Гадание при свечах - Берсенева Анна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/87
- Следующая
Наконец, не в силах больше оставаться в пугающем, сковывающем пространстве комнаты, она выбежала на крыльцо.
Все переменилось на улице за то время, что Марина пролежала в странном забытьи. Последний августовский день был теплым и ясным – и тем необыкновеннее была ночь, в которую Марина нырнула, как в омут.
Сначала усталая, а потом занятая своими переживаниями, она не слышала дальнего грома и первого осторожного шума дождя. И только теперь, схватившись за балясину крыльца, Марина увидела, что на улице бушует гроза. И какая!
Небольшой хозяйский сад гудел, и его гул сливался с шумом ветра над рекой, с долгими громовыми раскатами. Сполохи молний разрывали небо так часто, что оно даже не казалось темным: светилось грозным красноватым заревом.
– Рябиновая ночь! – вдруг поняла Марина. – Рябиновая, воробьиная – ночь на сентябрь!
Ей стало так страшно, что она прижалась к двери, не решаясь даже подойти к краю крыльца. Она вспомнила, как бабушка говорила: в такую ночь небо накажет чаровника… И хотя она не считала, что сделала что-то плохое, страх не проходил. Она чувствовала, что не может стоять здесь, на крыльце, и не может вернуться в дом: всюду был ужас одиночества.
Ей нужно было увидеть Женю – сейчас, немедленно! Впервые после того, как они расстались неделю назад, Марина ощутила свою оторванность от него – и ей тут же захотелось снова соединиться с ним, чтобы не расставаться больше никогда. Это не было прихотью: она чувствовала, что вся ее жизнь зависит от этого…
Марина спрыгнула с крыльца и тут же ощутила, как туфли увязли в грязи; холодная, мокрая трава прикоснулась к ногам. Она уже не обращала внимания ни на гром, ни на молнии, ни на зловещее небесное зарево, но дождевой поток обрушился на нее, заставив снова отпрянуть под навес.
Она вернулась домой, достала из шкафа свернутый отцовский дождевик – тяжелый, брезентовый – и, надев его, рассовала по глубоким карманам деньги, какие-то мелочи, случайно попавшиеся ей под руку. Потом выскользнула в сени, где стояли резиновые сапоги, которые она всегда надевала, когда ездила за грибами.
Все это она делала, стараясь успокоиться, взять себя в руки. Надо было как-то добраться до автовокзала, взять билет до Мценска… Все это просто невозможно было сделать в том лихорадочном состоянии, в котором она находилась.
Марина набросила капюшон и, остановившись на пороге, обвела комнату прощальным взглядом – хотя ей не с кем было здесь прощаться…
Через пять минут она бежала по улице, освещаемая вспышками молний, придерживая рукой капюшон дождевика и задыхаясь от единственного желания: поскорее преодолеть и ночь, и дождь, и расстояние.
Глава 4
Женя Смоленцев не знал, случайно ли он оказался в Спасском-Лутовинове. С одной стороны, он писал диплом по Тургеневу, заканчивая филфак, и аспирантский реферат у него был по Тургеневу – так что его появление в Спасском было вполне закономерно.
Но с другой стороны, ни Жене, ни его родителям-филологам в голову не могло прийти, что из-за диссертации по Тургеневу ему придется уехать из родного дома, из Москвы, разорвать все связи с привычным своим миром.
И действительно, Тургенев был здесь ни при чем.
Все дело было в Алине. История Жениной любви была так банальна, что он сам стеснялся ее. Но это была история любви, и все в ней было всерьез, как бы ни выглядело со стороны.
Алина была самая необыкновенная девушка, какую Жене довелось встретить в жизни. Вообще-то он не сразу заметил ее: на картошку, где перезнакомились все первокурсники, он не ездил, потому что как раз вывихнул ногу, неудачно спрыгивая с подножки троллейбуса. А когда начались занятия, в большой аудитории-амфитеатре было так много красивых девушек, что мудрено было сразу выделить какую-то одну.
Женя разглядел Алину только на вечеринке, которую староста группы Лена Яшкевич устроила в первый же выходной. Лена жила недалеко от университета, на проспекте Вернадского, квартира у нее была большая, но уж тут-то Женя увидел наконец Алину.
