Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 40
- Предыдущая
- 40/79
- Следующая
И слава богу, что выбила! Слава богу, что той стало страшно! Слава богу, что она не начала тут лихорадочно шарить, оставляя кругом свои отпечатки пальцев! Потом поди доказывай, что не приложила руку к убийству с целью ограбления!
– Свет, пошли отсюда, а? – тихо сказала Алена с последним проблеском надежды на благоразумие подруги. – Теперь ей уже ничем не поможешь, зато у тебя есть все шансы попасть в ужасную историю. Шут с ней, с этой кассетой, а?
– Не могу, – насморочным, полным слез и отчаяния голосом пробормотала Света. – Я обещала. Алена, ты мне помоги искать. А если не хочешь, просто так посиди, я сама поищу. Только не уходи, а то мне страшно тут, с Нонной…
Итак, последний проблеск надежды погас, не разгоревшись. Алена шумно вздохнула, подавляя страстное желание продекламировать что-нибудь этакое – народное.
– Значит, так, – сказала она холодно и спокойно. – У тебя перчатки есть?
– Да, а что? – уставилась на нее Света.
Алена только мученически вздохнула.
– А, я поняла, – Света кинулась в прихожую, где на обшарпанной табуретке валялась ее куртка. – А у тебя есть?
Алена, которая еще не успела раздеться, вынула из кармана свои новые коричневые, замшевые, дороженные перчатки и помахала ими:
– Разумеется. Итак, работаем очень аккуратно. Прежде чем взять какую-то вещь, запоминаем, как она лежала, вернее, валялась, на сколько оборотов был повернут ключ в шкафчике, вообще, все такие тонкости запоминаем, понятно? И все возвращаем в прежнее положение. Боже упаси стронуть напрасно хоть соринку! Пыльных поверхностей не касаться, ни к чему не прислоняться. Жаль, конечно, что ты Нонну не спросила, где именно эту кассету искать!
Светины глаза снова наполнились слезами:
– Да я спросила!
– Ну?!
– А она сказала, что не помнит! Спрятала куда-то, но забыла, куда именно! Она иногда до такой степени допивалась, что вообще ничего не помнила, не то что меня не сразу узнавала, но даже Шурку!
Мгновение Алена молча смотрела на Свету, потом тихонько хмыкнула. Да, жизнь пошла – не соскучишься! Как начался в пятницу спектакль театра абсурда, так и не видно конца ему.
«Ну и на что ты жалуешься? – спросил кто-то в ее голове ехидным голосом. – Ты просила судьбу подкинуть сюжетец для нового детектива? И вот он, готов. Что ж ты стонешь? Или не в силах справиться с таким подарочком?»
Ехидный голос, подозревала писательница Алена Дмитриева, принадлежал Елене Дмитриевне Ярушкиной, которая относилась к своей литературной ипостаси не без скептицизма. Но Алена уже привыкла бороться с Еленой – и побеждать ее, а потому она без особого труда заглушила голос здравого смысла и, махнув Свете: «Давай поделим по-братски: та половина комнаты твоя, а эта моя», – взялась наводить шмон.
Она с самого начала попыталась внушить себе, что будет действовать совершенно механически, – просто искать конкретную кассету, не обращая ни на что внимания, но не учла, как это трудно, вернее, невозможно: не исцарапав и не исколов пальцев, разбирать осколки. Осколки чужой, вдребезги разбитой жизни, обломки счастья, обрывки судьбы – она натыкалась на них на каждом шагу! Пакетик с кружевными дорогими чулками, источенными стрелками… пустой флакон от духов «Дольче & Габана», которые Алене тоже очень нравились, она даже покупала их иногда, точно такой же флакон лежал в ее гардеробе, источая душноватый, манящий запах… пустой золотой патрончик от помады «Элизабет Арденн»… застиранный, утративший нормальный вид лифчик «Феллина»… рассыпанные гранатовые бусы, сломанная серебряная брошь в виде лохматой хризантемы… о господи, все эти мелочи женской жизни, ранящие в самое сердце! Хозяйка уже не соберет эти неровные кусочки граната, не нанижет их на леску, чтобы крепче держались, не починит брошь, не купит новые кокетливые чулочки, не вдохнет с наслаждением запах дорогого парфюма! Алена не раз обнаруживала, что предметы вдруг начинают расплываться перед глазами, потому что их застилают слезы.
