Красавица некстати - Берсенева Анна - Страница 67

• Предыдущая
• 67/83
• Следующая

– Ну ладно, – нехотя произнес он. – Куда с вами ехать?

– Ко мне домой. – Вера с трудом ворочала языком. – Антон и Гриша уже там.

Мишку она уложила на раскладушке, рядом с безмятежно спящим Гришей. Пока она стелила, он молчал, смотрел мрачно, набычившись. Но не возражал – это было уже немало. Когда лег, то отвернулся к стене и натянул одеяло на голову так, что видна была только макушка с темным хохолком. Вера молча вышла из комнаты. Она не знала, что сказать.

Сон улетучился совершенно, хотя за ночь она не проспала и часа. В квартире стояла зачарованная живая тишина.

«И правда, как в волшебном доме», – подумала Вера.

Мама была права: простые слова прогнали страшные сны туда, куда с неизменностью ежедневного рассвета уходила ночь.

Они много знали о жизни, ее родители. Но только теперь, стоя в тишине дома, где спали чужие дети, которые в одночасье перестали быть ей чужими, Вера почувствовала, что это знанье, и это большее, чем просто знанье, заполняет у нее внутри все ложбинки, впадинки и пустоты, находя их с безошибочностью бегущей воды.

Все, что прежде было ненужным, а потому забытым, всплыло теперь в ее душе разом и вовремя, как вовремя всплыли в памяти слова, прогоняющие плохие сны.

«Сколько же лет прошло с сорок пятого?.. Восемнадцать!»

Не верилось, что в его жизни уже образовались такие долгие одинаковые промежутки. За восемнадцать лет жизнь других людей менялась до полной неузнаваемости. Младенец становился взрослым мужчиной, юная девушка – матерью большого семейства. А в его жизни не изменилось ничего.

Впрочем, здесь, в Александрове, эта мысль не вызывала привычной горечи. Он и сам не изменился, этот городок, за те восемнадцать лет, которые Игнат в нем не был.

– Что вы сказали, Игнат Михайлович? – спросил водитель Леня. – Простите, не расслышал.

Игнат понял, что произнес это вслух. Как старик!

– Не изменился городок, – повторил он. – Я здесь в сорок пятом году в госпитале лежал.

– Как же не изменился? – возразил Леня. – Вон дома какие понастроили. Гляньте, годы все недавние.

На домах из силикатного кирпича в самом деле были выложены даты строительства: пятьдесят восьмой, шестьдесят первый… Дома были одинаковые и безликие. Игнат вспомнил темные от времени кирпичи монастырских стен, клубы белой сирени под окнами келий-палат, заросший жасмином и жимолостью сад…

– Здесь монастырь должен быть, – сказал Игнат. – В нем госпиталь был.

– Конечно, это ж Александровская слобода, – проявил осведомленность Леня. – Иван Грозный отсюда Россией правил. Долго что-то, лет пятнадцать, если не больше. Тут музей теперь, из Москвы экскурсии ездят.

– То, я думаю, другой был монастырь. Музея там не было. Только где он… Не найду теперь.

– Тоже мне проблема! – хмыкнул Леня. – Найдем в ноль секунд. Госпиталь, говорите, был? Сейчас наверняка больница. Бабуля! – Он резко свернул к обочине, открыл окно. – Бабуля, где тут у вас больница? Старая такая, в бывшем монастыре.

Игнат не раз имел случай убедиться, что его водитель сообразителен и расторопен. Ровно через пять минут Леня уже знал адрес монастыря, в котором действительно и теперь находилась больница.

– Ну как, поедем, Игнат Михайлович? – спросил он. – Все равно Быстрицкого еще часа два в управлении не будет. Что зря по городу мотаться? А в гостинице вечером насидимся еще. Навестите пока места боевой славы.

– Почему боевой? – усмехнулся Игнат. – Говорю же, в госпитале здесь лежал.

– А в госпиталь, можно подумать, с гриппом попали. Вас где ранило?

– На Одере. В первый раз за всю войну. И в последний. Весной сорок пятого.

– Ничего себе! Вы ж вроде саперным батальоном командовали.

– Да.

– И аж до Одера без ранений дошли? Вы же сколько рек, наверное, форсировали!

– Много. Днепр, Вислу… Мелких не сосчитать. По воде прошел, яко посуху.

