Заговор между спальней и казармой (Елизавета Петровна) - Арсеньева Елена - Страница 4

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая

Итак, Нарышкин отбыл в Париж, Елисавет осталась одна. Одна – и беременна…

Это было последней каплей, погасившей любовь к ней Петра. Страсть стала угасать еще некоторое время назад, когда тщеславный, избалованный мальчик понял, что не желает быть игрушкой в руках своей беззастенчивой тетки. Ревность одолела любовь и убила ее. К тому же в это время на свободное место на троне проворные руки стали подталкивать другую женщину.

Это была дочь ближайшего к Петру человека – князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Звали ее Екатериной, она была одной из красивейших женщин своего времени, однако Петр долгое время оставался к ней совершенно равнодушен. Своей холодностью и надменностью она напоминала ему Марию Меншикову. Однако Екатерина вовсе не была холодна по натуре. Но все ее чувства были отданы щеголю и красавцу Альфреду Миллесимо, секретарю австрийского посольства и родственнику австрийского посла Вратислава. Молодые люди были помолвлены, однако отец Екатерины спохватился, что вполне может устроить дочери другой, более выгодный брак. Уж, наверное, есть разница: быть австрийской графиней или русской императрицей!

Миллесимо вернули слово и отказали от дома, а когда он попытался увидеться с Екатериной, едва не выслали из России.

По сути дела, Екатерина Долгорукая попала в такую же историю, как Елисавет: она могла взобраться на вершины власти только с помощью мальчишки, к которому была, мягко говоря, равнодушна. Разница между нею и Елисавет была только в темпераменте. То есть в одной он переливался через край, другая была внешне сдержанна. Да и тщеславия у Екатерины было не в пример больше, чем у беспутной Елисаветки. Кроме того, у дочери Петра Великого не имелось никакого наставника, и приходилось полагаться на свою не слишком-то разумную голову. А с Екатерины глаз не спускал ее деспотичный и властолюбивый отец. Точно так же он не спускал глаз и с Петра. Беспрестанно приглашал его в свое имение в Горенки, где все охотились, скакали верхом да бражничали: то есть занимались любимым времяпрепровождением государя. Остерман, который в союзе с Долгоруким свалил Меншикова, чтобы получить молодого императора в свое полное и единоличное распоряжение, хватался за голову. Однако он не знал, что главный удар был еще впереди. В один из октябрьских дней 1729 года Петр вернулся в Москву мрачнее тучи и сообщил, что женится на Екатерине Долгорукой.

Ходили слухи, что предприимчивый папенька просто-напросто подложил свою не в меру тщеславную и уже давно не девственную дочь в постель пьяного императора. То есть Петру, застигнутому поутру рядом с Екатериною, просто ничего не оставалось делать, как жениться на ней.

Елисавет узнала о случившемся между двумя приступами тошноты: беременность ее протекала на редкость тяжело. И ведь это надо было таить от всех! Между тем все об этом знали и похихикивали над Елисавет – кто открыто, кто втихомолку. Словом, такой несчастной она себя давно не чувствовала. Особенно когда тщилась затянуть в корсет талию, которая полнела день ото дня…

Она отяжелела и отупела. Ей хотелось только, чтобы все это поскорей кончилось. Ей сейчас было не до удовлетворения собственного тщеславия. От мыслей о престоле, о глупом Петре, о наглой Катьке Долгорукой воротило с души, как от запаха прогорклого масла. Самым тяжким испытанием для нее явилось пребывание на официальном обручении, где ей пришлось смотреть на ненавистную Долгорукую как бы радостными глазами и заверять соперницу в своей преданности.

С явным усилием выпрямившись после реверанса и поцелуя руки государевой невесты (да, пришлось пройти даже через это!), Елисавет увидела желчную, недовольную физиономию Остермана – и ей немножко полегчало на душе при мысли, что и ему так же солоно, как ей. Она по-прежнему видела в Остермане союзника и надеялась в случае чего на его поддержку. Между тем Андрей Иванович, который был по своей натуре истинным флюгером, давно уже отвернулся от дочери Петра Великого, в коей видел только распутную девку, не более того. Симпатии его теперь клонились к другой стороне, но пока что он таил их весьма тщательно.