Очень скоро у нее не осталось сил копаться в осыпавшихся лепестках этой чужой жизни… и было в этой комнате еще что-то, кроме жалости к бессмысленно умершей женщине… вроде некая загадка, мучительная тайна – и все то же неизбывное dеjа vu! Словно бы картина жизни несчастной Нонны была лишь маскировочным слоем краски, покрывающим полотно какой-то другой жизни… тоже несчастной, тоже разбитой.
Чьей жизни? Кем разбитой?
Неведомо.
Судя по тяжелому дыханию Светы, и она с трудом сдерживала всхлипывания… Однако все было напрасно, напрасно: с холодком или горюя, бездушно или плача, они всяко не смогли ничего найти. Никакой кассеты! Даже намека на нее.
Кстати сказать, в комнате не было не только видеомагнитофона, но даже самого примитивного черно-белого телевизора.
– Ну это бессмысленно, неужели ты не понимаешь?! – наконец раздраженно выкрикнула Алена, стаскивая перчатки и суя их в карманы куртки, которую она так и не сняла. – Наверное, она была совсем не в себе, когда тебе это говорила.
– Наверное, – упавшим голосом согласилась Света и тоже сняла перчатки.
Устало опустилась на единственный стул.
– Ладно, мы сделали все, что в наших силах, кто может, пусть сделает больше, – пожала плечами Алена. – Теперь надо и в милицию позвонить, правильно?
Света кивнула…
«Мне придется торчать тут все время, пока будут снимать допрос. Это просто рок какой-то: избавиться от этого вчера, чтобы вляпаться сегодня! Ох, но я ведь совершенно не обязана тут оставаться, я эту Нонну и знать не знала!»
Не знала? Но разве ты не узнала ее за полчаса «обыска» так же хорошо, как саму себя?
Это и пугало.
Хотелось только одного – уйти отсюда как можно скорей. Что-то слабая она стала. Слабая! Или собственная одинокая смерть – а какая же еще смерть может быть у женщины, ведущей одинокую жизнь? – вдруг высветилась перед ней беспощадно?..
Ноги подкашивались. Хотелось посидеть, но присесть оказалось негде: на диване лежала Нонна, на единственном стуле, сгорбившись, поникла Света.
Алена подошла к широкому подоконнику и тяжело оперлась о него. И внезапно подоконник словно бы подломился под ее руками! Алена чудом не упала вместе с тяжелой, покрытой многими слоями краски доской и даже саму доску как-то умудрилась удержать.
Света мгновение изумленно смотрела на нее, потом подскочила, и они вместе сняли подоконник с выехавших из стены деревянных «рельсов». Поставили его на пол и заглянули в проем, открывшийся в стене. Там, среди пахнущей мышами пыли, лежали два прямоугольных пакета. Один был завернут в полиэтиленовый мешок.
– Да вот же она, кассета! – прошептала Света, хотя это и так было ясно. – А это что такое?
Алена сунула руку (перчаткам хана, понятно, замшу от сей вековой грязи никогда не отчистить, подумала она и тут же забыла об этом!) в обросшие пылью недра тайника (наверняка ему было столько же лет, сколько и дому, то есть больше сотни, Нонна, конечно, наткнулась на него случайно, по пьянке, да и забыла, залив вином память о своем открытии) и вытащила что-то, завернутое в хрустящую бумагу, которую ее бабушка называла пергаментной. В такой бумаге в магазине раньше продавали масло, рыбу, жиры всякие. Да неужто и в те допотопные времена, когда этот сверток сунули в тайник, была такая бумага? Ишь какая прочная, скукожилась, пожелтела, высохла вся, но не рвется.
Алена развернула слежавшиеся листы, поминутно чихая от тонкого, пыльного запаха. «Этак астму запросто наживешь», – подумала мрачно, но немедленно забыла и об астме, как только что забыла об испорченных перчатках.
В свертке оказалась тетрадка – толстая общая тетрадь в картонном переплете, оклеенном серовато-сиреневой «мраморной» бумагой. Старинная!
Алена открыла наугад.
« – Ваше превосходительство! – провозгласилъ помощник прокурора. – Тутъ кучеръ Филимоновъ явился, привезъ вамъ… – Онъ протянулъ руку, въ которой что-то сжималъ, и покраснелъ. – Уверяетъ, что дело государственной важности.
- Предыдущая
- 40/79
- Следующая
