Неуязвимых не существует - Басов Николай Владленович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/91
• Следующая

– Джин, ты драться умеешь?

Мой шепот, хотя он прозвучал очень невнятно, показался мне самому едва ли не колокольным звоном.

– Нет, а что?

– Отсюда можно удрать.

– Не верю. Ты откуда-нибудь уже убегал?

– Только на полигоне. Но я и не попадался.

– Тебя учили удирать из таких тюрем?

– Это не тюрьма, из тюрьмы бежать сложно. Отсюда – возможно.

Он перевернулся на спину, посмотрел в низкий, темный потолок. При желании его мысли можно было бы прочитать, будто он их высвечивал фонариком в темноте, как в старых кинотеатрах высвечивали кино.

– Хорошо, попробуем. Но если меня… – Он замялся. Если бы не его блокированный участок сознания, я был бы спокоен. А сейчас даже слегка разволновался, что и как он скажет? – Если меня убьют, обещай, что отомстишь.

– Как и кому? – Я подумал, может, стоило влезть в закрытый участок его сознания и все выяснить? Нет, у него будет ментальный шок, а завтра он мне нужен боеспособным, как хорошая бомба.

Вероятно, мой вопрос показался ему глупым, он даже поморщился.

– Нужно завалить Сапегова.

Собственно, затем меня сюда и прислали. Но дело провалилось, и хотя сначала харьковчане пылали деланной, показной ненавистью, сейчас отношение ко мне ощутимо менялось. Тем, кто не прошел курса подготовки, это было трудно объяснить, но я-то видел, что через пару лет меня вообще могли по обмену вернуть в родную Контору.

Хотя, конечно, могли и не вернуть. Могли сделать все, что пожелают, например, попросить харковчан ликвидировать меня при попытке к бегству, чтобы кого-то наверху не мучила совесть. А потому удирать, если была возможность, все-таки следовало.

– Клянусь.

Должно быть, я увлекся и начал говорить чересчур громко. Или это слово не умел произносить шепотом, в общем, из какого-то угла кто-то заорал, как резаный, чтобы мы трахались потише. Это привело меня в большее соответствие с действительностью. Очень тихо, чтобы никто, кроме Джина, не расслышал меня, я объяснил, что и как нужно делать. Джин испугался, а потом и вовсе попробовал отнекиваться. Тогда, пользуясь тем, что столько раз работал с ним пассами, я сделал ему легкое внушение. Это не был какой-то ломовой приказ пойти и погибнуть или освободиться. На такие вещи люди трусоватые реагируют по-разному, он, наоборот, мог вскочить, побежать к охране и выдать меня. Я просто усилил его веру в успех, и он заснул почти довольный.

Я не спал гораздо дольше. Джин мог ошибиться и мог даже погибнуть. Мне же не хотелось ошибаться и тем более погибать. Это было бы совсем не по-штефански.

Сигнал Джину я подал незадолго до обеда. Как бы мне хотелось попробовать, просчитать время, убедиться, что все реально и выполнимо, может быть, даже потренировать роли и исполнение… Но пробовать тут не годилось, следовало действовать или ждать. Ждать я уже не мог, почему-то мне казалось, чем дольше я проваландаюсь, тем меньше у меня будет способность к сопротивлению. Ресурс времени тоже следовало учитывать.

Почти все время мы подсыпали железобетонные блоки и крупный, самоцементирующийся гравий с наполнителем в ближайшую из промоин и добились некоторого результата. Такого, что один из охранников подошел к самому началу дамбы и остановился почти в трехстах метрах от остальных, и к тому же в довольно закрытой зоне. А это значило, что очень быстро остальная охрана в происходящем не разберется.

Этот парень был из молодых, скорее всего, очень старательный. Он и вчера всюду совал свой нос, везде поглядывал, очень любил покомандовать. Особой жестокостью не отличался, но действовал ретиво, а это сейчас меня бесило больше всего.

