Причуды Саломеи, или Роман одной картины (Валентин Серов – Ида Рубинштейн) - Арсеньева Елена - Страница 7
- Предыдущая
- 7/9
- Следующая
Не женщина, а какая-то ходячая стилизация эпохи модерна. Вернее, сидячая! Ее облик до карикатурности соответствовал модному словечку «декадентство».
Итак, портрет кисти Серова был лишь частью ее бурной биографии. Право, о ней стоит еще поговорить!
«Странная внешность Рубинштейн быстро приедалась зрителю, приходило ощущение пустоты, холода и скуки. Оно переходило в досаду и раздражение по мере того, как разгоралось общее действие и выделялась блистательная игра других исполнителей.
Дягилев отдавал себе в этом отчет лучше кого бы то ни было, но все его старания создать новую Галатею оказались тщетными. Что можно извлечь из пустоты? И, потеряв терпение, невзирая ни на что, Дягилев рассорился и расстался с Рубинштейн», – так рассказывает о дальнейшем Наталья Труханова.
Но, покончив с Дягилевым и Серовым, Ида Рубинштейн начала самостоятельную деятельность. Она заказывала музыку, переманивала к себе сотрудников Дягилева. Она сама занималась хореографией и потом исполняла главные роли. В роскошно-шокирующей эстетике были поставлены для нее балеты «Пиршества Психеи и Амура» на музыку Баха, «Поцелуй феи» Стравинского и т д.
Потом Ида отбыла в Венецию. У нее в то время вдруг завязался роман с одним из самых странных людей ХХ века – с Габриэле Д’Аннунцио, уже упоминавшимся выше.
Он был необычайно популярен как писатель (его европейскую славу составили «Пескарские рассказы», «Джованни Эпископо», «Невинный», «Непобедимое» и еще многие другие произведения, в том числе пьеса «Триумф смерти») и как любовник, хотя в отношениях с женщинами Д’Аннунцио был крайне эгоистичен. Молодая Айседора Дункан вспоминала о нем: «Этот лысый, невзрачный карлик в разговоре с женщиной преображался, прежде всего в глазах собеседницы. Он казался ей почти что Аполлоном, потому что умел легко и ненавязчиво дать каждой женщине ощущение того, что она является центром вселенной».
Напомним, что много лет его верной подругой была знаменитая актриса Элеонора Дузе.
Вокруг него вились совершенно несусветные венки легенд: утверждали, что поэт пьет вино из черепа девственницы и носит туфли из человеческой кожи; что каждое утро Д’Аннунцио купается в морском прибое нагой, верхом на коне, а на берегу его поджидает Дузе с пурпурной мантией в руках, чтобы накинуть ее на плечи Габриэле после купания.
«Не отказывай себе ни в чем, потворствуй всем своим инстинктам» – вот таким было его жизненное кредо, вполне схожее с кредо Иды Рубинштейн. Однако его финансовые обстоятельства были куда печальнее! Его долги доходили до двух миллионов тогдашних лир (сумму эту можно было приравнять к стоимости пяти тонн серебра), а само имя Д’Аннунцио приобрело в Италии крайне одиозный оттенок.
В 1908 году преследуемый кредиторами, Д’Аннунцио пошел, в сущности, на мошенничество: ему предложили турне по Латинской Америке, в ходе которого Д’Аннунцио должен был выступить с публичными лекциями. Гонорар предполагался огромный. Аванс Д’Аннунцио взял, но в Латинскую Америку не поехал. Сказав, что сперва должен подлечить зубы в Париже, Габриеле отправился во Францию. Вместо недели он провел там без малого семь лет.
Явление Д’Аннунцио в Париж было триумфальным. Габриэле в компании с новой спутницей жизни, русской по происхождению, Наталией Кросс-Голубевой, окунулся в феерическую жизнь довоенного Парижа. Интерес к скандальному писателю подогревался также тем, что Д’Аннунцио в то время стал активным проповедником двух новомодных увлечений: авиации и кинематографа.
Кстати, именно он изобрел чисто итальянское слово для обозначения летательного аппарата – «velivolo», в противоположность интернациональному «аэроплан». В этом он сходен с Велимиром Хлебниковым, который обогатил русский язык словом «самолет».
