Гадание при свечах - Берсенева Анна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/87
• Следующая

Поэтому, как ни жаль было расставаться даже на день, Марина поехала в Орел одна.

– Как я скучал по тебе! – встретил ее Женя. – Едва дверь за тобой закрылась…

Чемоданы и узлы стояли у порога, тускло поблескивало старинное зеркало, а Марина и Женя целовались, забыв обо всем, не видя, как сплелись и слились их руки и тела в глядящей на них зеркальной глубине.

У Жени на неделю набралось отгулов, и он взял их все сразу, чтобы как можно больше быть с Мариной. Хозяйке Клавдии Даниловне он представил Марину как свою невесту, и та одобрительно кивнула:

– И то, Женечка, правильно! Дело молодое, чего ж одному-то горевать? Обустраивайтесь, детки, кого вам стесняться!

Женщины вообще чувствовали к Марине мгновенное расположение, это и на ФАПе сразу стало так. Но фельдшерско-акушерский пункт – это было потом, а первые две недели Марина не думала ни о чем, кроме Жениной любви; весь белый свет растворился в его страсти.

Сначала она панически боялась, что холодность первой ночи повторится. Но уже в тот день, когда она перевезла вещи, Марина к радости своей поняла, что опасения ее были напрасны.

Какая там холодность! Они с Женей чуть не разбили зеркало, прислоненное к стене, потому что просто не дошли до кровати в день ее приезда… Марина сама расстегнула его брюки, сама разделась и раздела его, видя, какое удовольствие доставляют ему движения ее рук, снимающих то его рубашку, то свой лифчик.

– Как же ты чувствуешь все… – прошептал Женя, когда Марина поцеловала его сосок и призывно прижалась грудью к его груди.

Она всегда чувствовала все, что совершалось в мире, но то, как она чувствовала Женю, было совсем иное… Что значил перед этим целый мир!

Всю эту удивительную неделю они остыть не могли от испепеляющей тяги друг к другу.

– Бывает же в жизни награда за все… – повторял Женя, отдыхая рядом с Мариной от любовной истомы.

Она не понимала, что значат эти слова, но понимала, что он рад ей, что он тянется к ней и не может оторваться от нее ни на мгновение.

А сама она словно вознаграждала себя за те годы, что прошли в одиночестве, в холодности собственной защищенности. Теперь же ей казалось, что она живет совсем без кожи: так остро, до боли, чувствовала она каждое прикосновение Жениных рук и каждое его движение…

Ночами, даже не одеваясь, они выходили на веранду. Никто не мог увидеть их здесь, хозяйкин вход был с другой стороны, а вдоль забора росли густые кусты малины. Женя садился на ступеньки, ведущие в сад, закуривал, а Марина обнимала его сзади, прижимаясь бедрами к его плечам и ожидая, когда он почувствует прилив желания и отбросит сигарету.

Они почти не разговаривали в эти дни и ночи, понимая друг друга без слов. И только в последний «отгульный» день, ближе к вечеру, они вышли наконец из дому, решив прогуляться немного по окрестностям.

День был тихий, осенний и безветренный, и им хорошо было идти вдвоем по дороге в полях. Сначала они молчали – просто потому, что уже привыкли молчать вдвоем. Марина прислушивалась в такие мгновения к биению Жениного сердца, которое даже в отдалении слышала отчетливее, чем собственное.

– Правда, хорошо здесь, Машенька? – спросил наконец Женя.

Это он однажды ночью так ее назвал – Машенькой, а потом стал называть так все время, и у нее сердце замирало, когда он произносил это имя. Это было не ее имя, но это было имя ее матери. В том, что Женя вдруг назвал ее именно так, таилось чудо их встречи и чудо перемен, произошедших с нею.

– Правда. Здесь ничего нам не мешает, – кивнула Марина, беря его под руку.

– Нет, не только. Эти места лечат душу, ты чувствуешь?

– Твою душу надо лечить?

Марина внимательно посмотрела на него; Женя отвел глаза.