На нем сверкали темные, не бросающиеся в глаза доспехи, и это тоже работало в нашу пользу, быстро отыскать его не сумели бы даже вооруженные инфракрасными очками наблюдатели, тем более что на самом деле такой сложной техники тут ни у кого не было, она просто не нужна. К сожалению, доспехи оказались мощными, легко их не продавишь. Но они и весили сотню килограммов, мне такие в жизни не поднять, так что очень уж резво этот парень бежать не сумеет.

Я вообще не понимал увлечения наших охранников тяжелыми, очень жесткими доспехами. От кого они в них прятались, от безоружных заключенных? Но заключенным полагается бегать, то есть маневренность, легкость на ноги для них гораздо важнее, чем личная безопасность… Но так уж у харьковчан повелось, и не мне было протестовать. Наоборот, я был им втайне благодарен за то, что они вообще не вылезали из своих личных броневиков.

Правда, было одно соображение, которое как бы обосновывало эту тяжесть – на правую конечность половина наших охранников наглухо примонтировала скорострельные пулеметы системы Штольца-Гатлинга. Это были довольно мощные девятимиллиметровки, с поворотными стволами, со скорострельностью от одиночных до 1200 в минуту. Они могли бить и разрывными, но, кажется, разрывными охранников все-таки не снабжали, считалось, что это не оправдано. Отдача во время полной очереди возрастала до полутоны, а это значило, как бы сильны ни были наши мутанты, только в усиленных доспехах, в которых следовало упереться как следует в землю, и можно палить.

Левая клешня у выбранного нами охранника была пустая, он оставлял ее, чтобы выкурить сигару или глотнуть из фляжки чего-нибудь подкрепляющего дух и тело. Еще он мог доставать ею четырехствольный стандартный гранатомет из кобуры у плеча. Эта штука была очень похожа на большой четырехствольный пистолет тех времен, когда еще не изобрели револьвер, только эти сорокамиллиметровые гранаты пробивали даже те доспехи, которые носили охранники. Ясно было, что эта пушка предназначалась как раз для тех вертухаев, которые вздумают помогать бежать кому-либо из заключенных. А вот это мне уже нравилось, потому что эта штука могла не только остановить мнимого предателя, но и справиться с остальными.

С остальными обстояло вот как. На пригорке, где охранники обычно держали главных наблюдателей, стояло еще трое. Это были довольно беспечные ребята, и к тому же они находились чересчур далеко. Чтобы спуститься по откосу, требовалось время, к тому же я сомневался, что они все призовые стрелки.

На технической площадочке перед тем местом, где мы загружались бетонными блоками, стояли еще двое. Один – очень странного вида, но у меня не получилось к нему приглядеться как следует, а второй – я понял это, едва мы начали работать, – был заколот до одури и время от времени добавлял к прежним дозам новые порции. Это был еще один фактор удачи, который я решил использовать. Конечно, я не знаю, сыграет ли наркота в жилах нашего охранника свою роль, но очень на это надеялся.

Итак, незадолго до обеда я, следуя за Джином метрах в сорока, демонстративно опустил плечи. Этот трюк я подсмотрел вчера. Оказалось, что пластика очень уставшего человека начинает сказываться на движениях шагателей, они как бы нетвердо держатся в поясе, не до конца выпрямляют «ноги», и слишком низко опускают «руки», так, что это даже мешает им идти. Вот такого предельно заморенного работягу я и изобразил.

А это значило, что Джин должен изобразить совсем одуревшего от жары или усталости лопуха, который, вместо того чтобы идти в общей цепочке, попытается сачкануть прямо под носом охранника. Психологически это было слабым обоснованием, но я надеялся, что сразу наш самый старательный контролер стрелять не станет.

Попутно я начал перетекать. Выскользнуть из поясного зажима, да еще на ходу – это не из свободных кандальчиков на кровати руки вынуть. При желании руки и ноги мог вытащить даже приличный уголовник, который умел кости из сустава вынимать и терпеть при этом боль. А вот вытиснуть через жесткую подпругу свой таз, который, как известно, вынимать не из чего, потому что именно к нему остальные кости и прикрепляются в нашем организме, – это было проблемой.

Поэтому все утро я размягчал боковые оконечности бедер, и это было еще одним фактором, заставившим нас с Джином не торопиться.

• Предыдущая
• 9/91
• Следующая