Кинематограф был большой страстью поэта: первый свой контракт на написание сценария Габриэле заключает в 1910 году, таким образом, как кинодраматург он оказался фактически пионером среди именитых литераторов того времени. И хотя контракты он редко выполнял (и не только в области кино – заключать договоры с издателями на вымышленные или еще не написанные произведения и в особенности получать авансы по этим договорам было для Д’Аннунцио делом привычным), ряд фильмов по его сценариям все же был поставлен. И в первую очередь невероятная для своего времени шестичасовая (!) киноэпопея «Кабирия». В этом псевдоисторическом фильме из жизни Древнего Рима все было задумано и исполнено с размахом: битвы гладиаторов, египетские пирамиды, «настоящее» извержение Этны…
Сниматься в фильме пригласили Иду Рубинштейн – она как раз была на волне успеха после «Клеопатры», но уже рассталась с Дягилевым. Ида согласилась; сюжет фильма был в том духе, который всегда привлекал ее: смертельная схватка страстей на фоне роскошных пейзажей. Немота экрана оказалась для нее как нельзя более кстати, ведь у Иды не было никаких голосовых данных. Критика, правда, не обратила на фильм никакого внимания, но Ида собой на экране явно осталась довольна и, видимо, решила продолжать дружбу с Д’Аннунцио.
В своем литературном салоне, где блистали Андре Жид, Жан Кокто, Эмиль Верхарн, Ида познакомила Д’Аннунцио с Клодом Дебюсси и Львом Бакстом. Результатом этого знакомства стала самая известная работа Д’Аннунцио парижского периода – драма «Мученичество св. Себастьяна». Она была поставлена в 1911 году – с музыкой Дебюсси, декорациями Бакста и… с Идой Рубинштейн в главной роли. Премьера состоялась в театре «Шатле» в совершенно исключительной по красоте обстановке.
Увы, как драматическая актриса Ида Рубинштейн ничего из себя не представляла, а потому, несмотря на внешнее великолепие, итог спектакля был плачевным.
Фигура Рубинштейн – Себастьяна, состоявшая из сухих, почти мертвенных углов, напоминала иконописные изображения и выглядела в костюмах по эскизам Бакста очень живописно, хотя и страшновато. Глухим замогильным голосом она четко, без малейшего акцента, произносила чудный французский текст… Но, как и в прежних ролях, Рубинштейн пребывала вне действия. И, глядя на нее, невозможно было отвязаться от томительной скуки в течение пятичасового (!) спектакля.
Французы отчаянно скучали и брюзжали:
– А кто же мученик, святой или публика?!
И добавляли, что подобное впечатление можно было получить, просидев с полчасика в склепе.
«Во время спектакля невозможно было распознать, какого пола госпожа Рубинштейн», – писали рецензенты.
Публика – это «многоголовый зверь», который, по меткому выражению все той же Натальи Трухановой, все прекрасно понимает, а если не понимает, то чувствует. Реакция ее проста и беспощадна: она не ходит на скучные спектакли. Как ни старались владельцы бистро, консьержки и бакалейщики – главные распространители удешевленных или вовсе дармовых билетов, к какой рекламе ни прибегала сама Ида Рубинштейн, зрительные залы оставались пустыми.
Между прочим, эта затея дорого обошлась Д’Аннунцио. Женщина, игравшая святого Себастьяна, была еврейкой да еще и лесбиянкой! Восьмого мая 1911 года декретом священной конгрегации Д’Аннунцио был отлучен от церкви, а католикам было воспрещено чтение его произведений и посещение постановок его пьес. Конфликт со Святым престолом удалось загладить только спустя двадцать пять лет, уже перед самой смертью Габриэле.
Впрочем, Д’Аннунцио не больно-то переживал и в Париже не изменял ни одной из своих привычек: он расстался с Голубевой и закрутил романчик с Идой, а потом с ее любовницей, американской художницей Ромен Брукс.
Между тем Ида продолжала штурмовать театральный Олимп. Она обиделась на публику, которая ничего не понимает, и вспомнила свои успехи в балете. Она ежегодно повторяла в Париже свои гала-представления, в которые непременно входили балетные номера. Например, она танцевала в «Умирающем лебеде» Сен-Санса. В этом прелестном этюде Ида добросовестно повторяла все движения Павловой, но, как выразилась ехидная Наталья Труханова, походила на Павлову так же, как фольга на бриллиант.
- Предыдущая
- 7/9
- Следующая