Конец 1729 года прошел для Елисавет в глубочайшем унынии. Она словно бы впала в спячку, однако в первых же числах января ее разбудила поразительная новость: Петр простудился и умирает! Народ, любивший своего юного государя с тем пылом, с каким всегда любили своих властителей простодушные и наивные русские, веками верившие в доброго царя, день и ночь толпился у Кремля, молился, надеялся на лучшее. Однако сын злополучного Алексея Петровича, видимо, так же, как и отец, не был создан ни для счастья, ни для долгой жизни. Он умер (загадочная это история – его смерть!), и русский престол освободился для…

Для кого?!

Иван Долгорукий попытался выкрикнуть на престол сестру свою Екатерину, однако его никто не поддержал.

Остерман интриговал в пользу онемечившейся герцогини Курляндской Анны Иоанновны. И для него, и для всей многочисленной немецкой партии в России это был самый лучший, самый желанный вариант. Собрался Верховный совет. Решили звать Анну Иоанновну на царство, принудив ее подписать «кондиции», ограничивавшие ее власть.

А кого еще было сажать на престол? Анна Петровна, старшая дочь Петра Великого, год как умерла в своей Голштинии. О Елисавет, самой ближней, самой законной наследнице престола, даже не упоминали. Позднее фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий скажет: «В то время как император Петр Второй скончался, хотя б и надлежало ее высочество к наследству допустить, да как ее брюхатую избрать?»

Да, от этого факта никуда нельзя было деться. В ночь с 18 на 19 января, как только Петр умер, лейб-медик Елисавет француз Арман Лесток, все это время ошивавшийся в царском дворце в ожидании новостей, помчался в Александрову слободу, где в то время жила Елисавет, ворвался к ней в спальню, разбудил и принялся уговаривать показаться народу, заявить о своих правах. Елисавет не согласилась даже выйти из спальни.

– Куда мне с таким брюхом? – уныло сказала она Лестоку, опуская глаза на свою раздавшуюся талию…

Однако дело было не только в талии. Как это ни удивительно слышать, Елисавет за время своего вынужденного затворничества немало поумнела. И поняла: ей бессмысленно сейчас мечтать о престоле. Кто ее поддержит? Народ? Вряд ли. Народ ненавидел ее мать, обрусевшую немку, ее откровенно честили шлюхой. Для знати Елисавет – шлюхина дочка, вдобавок незаконная. Духовенство никак не может опомниться после тех моральных и физических порок, которым подвергал его отец Елисавет, здесь она тоже не найдет поддержки. Вот разве что Феофан Прокопович на ее стороне. Так ведь что он один может? Среди иностранцев сторонников у нее почти нет: граф Вратислав, австриец, вот и все, а прочие знай высмеивают ее в своих донесениях, перебирают имена ее любовников. Гвардия – вот где ее любят. В том смысле, что у нее там есть несколько любовников. Но этих трех-четырех храбрецов мало. Вот кабы она могла поднять в свою поддержку полк!.. Не может. Значит, и говорить нечего, и мечтать не о чем.

Она отвела глаза, и Лесток понял, что ничего не получится. Авантюристка из Елисавет никакая. Да и вообще – разве бывают беременные авантюристки?..

Этот разговор он вспомнит позднее – спустя десять с лишком лет! – когда однажды Елисавет ворвется к нему ноябрьской ночью 1741 года, только что вернувшись с придворного куртага: дрожащая, перепуганная до смерти, с огромными, остановившимися глазами – и выпалит:

– Все кончено! Все погибло! Она все знает!

Она – это была Анна Леопольдовна, мать наследного императора Ивана V Антоновича, за его малолетством ставшая правительницей. Это Лесток понял сразу. Но что же, в конце концов, стало известно Анне?

Не сразу Елисавет смогла говорить связно. Пришлось дать ей водки. Эту дочь отъявленного пропойцы и полковой шлюхи лучше всего успокаивали именно простые народные – солдатские! – средства. Наконец зубы Елисавет перестали стучать, она перестала трястись и рассказала, что именно произошло на том куртаге, после которого все переменилось в ее жизни.

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая