Идеал фантазии (Екатерина Дашкова) - Арсеньева Елена - Страница 9
- Предыдущая
- 9/10
- Следующая
«Вот мои враги, которые поддерживают один другого! – с тоской подумала Катерина Романовна. – Поддерживают против меня, которая своим горячим участием, быть может, спасла их головы!»
Ну да всем известно, что накануне переворота Орлов был арестован и его освободили только восставшие гвардейцы. А кто был душою восстания? Княгиня Дашкова!
Правда, Какавинскому вроде бы ничто не угрожало со стороны бывшего императора, но это была уже несущественная деталь. Главное, что императрица выступила на их стороне и сделала выговор за самоуправство… кому?! Отнюдь не наглецу Какавинскому, а Катерине Романовне, которая хотела распустить часовых с постов да еще и говорила по-французски при солдатах! О боже, вот неблагодарность, а? Поневоле вспомнишь низвергнутого императора с его пророчеством насчет апельсиновых корок…
Именно этой коркой и ощущала себя княгиня Дашкова, уезжая из дворца. Правда, во искупление выговора она была награждена орденом Святой Екатерины, высшей наградой России, предназначенной для женщин, а все санкции против ее родственников (и даже сестры) предписывалось прекратить. Однако что значила такая ерунда по сравнению с главным огорчением: в Россию со дня на день должен был вернуться князь Дашков, которого Екатерина нарочно отозвала со службы, чтобы сделать приятное своей подруге. Она ничего не могла сделать для нее более неприятного!
Конечно, хотелось думать, что сие совершено было по неведению, что сие – одно из тех благих намерений, коими, как известно, вымощена дорога в ад, однако Дашкова поймала издевательскую ухмылку во взгляде Орлова… Не он ли и подстрекнул императрицу на возвращение Дашкова?
Правда, императрица решила заплатить за счет государственной казны все двадцать четыре тысячи его карточных долгов, да и комнаты для них были приготовлены во дворце, что само по себе было знаком отличия… Ах, мечтала Катерина Романовна, вот ежели бы остаться в них одной, без супруга, и порою средь ночной темноты, когда все злобы дня отыдут и воцарится благость покоя, зреть на пороге сих комнат обожаемый идеал… Правда, по всему выходило, что зреть сей идеал на пороге своих покоев повезет Григорию Орлову!
А тот не терял надежды повести императрицу под венец. И дорога к сему была уже очищена его братцем, убившим – ах, боже мой, никто из людей умных в сем и не сомневался! – бедного низвергнутого императора!
– Я невыразимо страдаю от этой смерти, – сказала Екатерина бывшей в эту минуту при ней Дашковой. – Вот удар, который роняет меня в грязь.
– Да, мадам, – отвечала Катерина Романовна, – смерть его слишком скоропостижна для вашей и моей славы.
– Вашей славы?! – изумленно переспросила Екатерина Алексеевна. – Что-то я не пойму, в чем она состоит?!
Ну что тут оставалось делать княгине Дашковой, кроме как в очередной раз не произнести сакраментальное «увы»?!
Отныне это коротенькое словечко сделалось эпиграфом ее дальнейшей жизни.
Шло время, и все более отдаляла Катерину Романовну от себя императрица, все менее выказывала ей и вернувшемуся князю Михаилу Ивановичу свое расположение. И даже во время венчания Екатерины на царство княгине Дашковой назначено было место в соборе не как другу императрицы, украшенному орденом Св. Екатерины, а как жене полковника, в самых низших рядах…
Княгиня пыталась сохранить хорошую мину при плохой игре, однако порою ее недовольство подругой, которая обещала столь много, но обещаний своих не исполняла теперь, прорывалось-таки. Новая беременность, а потом и рождение сына повергли ее в пучину тоски. Дворец пришлось покинуть, она была лишена общества обожаемой особы. А та даже ни разу не навестила ее, отделывалась ничего не значащими записочками! Катерина Романовна почувствовала, как ее страстная любовь к императрице сменяется глубокой обидою. Среди родственников она не стеснялась говорить, что нипочем не стала бы помогать Екатерине, кабы знала, что той свойственно столь скоро забывать людей, которым она обязана решительно всем. Ведь даже сам замысел о государственном перевороте вызрел в голове княгини Дашковой!
