Антистерва - Берсенева Анна - Страница 22
- Предыдущая
- 22/90
- Следующая
Потом она заставила себя порадоваться горячей воде, текущей из крана, и жемчужному гелю для душа, и большому, подогретому на блестящей металлической трубе полотенцу. Потом оделась в свое вчерашнее платье из выцветшей и вытянувшейся «шотландки» – вся ее одежда сгорела, а это платье было на скорую руку перешито из старого Людкиного на тети-Зоиной допотопной машинке, – и спустилась вниз. Оказавшись в нижней части центрального зала, она заглянула в примыкающую к нему комнату, где вчера ужинала с Романом. Здесь было уже убрано, камин погашен, скатерть снята со стола.
Все-таки красный кедр, пожалуй, действительно был таким деревом, которое наилучшим образом подходило для строительства жилья. Тишина, стоявшая в доме, была не могильной и не больничной, а живой, теплой; о нее можно было потереться щекой. Лестница в середине зала была освещена льющимся из окон второго этажа светом, и поэтому казалось, что вокруг нее, словно вокруг оси, кружатся все комнаты этого огромного дома. Впрочем, это и не казалось: дом действительно был спланирован таким необычным круговым образом.
На нижней ступеньке лестницы сидел деревянный гном и оценивающе разглядывал каждого, кто собирался подняться наверх. Вчера Лола его не заметила, а сейчас, приглядевшись, не удержалась от улыбки. У гнома было лицо Романа – надменное, с правильными чертами и выпуклым, кажущимся особенно большим из-за наметившихся залысин, лбом. Глаза гнома были искусно сделаны из каких-то переливчатых камней или из ракушечного перламутра. Бесстрастные и проницательные, они сразу заставляли вспомнить хозяина дома.
То, что этот самовлюбленный человек все же склонен к самоиронии, почему-то было приятно. Лола коснулась руки деревянного существа. Та оказалась такой же гладкой, как рука прототипа. Она вздрогнула, вспомнив, как Роман раздвинул ее колени, а потом заставил ее положить руку у него между ног, сжать пальцы…
Вряд ли она была в доме одна. Возможно, вчерашняя дама в синем была где-нибудь на кухне, и можно было бы поискать ее, чтобы позавтракать. Но есть хотелось так же мало, как видеть здешнюю прислугу, поэтому Лола поскорее отыскала переднюю, где вечером оставила свое пальто, и, одевшись, выскользнула из дома через балконную дверь, которую еще вчера заметила в сплошной стеклянной стене холла.
День был холодный и сумрачный, тучи плыли так низко, что едва не задевали верхушки деревьев небольшой рощицы, окаймляющей пустынное поле. Наверное, за этой рощицей находились другие дома или еще какие-нибудь признаки цивилизации. Не Сибирь же здесь, не просторы необъятные, обычное Подмосковье, и дом наверняка не стоит один-одинешенек на сотни километров вокруг. Но рощица так удачно отгораживала этот дом от всего белого света, что от одного только взгляда на золотые деревья под низкими серыми тучами Лола почувствовала в душе тихий, как этот октябрьский день, покой.
Совсем рядом с домом росло несколько плодовых деревьев. Листья с них уже облетели – может быть, от сегодняшнего ночного ветра, – но Лола легко узнала яблони и сливу. Наверное, это были остатки прежнего сада.
Слива была старая, с узловатым корявым стволом и перекрученными временем ветками. Точно такая же росла у них в саду; папа посадил ее, когда родилась Лола. Полгода назад, зимой, ей приснилось, что на самой большой ветке папиной сливы сидит растрепанный ангел со сложенными крыльями и держит на руках такую же растрепанную собаку. Той ночью ветер выл и свистел так, что в окнах жалобно звенели стекла, а утром Лола вышла из дому и увидела, что ветка, на которой в ее сне сидел ангел, отломилась и упала на землю. Ветка была большая, из нее можно было бы сделать несколько кукол. Но Лола сделала только ангела с собакой. Вырезать из сливового дерева было гораздо труднее, чем, например, из липы – оно было тверже и сопротивлялось ножу. Зато меньше был риск придать лицу ангела случайное выражение, как это могло бы произойти с более податливым деревом. Слива останавливала случайные движения руки, поэтому ангел получился точно такой, какого Лола видела во сне, – растерянный и печальный.
Конечно, он сгорел вместе со всеми ее куклами, и, скорее всего, сгорел одним из первых, потому что был деревянный, в бумажной одежде, и собака у него на руках была сделана из стружек. От ангела осталось только серебряное сердце – мамино колечко с зеленоватой афганской бирюзой, которое Лола спрятала в его деревянном туловище. Сердце-колечко почему-то почти не оплавилось. Уезжая из Душанбе, она надела его и больше не снимала.
