Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 46
- Предыдущая
- 46/90
- Следующая
Так продолжалось до знаменательного декабрьского вечера, когда Людовик XIV вызвал к себе герцогиню де Фонсом, чтобы принять ее не в кабинете, а прямо в спальне, при закрытых дверях.
– Мы решили поручить вам, герцогиня, деликатную миссию, требующую соблюдения полной секретности. Речь идет о государственной тайне. Мы знаем, как вы сдержанны и как преданны своей королеве и, надеемся, королю.
– Я – верная подданная ваших величеств.
– Хорошо. Сегодня в полночь вы войдете в спальню к... этому недавно родившемуся ребенку. Там вас будет ждать Молина, которая передаст вам дитя. Вы выйдете из дворца и сядете в поджидающий вас экипаж. Мы позаботимся, чтобы по пути вам никто не встретился. Кучер получил необходимые указания. Он тоже заслуживает полного доверия.
Как ни поражена была Сильви услышанным, она старалась не выдавать своих чувств. Она уже успела уяснить, что при внешней слезливости король обладает железными нервами и не одобряет слабохарактерность в других; в тот вечер его лицо казалось высеченным из мрамора.
– Куда я должна отвезти... принцессу?
– Забудьте этот титул! Что до места назначения, то оно известно кучеру, и этого достаточно. Он доставит вас в некий дом, где вас будет ждать одна женщина. Она заберет у вас ребенка и сундук, который приедет вместе с вами в карете. После этого вы вернетесь домой. Королеве вы не понадобитесь до завтрашнего утра, когда будет оглашена весть о смерти нашей дочери Марии-Анны.
Сильви зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть.
– Смерть, государь?!
– Мнимая, конечно! В противном случае не было бы нужды лишать вас сна. Не бойтесь, дочь королевы останется жить, но тайно; за ней будут хорошо ухаживать, пока не наступит время отдать ее в монастырь. Как видите, мы далеки от мысли губить ее душу и обрекать на проклятие нашу.
– Могу я задать вам еще один вопрос, государь?
– Вы – знатная дама, отлично знающая, что королю не задают вопросов. Впрочем, вы давно лишили себя удовольствия нарушить сие правило. Раз так, задавайте свой вопрос.
– Почему я?
– Потому что, за исключением королевы-матери и еще одной особы, ни разу мне не солгавшей, вы – единственная моя придворная дама, которой я всецело доверяю, – заявил король, отбросив докучливую манеру говорить о себе во множественном числе. – Доверяет вам и королева. Отвечаю и на вопрос, который вас волнует, но который вы не осмеливаетесь задать: все делается с ее полного согласия. Она понимает, что, стоит этому ребенку показаться на глаза придворным, как это вызовет громкий скандал. Впоследствии, если у нее появится такое желание, она сможет тайно навещать дочь. Компанию ей сможете составлять одна вы. Можем ли мы надеяться на ваше повиновение?
– Полагаю, король никогда во мне не сомневался?
– Верно. А теперь ступайте, мадам. Но прежде чем нас покинуть, выслушайте добрую весть: вы снова увидите сына! По вине одного из своих подчиненных, некоего де Гаданя, герцог де Бофор потерял Джиджель, который так доблестно захватил, и теперь возвращается с докладом. Возможно, он больше никуда не уедет... – добавил Людовик таким жестким тоном, что внезапная радость Сильви мигом угасла, как свеча от порыва ветра.
– Раз сдача Джиджеля произошла не по его вине, то и обвинять в этом надо не его...
– Командующий отвечает за своих людей, от капитанов до последнего солдата. Возможно также, что мы чересчур быстро простили человека, так долго бывшего нашим врагом...
– Никогда он не был врагом своего короля! – вскричала Сильви, не сумевшая сдержаться. – Он выступал против кардинала Мазарини... и других.
– Может быть, но знаете ли вы латинскую поговорку, гласящую: «Timeo Danaos et donna ferentes»?
– Нет, государь.
– Она означает: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Вот и мне следовало с опаской отнестись к дару бывшего бунтовщика.
– Он искренне раскаивается в своих прошлых заблуждениях и помышляет только о том, чтобы преданно служить своему королевству...
– Вот пускай и позаботится о своей славе, иначе – смерть! И кончим на этом, мадам! Вы раздражаете меня, выступая в его защиту. Лучше думайте о том, чтобы с честью исполнить возложенную на вас миссию.
