Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна - Страница 45

• Предыдущая
• 45/79
• Следующая

Но он уже пришел понемногу в себя и уже почувствовал неловкость от всего, что случилось так неожиданно, так исступленно.

– Нина, пусти, – шепнул он, осторожно высвобождаясь, и сразу почувствовал, как все ее тело обмякло, как будто она была надувной игрушкой, из которой разом вышел воздух.

Георгий застегнул джинсы и сел на край дивана. Нина взобралась на диван с ногами и вжалась в угол. Он всматривался в ее лицо, узнавая и не узнавая.

Что-то страшное произошло с нею за эти полгода – так ему показалось. Лицо ее, и в ту, единственную, их встречу бледное, стало каким-то мертвенным. Темно-серые, подтянутые к вискам – в мать, как он теперь понимал, – глаза обведены были синими кругами, но не теми, которые появляются, если не поспишь ночь или две, а какими-то зловещими, словно въевшимися в кожу. Губы, так страстно изогнутые, потрескались, и от этого их изгиб казался не пленительным, а каким-то трагическим. Длинная челка закрывала лоб до тонких, вразлет, бровей, но в просветы между слипшимися прядями немытых волос видно было, что лоб перерезан морщиной, как у старухи.

Нина ожидающе смотрела на него, и глаза ее лихорадочно блестели.

Георгий хотел спросить: «Что с тобой?» – и это был бы совершенно естественный вопрос, но в последнюю секунду, перед тем как он готов был сорваться с языка, ничего спрашивать не стал. Вместо расспросов он взял Нину за руку и потянул к себе. Георгий и сам не знал, зачем он это делает; это было какое-то совсем безотчетное и довольно бессмысленное движение. После так неожиданно налетевшей страсти, которая, если разобраться, была вполне объяснимой, потому что у него давно не было женщины и потому что Нина просто не дала ему опомниться, – после этого бешеного порыва он вполне пришел в себя и теперь не чувствовал ничего, кроме жалостливого недоумения.

А она сразу поддалась на это его движение, сразу потянулась к нему. Он даже испугался, что она опять обхватит его руками, опять прильнет губами, – и непроизвольно обернулся на дверь. Но ей, похоже, наплевать было на то, что кто-то может войти. Она быстро подползла поближе, как-то особенно изогнулась и прижалась лбом к его шее, губами коснулась его груди под расстегнувшейся рубашкой.

Чтобы успокоить ее, остановить этот новый ее порыв, Георгий лег на диван и, не отпуская Нининой руки, заставил лечь и ее, прижал ее голову к своему плечу. Она тут же снова задрожала, не страстно, как вначале, а лихорадочно, так же, как только что смотрела на него.

– Успокойся, – попросил он. – Полежи, успокойся. Поцелуй меня. Только спокойно поцелуй, – добавил он, потому что, услышав его слова, Нина всхлипнула и дернулась, как будто он приказал ей сделать для него что-то, требующее невероятного порыва. – Ты кого-то за травкой послала? Или за дозой?

– Д-да… – пробормотала она; зубы ее стучали. – Н-нет, не за д-дозой… За травкой, только за т-травкой, но он, может, и не вернется, денег м-мало, на двоих не хватит, он, может, т-только себе…

Она словно оправдывалась перед ним или себе самой доказывала, что и не хочет, чтобы ее посыльный вернулся. Ясно было, что порция травки, за которой он пошел, была для нее в этот день не первая.

– Вернется – с лестницы спущу, – сказал Георгий. – Уж ты не обижайся. Да успокойся, прошу же тебя. Может, поспишь?

– Я усну, сейчас усну, – с торопливой покорностью проговорила Нина и вдруг вскинулась, села и вскрикнула, вглядываясь ему в глаза: – Не-ет! Нет, не усну! Я усну, а ты опять уйдешь?!

Она сказала это «опять» так, словно они расстались вчера и словно до этого расставания были вместе долго-долго – так, что его уход можно было считать предательством. Георгий поморщился. Но как было сейчас на нее сердиться, и что можно было ей сейчас объяснить, и зачем?

– Я тебя искал, – сказал он. Нина снова легла, прижалась к его плечу и затихла. – Приходил потом в ту квартиру, а там уже не было никого. Я же думал, ты в том доме живешь, спрашивал, но никто не знал. Правда приходил, Нина, ты не думай. Ну, успокойся, успокойся, а?