– Елена Васильевна, – вдруг услышала она, – Роман Алексеевич просит вас к телефону.
Оглянувшись, Лола увидела, что вчерашняя женщина стоит в двух шагах от нее под яблоней. Пальто на ней было аккуратно застегнуто, и она протягивала Лоле телефонную трубку с таким видом, словно это входило в ее обычные утренние обязанности.
– Доброе утро. – Голос Романа тоже звучал в телефонной трубке так, словно он привык начинать каждый свой день именно беседой с женщиной, гуляющей вокруг его дома. – Осмотрелась? Позавтракай, а потом поезжай с Аллой Гербертовной в магазин.
– Зачем? – оторопела Лола. – И кто…
– Алла Гербертовна стоит рядом с тобой. Она у меня ведет дом. В Жуковке есть бутики, она тебе покажет. Купи себе платье и всякое прочее. Сумочку там, туфли, побрякушки – не знаю, что еще нужно.
– Кому нужно? – поинтересовалась Лола. – У меня есть платье.
– Это которое вчера на тебе было? Из бабушкиной скатерти? Вечером мы едем потусоваться, купи другое.
– Я обязательно должна ехать с тобой? – на всякий случай уточнила она.
– Конечно. Бухарский эмир желает, чтобы его сопровождала новая наложница. А раз ты все еще здесь, значит, тебя это не шокирует.
Его слова звучали как шутка, но произнесены были совершенно серьезным тоном. Этот человек вызывал у Лолы если не шок, то оторопь. Может, все богатые люди так разговаривают с женщинами и так себя с ними ведут, или только в Москве, или только он? Она никогда не видела богатых людей, никогда не была в Москве – давний детский приезд не в счет – и ничего во всем этом не понимала.
Наверное, оторопь почувствовалась даже в ее молчании.
– Вот и хорошо, – восприняв молчание как знак согласия, сказал Роман. – Я буду в восемь, к этому времени успеешь привести себя в порядок.
Лола опустила руку, и домоправительница тут же взяла у нее гудящую телефонную трубку.
– Елена Васильевна, завтрак на столе, – сказала она. – Я накрыла в маленькой столовой. Это рядом с кухней, Роман Алексеевич всегда завтракает там. Машину подадут в половине первого. Вам хватит получаса, чтобы поесть?
– Д-да… – пробормотала Лола. – А куда мы поедем?
– В Жуковку. Это рядом, и там достаточно магазинов. Ехать сейчас в Москву нет смысла – самые пробки. Лучше в Жуковке купите себе что-нибудь на вечер, еще и отдохнуть успеете.
«От чего отдохнуть? – подумала Лола. – Что я, бетонные плиты собираюсь покупать?»
Но, видимо, представления домоправительницы о том, что такое усилие и что такое отдых, были иными, чем у нее. Лоле вообще было не по себе в обществе этой безупречной дамы. У них в доме всегда было чисто, и обеденный стол всегда был застелен скатертью, и ножи были так же обязательны, как вилки и ложки, но все же еда никогда не становилась таким размеренным ритуалом, каким она смотрелась в исполнении Аллы Гербертовны. Когда та наливала кофе из серебряного кофейника, то это выглядело так, будто идут съемки какого-то фильма. А движение, которым она, окинув взглядом сервировку, на сантиметр переставила сливочник, и вовсе показалось Лоле пугающим в своей необъяснимой значительности.
– Мой дед был англичанином, – сказала Алла Гербертовна. – Поэтому любовь к ритуалу у меня в крови.
– А Роману Алексеевичу вы случайно не родственница? – спросила Лола. – Мысли, во всяком случае, читаете, точно как он… Он тоже англичанин?
– Нет. Хотя среди его предков, возможно, были скандинавы. Его фамилия Кобольд – это ведь, кажется, какое-то существо из северных мифов? А я ему не родственница, просто была когда-то его соседкой по лестничной площадке. Когда Роман разбогател, а я обеднела, он предложил мне работать у него. И мы оба довольны. Он – потому что дом ведется так, как он всегда мечтал, а я – потому что зарабатываю на жизнь нетягостным трудом. Это в наше время дорогого стоит, Елена Васильевна, – бесстрастно улыбнулась она. – Насколько мне известно, Роман решил оставить вас у себя? Считайте, что вам повезло.
- Предыдущая
- 22/90
- Следующая