Увидел и обмер – такая она была необыкновенная. То есть, может быть, она не всем казалась такой, хотя, без сомнения, была красива: высокая, русоволосая, с большими темными глазами и с фигурой старомодно пропорциональной, как у скульптурной Венеры. Но мало ли красивых девушек, которые совсем не кажутся необыкновенными?
У Алины был необыкновенный взгляд. Она смотрела задумчиво и немного печально, даже когда смеялась. Жене сразу показалось, что она всматривается не столько в окружающий мир, сколько в саму себя. Но это не было самолюбованием – это было что-то совсем другое. Наверное, это и называлось загадкой…
Женя не относил себя к робкому десятку, он был нормальный московский парень из интеллигентной семьи, не обремененный комплексом неполноценности. Да и с чего бы ему было страдать от комплексов – начитанному, симпатичному, занимавшемуся к тому же плаванием и, соответственно, имевшему отличную фигуру? Он не был ни ловеласом, ни нахалом, но девушки всегда были к нему благосклонны, и в свои восемнадцать лет он хорошо представлял, как себя с ними вести.
Он и с Алиной Ясеневой повел себя так, как повел бы с любой понравившейся девушкой: пригласил потанцевать, предложил выпить шампанского, присев на небольшой диванчик в углу комнаты.
Но при этом Женя не мог избавиться от чувства растерянности: этот ее взгляд… Алина улыбалась, разговаривала с ним о каком-то новом фильме, и вообще – ничего не говорило о том, чтобы ей неприятно было Женино общество. Но все время, пока они болтали и танцевали, его не покидало ощущение, что она в любую минуту встанет и уйдет.
Может, мне это просто из-за дальнозоркости кажется? – думал Женя. Очки он не носил: какая-то косточка на переносице располагалась у него так, что от очков болела голова.
Он проводил Алину до общежития и шел домой все в том же состоянии растерянности. Как только за Алиной закрылась дверь, Жене показалось, что ее и не было вовсе, этой удивительной девушки…
Но Алина все-таки была, и они с Женей стали встречаться не только на лекциях и семинарах. Хотя Женя по-прежнему терялся, пытаясь ее понять.
Он, например, чуть ли не с детства знал, что будет учиться на филфаке. Не только потому, что родители работали в Институте мировой литературы, но и потому, что чувствовал интерес ко всему, что так или иначе было связано с книгами.
Когда он сказал об этом Алине, она улыбнулась.
– А я просто так на филфак поступила. Школа кончилась, надо было поступать…
Это само по себе было странным: вот так, мимоходом, поступить на филфак МГУ! Еще более странным было то, что училась Алина блестяще и была лучшей не только в их группе, но едва ли не на всем курсе.
– И что, ты теперь разочарована? – спросил Женя.
– Не знаю. – Она пожала плечами. – Я и не была очарована, в чем же разочаровываться? Женя, – мягко добавила она, поймав его почти испуганный взгляд, – ты не думай ничего плохого. Просто мне вообще трудно чем-то очароваться. Ну такой характер, что поделаешь.
– И мной? – тихо спросил Женя.
– Тобой? Тобой – нет, – ответила она и неожиданно поцеловала его, обвив его шею плавным движением мягких рук.
Лицо ее приблизилось вплотную, стало размытым в его глазах и от этого еще более привлекательным. Женя обнял Алину и поцеловал ее сам, чувствуя, как сердце его колотится у самого горла, заставляя дрожать губы. Он полжизни отдал бы сейчас, чтобы закрыться с нею где-нибудь, где им никто бы не мешал, – только прямо сейчас, сию минуту!
Но Алина спокойно сняла руки с его плеч и еще раз поцеловала его в щеку, прощаясь: они уже стояли возле общежития.
Все остальное произошло потом, на квартире Жениного приятеля. И Женя вел себя как мальчишка, впервые увидевший голую женщину. Хотя Алина была у него не первой и он знал, что ему не стоит беспокоиться о своей мужской состоятельности.
Но какая она была! С ума можно было сойти от ее нежной кожи, от стройных ног, раздвигаемых пленительно-послушным движением при одном его прикосновении, от каждого томящего изгиба ее тела… И от того, как она принимала его в себя, сливаясь с ним и все равно оставаясь загадочной, не произнося ни звука даже в те, самые страстные, мгновения, когда он исходил стонами, наслаждаясь ею…
- Предыдущая
- 8/87
- Следующая