По воде, яко посуху… Стоило ему только произнести это вслух, как воспоминания нахлынули разом, догоняя друг друга. Сколько их, оказывается, таилось в нем, воспоминаний!

– Поехали в этот ваш монастырь, – сказал Леня. – Вспомните молодость, хоть расслабитесь. А то не в меру вы… серьезный, – добавил он с осторожной фамильярностью.

Все-таки Игнату не зря показалось, что облик этого городка не претерпел особенных изменений. Конечно, пятиэтажки из силикатного кирпича, какие-то заводы, впрочем, небольшие… Но монастырь остался прежним точно.

Сразу, как только Игнат оказался под этой темной стеною, его охватило ощущение глубокого покоя, такого знакомого и такого забытого. Он даже глаза зажмурил – не показалось ли? Но и с закрытыми глазами это ощущение оставалось неизменным.

Оставив Леню в машине – не хотелось сейчас его словоохотливости и даже расторопности не хотелось, – Игнат пошел по аллее через сад.

Сад выглядел теперь не таким запущенным, как восемнадцать лет назад: с деревьев были срезаны сухие ветки, трава на просторных полянах была выкошена. Но сирени было все так же много, и теперь, в мае, она цвела все с тем же буйством. Может, это были те же самые кусты. Сколько лет живет сирень? Он не знал.

«Сирень цветет. Не плачь – придет», – вспомнилась слышанная где-то песенка.

Да не где-то – Игнат сразу же и вспомнил, что слышал ее именно здесь, в монастырском саду. Песенку пела Маша, внучка госпитальной санитарки. Развешивала на протянутых между кустами сирени веревках свежевыстиранные больничные простыни и пела нежным, как сама эта сирень, голосом. А потом он учил ее читать по старой хрестоматии русской поэзии, и она, чтобы лучше запомнить стихи, их тоже напевала на какой-то никому не известный мотив.

«Где она теперь? – Игнат не сдержал улыбку. – Тогда ей шесть лет было, теперь, значит, двадцать четыре. Взрослая совсем – муж, дети».

Машины серьезные серые глаза увиделись ему так ясно, будто соткались из чистого весеннего воздуха. Он снова улыбнулся.

В больничных коридорах, под белыми сводчатыми потолками, было так же тихо, как в саду.

– Скажите… – Игнат остановил пожилую медсестру, вышедшую из палаты. В руке у нее был металлический лоток со шприцами. – Может, вы помните… Здесь когда-то санитарка работала, сразу после войны. Мария Сергеевна. У нее еще внучка была, Маша. Сероглазые обе. Не помните?

– Помню. – Медсестра ничуть не удивилась, как будто ее каждый день спрашивали о людях, которые работали здесь восемнадцать лет назад. Совсем по-особенному текло время в этом городке! – Светелочницы?

– Светелочницы? – удивленно переспросил Игнат. – Не знаю.

– Они, они, – кивнула медсестра. – Бабушки уж давно в живых нету. А Маша и посейчас работает. На медсестру выучилась и работает. Да вон она идет.

Игнат оглянулся. В конце коридора показалась невысокая фигурка в белом халате. Она была насквозь просвечена солнечными лучами, падающими в узкие окна. Все это выглядело так просто… Но это была особенная простота – та, в которой нет ни капли обыденности. Пожалуй, он сказал бы даже, что это чудо. Если бы верил в чудеса.

Девушка подошла ближе.

– Вот, Маша, – сказала медсестра, – товарищ тебя разыскивает.

– Меня? – Серые глаза от удивления стали еще больше. Глаза не изменились совсем – как только Игнат их увидел, сразу вспомнил вот эти светлые лучики, которыми они и тогда были пронизаны. – Здравствуйте. А разве вы меня знаете?

– Знаю, – кивнул он. – И ты меня знаешь. Только не помнишь, конечно. Я тебя когда-то читать выучил. Вот здесь, в этом саду.

– Господи! – Маша ахнула с такой живой, такой девической непосредственностью, что Игнат чуть сам не ахнул. – Да как же не помнить! «Не все, что здесь цвело, увянет…» Все я помню, Игнат Михайлович!

Игнат заметил, что Маша хотела броситься ему на шею, да застеснялась. И порыв ее, и стеснение тоже были полны такой чистой непосредственности, что он едва сдержал улыбку.

– Ты совсем не изменилась, Маша, – сказал Игнат. – Глаза те же. Как речка ваша.

• Предыдущая
• 67/83
• Следующая