Прибавить к этому было нечего. Сильви покидала спальню короля с тяжелым сердцем. Чутье подсказывало, что она опять угодила в самый центр загадки, разгадка которой вертелась у нее на языке, но никак не шла на ум; правильнее было бы сказать, что она боялась правды.
После рождения Марии-Анны Набо, юный чернокожий невольник, был удален из апартаментов Марии-Терезии по приказу королевы-матери. Молина с дочерью, выполнившие это приказание, опасались, что темный оттенок кожи новорожденной мог стать следствием того, что негр слишком часто находился вблизи королевы, что она слишком подолгу на него смотрела... Поговаривали даже, имея в виду Чику, что девочка могла родиться и карлицей.
Сильви была достаточно современной женщиной, чтобы презрительно отвергать подобные суеверия. Она, конечно, слыхала, что с глаз беременной женщины следует убирать все некрасивое и уродливое. Но ярость, которую она прочла в глазах Людовика, была определенно вызвана не суеверием, а чем-то гораздо более реальным, так что Сильви опасалась за судьбу несчастного чернокожего юноши.
Опасение это было настолько сильным, что, придя в комнату Марии-Анны, она не удержалась и спросила у Молины о Набо. На худом желтом лице испанки отразились жестокие колебания, но тонкие губы сжались, и слова, готовые с них сорваться, так и не прозвучали. Сильви ласково положила руку ей на плечо и проговорила:
– Подумайте, зачем я здесь, Мария Молина! Раз это так, значит, я заслуживаю доверия. Я боюсь за юношу...
Наконец испанка решилась.
– Стоило мне увидеть ребенка, как я тоже испугалась. Моя дочь отвела его в крыло дворца, намеченное к сносу, куда никто не суется, чтобы он смог потом улизнуть, покинуть город и отправиться, куда бог на душу положит, но когда пришла за ним, его уже и след простыл... На полу остались пятна крови. Больше ничего не могу добавить, это все, что мне известно. А теперь пора!
Сильви взяла на руки малышку, плотно завернутую в тонкие пеленки из шелка и белой шерсти, которую ткали еще с незапамятных времен ткачихи Валансьена. Поместив живой сверток в черный бархатный конверт на меху, она спрятала его под своим широким подбитым мехом плащом с капюшоном. Сильви уже собиралась выйти, когда на пороге появилась королева.
– Подождите...
Подойдя к Сильви, она нашла в теплых складках одежд личико дочери и поцеловала ее дрожащими губами.
– Хорошо о ней позаботьтесь! Вы не знаете, как мне тяжело с ней расставаться...
Тут Мария-Терезия ошибалась: Сильви хорошо себе представляла ее душевные муки. Бывшая испанская инфанта была хорошей матерью, превосходя в этом Анну Австрийскую. Она хлопотала над дофином, следила, как он питается, часто сама его кормила. Ей нравилось гулять с сыном и играть с ним, не обращая внимания на снисходительные улыбки людей, считающих такое поведение недостойным королевы; зато истинные матери хорошо ее понимали и проникались к ней искренней симпатией. К таковым относилась и Сильви, жалевшая королеву, с болью расстававшуюся со своей дочерью. Но если бы малышка осталась среди придворных, боль ее матери стала бы еще невыносимее.
– Мы будем навещать ее вместе, – прошептала она. – На то есть дозволение короля.
Губы королевы, только что прикасавшиеся к нежной щечке ребенка, скользнули по щеке верной придворной.
– Да благословит господь вас обеих!
Через считанные минуты, пройдя коридорами Лувра и не повстречав на пути ни души, Сильви уже катила, сама не зная куда, сопровождаемая на некотором удалении эскортом мушкетеров, призванным предотвратить любые неожиданности. Ей было известно, что Париж они покидают через ворота Сен-Дени.
На протяжении всего пути, занявшего чуть меньше двух часов, она нежно качала это необыкновенное дитя, доверчиво прильнувшее к ее груди. Девочка была прелестная – кругленькая, упитанная, с тонкими материнскими чертами темнокожего африканского личика, обрамленного черными волосиками. Сходство с Набо было разительным, хотя Сильви трудно было понять, как могло случиться то, что случилось...
- Предыдущая
- 46/90
- Следующая
