Тайное венчание - Арсеньева Елена - Страница 37
- Предыдущая
- 37/110
- Следующая
– Меня же скопа клюнула, – пояснил мальчик, повернув голову так, что Лиза увидела крошечный кровоподтек возле затылка.
– Ну, с такой раной ты еще сто лет проживешь! – усмехнулась она.
– Нет. Скопа ядовитей любой змеи! – изрек мальчуган и со вздохом закрыл глаза. – Все. Помираю.
При слове «змея» Лиза так и зашлась в приступе беззвучного хохота, вспомнив вдруг Леонтия, копошащегося на полу Каркуновой баньки. Парнишка с недоумением воззрился на нее.
– Не плачь. – Это смех ее он принял за рыдания! – Боженька меня в рай возьмет.
«Какая чушь! – хотела воскликнуть Лиза. – Кто тебе наплел таких басен? Сроду не была скопа ядовитой!..»
Но, заглянув в круглые, незамутненно-спокойные синие глаза, она притихла. Словно бы синие озерки сияли перед ней, и никак нельзя было омрачить их мутью злой насмешки.
– Да, – шепнула она в теплые белые волосы, еще крепче прижимая к себе малого. – Но ты не бойся. Один старый знахарь, который живет в мордовских лесах, по имени Каркун, поведал мне страшную тайну. Есть такая трава – зверобой. Слыхал?
– Нет, не слыхал, – ответил малыш точь-в-точь таким же таинственным шепотом. – А какие у нее цветочки?
– Цветочки у нее желтенькие, – ответила Лиза. – Такие метелочки. В них-то и кроется вся сила. Зверо-бой, понимаешь? То есть у всякого злого зверя или злой птицы эта трава силу отнимает. Сейчас помажу тебе головку ее соком, вся боль и минует. И яд исчезнет. И ты не умрешь, а будешь жить долго-долго! До самой старости!
Она отнесла мальчишку к себе в домик (благо все немки отправились в тот час в свою церковь), по пути отломив в докторском садике веточку зверобоя, обмыла рану теплой водой и, шепча что-то как можно более невнятно, потерла головку мальчишки травяным соком.
– Ты в гнездо зачем полез, а? – спросила она наконец.
Он сразу оживился:
– Я еще весной туда лазил. Там лежало пять яиц. А птенцов вывелось только четыре, я видел: вылетало четыре птички. Что ж, один там до сих пор в яйце спит? Я хотел его домой забрать: вдруг бы он у меня вывелся? Я бы его выучил, как беркутов учат, и он бы на врагов нападал.
– Какие же у тебя враги? – Лиза осторожно дула на ранку.
– Ну, говорят, калмыки иногда шалят в степи, татары… Всякое может случиться! – отвечал он так серьезно, что Лизе опять стало смешно; и она, чтобы не обидеть его, еще крепче прижала к себе беловолосую голову.
Мальчишка пригрелся на ее коленях, сидел тихо, чуть посапывая, а она все дула, дула на розовую ранку, бормоча:
– У кошки боли, у собаки боли, у нашего дитятки не боли. У птички боли, у рыбки боли, у нашего дитятки не боли. У мушки боли, у кузнечика боли… Тебя как зовут-то?
– Алекс, – сонно, чуть внятно пробормотал мальчишка, и Лиза не сразу смогла продолжить, потому что помешал подкативший к горлу комок.
– У дерева боли, у травки боли, у нашего Алекса не боли. У водички боли, у цветочка боли, у нашего Алешеньки не боли. У нашего Алешеньки не боли…
После встречи с Алексом отношение ее к населению Сарепа да и ко всей немецкой нации чуть смягчилось. Однако все же она отчаянно скучала в селении, и потому базарный день, когда Готлиб, бывший здесь кем-то вроде фуражира, принужден был ехать в Царицын и взял с собою их с Леонтием, стал для нее настоящим праздником. Пока не появился этот калмык со своим беркутом и своим похотливым взглядом не встревожил ее душу.
Воротясь, спать она улеглась рано, чуть ли не засветло, надеясь хоть во сне найти покой. Но ничуть не бывало!
Снилось ей, что стоит она в степи и смотрит на заходящее солнце. И вдруг движение в траве отвлекло ее.
Какое-то существо вроде огромного, с зайца величиною, кузнечика, только серого, порскнуло из травы рядом с Лизою и стремительно помчалось прочь протяжными прыжками, отталкиваясь задними ногами и словно бы опираясь при прыжке о землю своим непомерно длинным белым хвостом. Оно было очень похоже на зайца, если бывают земляные зайцы, и смешной, подергивающейся мордочкой, и сложением, вот только свои короткие передние лапки оно поджимало под брюшко; и это-то было в нем самое трогательное и забавное.
Но вдруг странное ощущение тревоги заставило ее быстро оглядеться. Как будто на нее был устремлен чужой, недобрый, немигающий взор…
Лиза вскинула голову и увидела, что в выжженной голубой высоте парит, раскинув крылья, какая-то птица: орел, ястреб ли. Он был почти недвижим. Но, как будто нарочно дождавшись, когда Лиза поднимет голову, начал описывать в небе широкие круги. А Лиза так и стояла, не в силах глаз от него отвести, завороженная этим плавным, мощным движением… Он снова замер, словно принял какое-то решение, и тут же рухнул вниз, сложив крылья, да так стремительно, что, казалось, камень падал бы медленнее!
Какой-то миг Лизе казалось, что птица упадет ей прямо на голову, и она невольно отшатнулась. Но та уже оказалась на земле и уже когтила земляного зайчика, который только что разглядывал Лизу!
Раздался душераздирающий писк, серенькое тельце заметалось – и замерло. Лиза вскрикнула, птица повернула голову с окровавленным клювом. Круглые немигающие желто-серые глаза уставились на нее; и она снова вскрикнула: это был беркут.
Тот самый седой беркут, которого совсем недавно на ее глазах купил у старого киргиза калмык в лисьем малахае!
Лиза проснулась, с трудом разомкнув вспухшие веки, и долго еще не могла отделить сон от яви. Так и не поняв, где она и что с нею, опять забылась – и почти тотчас вновь пробудилась, потому что кто-то грубо потряс ее за плечо.
Это была Марта, самая из реформаторских девиц старшая и самая неприязненная к гостье. Одетая в ночную кофту и чепец, из-под которого висели жидкие коски, Марта наклонилась над девушкой, и в блеклом свете занимающегося предрассветья Лиза увидела, что ее водянистые глаза полны не презрительной учтивости, как обычно, а ярой ненависти. Это искреннее проявление человеческих чувств у всегда невозмутимой Марты так изумило Лизу, что даже сон у нее пропал.
– Что такое? Что случилось?
– Надевай свой юпка, – сурово произнесла Марта. – Иди за двер. Готлиб ждет там.
- Предыдущая
- 37/110
- Следующая