Как-то раз, когда она рассуждала на эту излюбленную тему, кто-то из собеседников передал ей реплику императрицы: «Шесть месяцев я была в сношениях со всеми вождями заговора, прежде чем Дашкова узнала хоть одно имя». К сему было присовокуплено относительно близкой дружбы: Екатерина-де Алексеевна Дашкову держала при себе, чтобы выведывать от нее о планах ее сестрицы и Петра Федоровича, а также для того, чтобы уродство княгини оттеняло красоту ее венценосной подруги! Ну и не совсем ловко было ей одной в гвардейские казармы езживать, надо бы хоть с какой-никакой компаньонкою…
Услышав такое, Катерина Романовна воистину потеряла голову. Апельсиновая корка! Воистину! То-то хохочет на небесах злосчастный Петр Федорович, то-то радуется унижению той, коя замыслила и осуществила его ниспровержение!
Катерина Романовна даже и сама не помнила, что и кому тогда наговорила в горячности (забыв, кстати, и о том, что каждому слову истинно великих людей всегда внимает множество недоброжелателей, так и норовящих истолковать их речи на свой превратный салтык). Однако на другой день к ней ворвался возмущенный супруг, только что получивший от государыни послание следующего содержания: «Я от всей души желала бы не забыть заслуги княгини Дашковой вследствие ее собственной забывчивости; напомните ей об этом, князь, так как она позволяет себе угрожать мне в своих разговорах…»
От потрясения Катерина Романовна заболела. Императрица ни разу не прислала спросить о ее здоровье. Бывши между жизнью и смертью, княгиня Дашкова одушевлялась лишь мыслью о книге, которую она когда-нибудь напишет и в которой всем воздаст по заслугам…
Произведение, называемое «Моя история» («Mon histoire»), или, чаще, «Записки княгини», Катерина Романовна уселась писать 10 февраля 1804 года – спустя сорок два года после достопамятного государственного переворота, в результате коего российской императрицей сделалась Екатерина Вторая. За эти годы много всякой-превсякой воды утекло, а уж народу переселилось в мир иной… Катерина Романовна схоронила супруга и старшего сына, потом – отца, дядюшку-канцлера (бывшего), сестрицу-фаворитку (тоже бывшую)… Умерла даже сама императрица, которая своей неблагодарностью и неприязнью сделала существование Катерины Романовны невыносимым настолько, что та отправилась путешествовать за границу.
Объехала княгиня Дашкова, без преувеличения, всю Европу, побывала в Ирландии, Шотландии, Англии, Бельгии, во Франции, в Италии, поражая своим живым умом и знаниями людей поистине выдающихся: знаменитых писателей-философов Дидро и Вольтера, ученых Робертсона, Фергюссона, Блэка, Смита, математика Д’Аламбера, актера Гаррика, историка Рейналя, балетмейстера Гарделя, скульпторов Гудона и Фальконе. Княгиня встречалась с французской и английской королевами, с польским, сардинским и неаполитанским королями, австрийским императором, беседовала с папой римским… Конечно, слухи об ее успехах в Европе дошли до ее бывшей подруги, и, когда Дашкова вернулась, императрица назначила ее, сорокалетнюю даму, директором Академии наук.
Внешне отношения между двумя Екатеринами (Большой и Малой, как называла Дашкова свою подругу и себя) были теперь наилучшие: на столе императрицы всегда стоял готовый куверт для княгини Дашковой, которая, возможно, захочет прийти… С главным любовником государыни, князем Потемкиным, Катерина Романовна также сохраняла отношения наилучшие, забыв и ревность, и то более глубокое чувство, которое эту ревность пробуждало. Правда, к графу Орлову она до конца дней своих хранила лютую неприязнь, которая была взаимной. Как-то раз они встретились в Англии после памятного переворота спустя много лет, и Орлов, увидевши сына Дашковой, Павла, с коварной улыбкою сказал, что юноше нельзя появляться в Петербурге, не то императрица, которая известна своим пристрастием к молоденьким красавчикам, непременно пожелает иметь его для себя. На самом деле все обошлось, но этого выпада Катерина Романовна Орлову так и не простила.
- Предыдущая
- 9/10
- Следующая