Он гладил ее по спутанным волосам, чувствуя, что она действительно успокаивается под его рукой, начинает ровнее дышать.

Георгий не обманывал, говоря, что искал ее. Он искал ее не потому, что хотел продлить то, что так быстро произошло между ними. Он и не думал, что такое вообще можно продлить – не продлишь же молнию или росчерк падающей звезды. Да и трудно было не понять, что представляет собою Нина, и трудно было хотеть, чтобы такая девушка была рядом постоянно. Но он все-таки искал ее. Что-то живое, прекрасное, хотя и очевидно мимолетное, возникло между ними, когда он целовал ее исколотую диванными пружинами спину, и он не собирался делать вид, будто это ничего для него не значит.

Он долго звонил тогда в Лолкину дверь, а потом колотил в нее ногой, пока соседка из квартиры напротив не объяснила ему, что «эту сучку Лолку» наконец выгнала милиция, и она уехала в свой Чучмекистан, и весь подъезд вздохнет теперь спокойно. Кто такая Нина, соседка не знала, потому что «их, блядей, тут толпа перебывала, всех не упомнишь».

– Я тебя тоже искала, я спрашивала, всех спрашивала, я… – сказала Нина. – Никто даже не знал, откуда ты взялся – рыжий и рыжий…

Тому, что она его не нашла, Георгий не удивился: трудно было представить, чтобы Нина была способна на сколько-нибудь длительное рациональное усилие. Он думал сейчас о другом – о том, что пришел сюда по делу и что надо уговорить ее куда-то поехать, что-то подписать. И ему почему-то становилось стыдно от всего этого, и некстати вспоминались Федькины слова про «все доступные средства»…

– Нина, – вздохнув, сказал он наконец, – давай-ка мы выйдем с тобой, прогуляемся, пока погода хорошая, а? Ты одевайся, а я тут на минутку… Да в туалет, в туалет! – добавил он, заметив, что она испуганно дернулась. – Никуда я не денусь, в прихожей тебя буду ждать.

«И документы пока возьму», – подумал он.

– Все зробил? – деловито спросил Федька, когда Георгий позвонил ему на сотовый, заглянув для этого в кафе на Цветном бульваре и упросив хорошенькую официантку пустить его к какому-нибудь телефону. Украинские словечки всегда проскальзывали в Федькиной речи, когда он старался выглядеть деловым и бывалым; наверное, он употреблял их специально. – Молодец, Жорик. А бабки они тебе отдали? Долю малую?

– Я сказал, что ты завтра зайдешь и получишь, – ответил Георгий.

– Ну, Жорик, это ты зря! – По голосу было понятно, что Федька поморщился. – Ты получишь, я – какая разница? Не такие там бабки, чтоб нам с тобой считаться. И вообще, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Дамочки эти – мало ли…

Он не стал объяснять Казенаву, что просто не мог идти в эту квартиру еще раз, что еле уговорил Нину вернуться домой после того, как все дела были сделаны. И что она готова была подписать «любую херню», но только если он пообещает, что никуда никогда больше не уйдет, ну, хорошо, пусть до завтра, но если он завтра утром не придет, в девять, нет, в восемь утра она будет ждать его вот тут, на углу, да она вообще не будет сегодня ложиться, прямо сейчас начнет его ждать, а если он не придет, она выбросится из окна, на хрена ей такая жизнь, да пропади все пропадом, если он не придет…

Всего этого Федьке было, конечно, не рассказать, да Георгию и не хотелось никому об этом рассказывать.

Он взглянул на уличные часы, висевшие на углу Садовой-Кудринской; во ВГИКе была большая перемена, Федькин голос в телефонной трубке еле слышался сквозь шум.

– Ты где сегодня ночуешь? – спросил Казенав.

– Да не знаю… – пробормотал Георгий. – Вроде там же, у Ирининой подружки. Ну, помнишь, речниковская Ирина.

На самом деле Иринина подружка, в мастерской у которой он перебивался последнюю неделю, сегодня должна была вернуться из Германии, где у нее выставлялись картины, и хотя она, наверное, не выгнала бы его на улицу, тем более в первый же день, все-таки оставаться было неудобно: кажется, у нее имелся бойфренд, и неизвестно, как он отреагировал бы на такого сомнительного постояльца.

• Предыдущая
• 45/79
• Следующая