– Нет, я просто так сказал… Я здесь полгода всего, а полюбил эти места. Машенька, – вдруг сказал он, – а ведь я совсем ничего о тебе не знаю.

– Что ты хочешь знать? – улыбнулась она.

– Да хоть что-нибудь. Ты сама из Орла?

– Нет, – покачала головой Марина. – Я в Карелии родилась, в поселке Калевала.

– В Карелии? – Женя посмотрел на нее удивленно. – Странное перемещение… Как же тебя в Орел занесло?

– Так получилось. Я врачом хотела быть, но… Просто не успела к институту подготовиться, не поступила бы. Пересмотрела справочник, нашла Орловское медучилище. А мне все равно было куда, лишь бы подальше. Поехала, поступила, закончила. Я училась хорошо, а в Карелию возвращаться смысла не было, я и осталась в Орле. Медсестрой в кардиологии.

Она говорила спокойно, стараясь не будоражить печальных воспоминаний: ей просто не хотелось сейчас нарушать покой своей любви. Но, наверное, Женя почувствовал недоговоренность того, что она рассказала.

– А родители твои? Они в Карелии остались?

– Нет, – покачала головой Марина.

– А где?

– Их нет. Они умерли.

Женя растерянно замолчал. Родители, дом – все, что надежной стеной стоит за спиной любого человека, – казалось ему незыблемым. И вот перед ним стоит девушка, в жизни которой всего этого нет. И как разговаривать с ней?

– А бабушка, дедушка – ну, хоть какие-нибудь родственники?

– Бабушка тоже умерла, а других родственников просто не было. То есть они были и сейчас есть, наверное, но далеко – все равно что нет, и они обо мне даже не знают.

Эти слова ничего не прояснили, наоборот – добавили Жене растерянности.

– Это… давно произошло? – осторожно спросил он.

– Не очень. Папа шесть лет как умер, бабушка – через год после него. А мама – давно, я ее вообще не знаю. Она умерла, когда я родилась.

Все это было так необычно, так загадочно и трагично, что Женя молчал, не зная, что тут сказать. Марина остановилась, и он остановился тоже. Она смотрела на него, и Женю вдруг охватил испуг, когда он вгляделся в ее переливчатые глаза…

– Женечка, тебе не надо этого бояться, – сказала Марина, и Женя вздрогнул оттого, что она прочитала его мысли. – Я совсем не такая уж… беспомощная. Тебе не придется меня защищать.

– Защищать? – он посмотрел на нее удивленно. – Но я не знаю… Я не думал об этом… От кого же защищать?

– Ни от кого, – улыбнулась она. – От жизни. Меня не надо защищать от жизни.

Это был какой-то странный разговор, и Женя обрадовался, когда Марина сама прекратила его.

– Смотри, как рано звезда поднялась! – сказала она, указывая на открытую линию горизонта, которой уже коснулось золотым краем солнце.

За разговором они не заметили, что идут уже довольно долго; вечер застал их посреди просторного поля.

– «Звезда дрожит в огнях заката, любви прекрасная звезда, а на душе легко и свято, легко, как в детские года», – произнес Женя, глядя на далекое пылающее небо.

– Это Тургенева стихи? – спросила Марина.

– Да, – Женя посмотрел на нее с легким удивлением. – Ты их знаешь?

– Эти – нет, просто догадалась. Другие знаю – лучше, чем эти. Тютчева.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался он, поняв, о каких стихах она говорит. – «Прощальный свет любви последней, зари вечерней», что ли? А эти, что я прочитал, чем плохи, скажи мне!

– Они слишком про любовь, в них все высказано – и зачем тогда стихи, если кроме слов ничего не остается?

– Вот это да! – восхитился Женя. – У вас в кардиологии все медсестры такие?

– У нас не хватало персонала, – засмеялась Марина. – Поэтому я одна такая.

Они развели костер неподалеку от оврага, заросшего орешником и калиной, и сели у огня, друг напротив друга. Марина смотрела на пламя, а Женя – на его отблески в Марининых глазах.

• Предыдущая
• 12/87
• Следующая