Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 41

• Предыдущая
• 41/90
• Следующая

Тем временем в парижском доме Кольбера на улице де Пти-Шам происходили события, которые вызвали бы у Сильви большой интерес. Разгневанный министр подвергал безжалостному разносу Фульжена де Сен-Реми, не знавшего, куда деваться от смущения.

– Вы наделали непростительных глупостей! Похищение юного герцога было преждевременным и только разозлило короля!

– Мне нужны деньги, а вы мне их не даете, – огрызнулся распекаемый обиженным голосом. – В этот раз я бы вернул им щенка и стал богаче на целых пятьдесят тысяч ливров...

– Которые были бы вынуждены разделить со своей сообщницей! Ладно, я дам вам немного денег, но под обещание не показываться, пока я не дам знака.

– Должен ли я последовать за господином де Бофором в Бретань?

– Ни в коем случае! Теперь он вас знает. А зрение у него хорошее, помощники тоже. К тому же плод еще не созрел, а я еще недостаточно силен, чтобы закрутить интригу, которая приведет к его исчезновению. Сначала дождемся суда и казни Фуке. После этого мне надо будет постепенно избавиться от всех его друзей, которые никогда не простят мне его падения. А пока придется помалкивать. Пусть герцогиня спокойно наслаждается тем, что считает своей победой, не интересуясь больше тем, что ее не касается...

– Вы плохо со мной обходитесь, господин министр, – забубнил свое Сен-Реми. – Разве у меня нет никаких прав? Разве данное моим отцом обещание жениться на моей матери, которым я располагаю, – подделка?

– Оно сыграет свою роль, когда для этого наступит срок. А пока что мне нужно, чтобы вы последовали примеру госпожи де Ла Базиньер и покинули Париж.

– Куда же мне деваться?

– Почему бы не... в Прованс? – С этими словами Кольбер достал из секретера толстый кошелек и бросил его своему приспешнику. – Там вы можете оказаться мне полезны. Губернатором там герцог де Меркер, старший брат Бофора, бывший мужем племянницы Мазарини, ныне покойной. Я порекомендую вас ему. Он – гостеприимный человек, попробуйте завоевать его доверие. Вандомы – дружная семья. Возможно, вы узнаете там любопытные вещи. Только ничего не предпринимайте – вы меня слышите? – без моего одобрения. В противном случае я откажу вам в поддержке.

– Я буду вам повиноваться. Но долго ли мне придется ждать? Все же я уже не молод...

– Столько, сколько потребуется. Время работает на меня. Набрав сил, я много сделаю для королевства, а своих недругов сокрушу одного за другим. Наберитесь терпения, если хотите стать рано или поздно герцогом де Фонсомом. Кто знает, быть может, вы еще женитесь на вдове своего сводного брата!

И Кольбер захохотал.

Когда в конце октября королевский двор покинул Фонтенбло, чтобы перезимовать в Лувре, Сильви де Фонсом вздохнула с облегчением. С весны прошлого года двор только и делал, что перебирался из Лувра в Венсенн, из Венсенна в Сен-Жермен, из Сен-Жермена в Компьен, наконец в Фонтенбло. Более-менее длительная остановка была сделана в мае в Версале, где Людовик XIV затеял возведение самого величественного дворца на свете. В парке небольшого замка, построенного его отцом, начал устраивать празднества. Самое пышное из них именовалось «Забавы волшебного острова»: шесть дней кряду молодой монарх доказывал свое пристрастие к пышности. Там же, увы, ярко вспыхнула его страсть к Луизе де Лавальер, родившей от него ребенка.

Разумеется, робкая девушка, влюбленная в короля по уши, рожала тайно, в домике неподалеку от Лувра, и ее сын, названный чужим именем, не жил при дворе. Разумеется, героическая Лавальер вернулась в свиту Мадам, чьей фрейлиной не переставала быть, хотя та ее ненавидела, уже спустя несколько часов после родов; однако король не скрывал свою радость. Радость эта была едва ли меньше, чем та, что охватила его осенью 1661 года, когда на свет появился наследник, великий дофин. Кстати, через пять месяцев после разрешения от бремени королевы и через девять после завершения знаменитого лета в Фонтенбло, где король и его невестка не скрывали взаимной симпатии и почти не расставались, Мадам произвела на свет девочку, не испытав по этому поводу никакой радости: в отчаянии она кричала, что плод надо утопить в реке... После этого самые завзятые скептики расстались с последними сомнениями, что участие Людовика XIV было здесь гораздо большим, нежели вклад Месье, и что король – не только сильный государственный деятель, но и могучий производитель потомства.

После этого Мария-Терезия успела родить дочь, умершую во младенчестве, и снова ждала ребенка, который должен был народиться к Рождеству. Лавальер предстояло разрешиться от бремени немногим позже, в начале следующего года, так что придворные знатоки, сбитые с толку этой лавиной деторождения, уже путались в отцах, хоть и забавлялись от души всей ситуацией.

Зато Марии-Терезии было не до забав. Бедняжка недолго пребывала в неведении насчет супружеских измен короля и сильно горевала. Горе ее было до того заметным, что королева-мать не знала уже, как ее утешить. У госпожи де Фонсом тоже опускались руки: королева охотно делилась с ней своими бедами и как-то раз, завидев Лавальер, торопившуюся у нее на глазах на вечернюю трапезу к графине де Суассон, прошептала ей на ухо:

– Вот эту, с бриллиантовыми серьгами в ушах, любит король...

Привычная к полумраку испанского двора, где к монархам относились как к божествам, Мария-Терезия мучилась от вечных сквозняков французских жилых покоев, где шмыгали все, кому не лень...

Горе королевы удручало Сильви. Ей трудно было смириться с мыслью, что «христианнейший король», бывший некогда ее благодарным учеником, превратился, получив неограниченную власть, в восточного султана, окружившего себя гаремом и манящего платочком то одну, то другую наложницу, подчиняясь своим мимолетным фантазиям. Пребывание при дворе доставляло ей все меньше удовольствия, она уже задыхалась, не находя прежнего дружеского расположения, которое прежде так ценила.

Ее крайне удручало бесконечное судилище над Никола Фуке, настолько предвзятое, что даже простой люд, сначала проявлявший к бывшему министру финансов неприкрытую враждебность, все заметнее менял свое отношение и уже был готов видеть в Фуке мученика, а в Кольбере – палача, главного героя яростных пасквилей. Суд над Фуке лишил Сильви не только самого Никола, но и многих людей, которых она любила: жены подсудимого, госпожи дю Плесси-Бельер, детей и братьев министра, рассеявшихся по стране. Держалась только его мать, чрезвычайно суровая женщина, с которой Сильви виделась нечасто. Не хватало ей и Д'Артаньяна, которого уже три года не видела не только она, но и его жена и подчиненные-мушкетеры, так как король именно ему повелел неусыпно сторожить подсудимого в башне Бастилии...

Кроме того – хотя какое это имело значение? – маршал Грамон, бывший до ареста Фуке одним из самых настойчивых ее поклонников, теперь, сталкиваясь с ней при дворе, делал вид, что не замечает ее. Став генерал-полковником, он старался сохранить высочайшее благоволение и сторонился Сильви, не скрывавшей своего сострадания к заключенному.

Как всегда, собирала свою жатву смерть. Она унесла Элизабет де Вандом, герцогиню де Немур, подругу детства, почти что сестру Сильви, погибшую от оспы как раз тогда, когда двор наслаждался в Версале «Забавами волшебного острова». Сильви было запрещено навещать умирающую из опасения распространения заразы. Только мать Элизабет, герцогиня де Вандом, не боявшаяся ничего, а уж смерти – подавно, до последней минуты хлопотала над несчастной. Под стать ей оказался молодой Пеглен, ставший после смерти своего отца графом де Лозеном: не обращая внимания на запреты, он приходил подбодрить умирающую, которую раньше прочил себе в тещи. Кончилось это жаром и длительным недугом, однако молодой граф не раскаивался, что отдал долг женщине, которую искренне уважал.

• Предыдущая
• 41/90
• Следующая