Мурка, Маруся Климова - Берсенева Анна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/87
• Следующая

– Это тебе мама говорит? – догадался Матвей.

– Я и сам это понимаю.

«Умная ведь женщина Рита, – сердито подумал Матвей. – А с мальчишкой ведет себя как последняя дура!»

– Если хочешь, я поговорю с твоей мамой, – решительно сказал он. – Ничем я сейчас не занят. А с томным видом бродят в поисках смысла жизни только идиоты. Я, по-твоему, идиот?

– По-моему, нет, – улыбнулся Никитка.

– Значит, вполне могу взять тебя с собой. Например, в деревню. – Матвей и сам не понял, почему у него вдруг вырвались эти слова. То есть он, конечно, увлекся разговором с Никиткой, и ему тоже жалко было с ним расстаться, но ни про какую деревню он и думать не думал. – В деревню Сретенское, – уверенно повторил он. – Там у меня дом, и печка в нем есть. Насчет гор не уверен, но на лыжах найдем где покататься.

– Вы... просто так это говорите? – чуть слышно спросил Никитка.

– Зачем бы я стал просто так говорить?

– Извините. – Никитка зачем-то снял очки и спрятал в карман. Руки у него дрожали не меньше, чем голос. – Просто... Знаете, у мамы однажды был мужчина, который хотел на ней жениться, потому что думал, что дядя Леша поможет ему в бизнесе. Он мне обещал, что мы с ним поедем ловить меч-рыбу в Атлантическом океане. А потом дядя Леша сказал, что помогать ему не будет, и он сразу расстался с мамой и про меч-рыбу забыл.

Выслушав эту историю, Матвей расхохотался. Он понимал, что Никитка может и обидеться на его смех, но надо же было как-то вывести мальчишку из волнения, невозможно было смотреть, как дрожат у него руки.

– Твоя мама не собирается за меня замуж, – отсмеявшись, сказал Матвей. – И помощь твоего дяди мне тоже не нужна. Так что в Сретенское мы поедем обязательно. Если ты, конечно, не вздумаешь заболеть.

– Ни за что не заболею! – воскликнул Никитка. – Я лучше умру!

– В этом случае тоже никуда не поедем. Поэтому сейчас мы с тобой идем вон в то кафе, пьем горячий чай или что ты хочешь – шоколад, что ли, – и ждем маминого водителя.

Он взял Никитку за руку, чтобы ускорить движение, и зашагал к кафе, которое призывно светилось новогодними огоньками.

– Матвей Сергеевич, – вприпрыжку семеня рядом и заглядывая ему в глаза, проговорил Никитка, – а вы, наверное, умеете ухаживать за женщинами, да?

– Не знаю, – засмеялся Матвей.

– Конечно, умеете, – убежденно кивнул Никитка; от кивка с его носа упала прозрачная капля. – Потому что если вы говорите, что сделаете, то я понимаю: вы не просто не прочь сделать, а на самом деле сделаете.

– Видно, женщинам этого все-таки мало, – сказал Матвей, пропуская Никитку перед собой в двери кафе. – Ладно, об Алине потом будешь думать, сейчас о Сретенском. Выбирай скорее столик, обсудим подробности.

Ему было легко, весело, и он с удивленным недоверием прислушивался к тишине у себя в груди.

Матвей уже и вспомнить не мог, когда был в Сретенском. Лет десять назад, не меньше.

Правда, только что вернувшиеся оттуда родители уверяли, что дом отлично приспособлен для жилья, и печка прогревает его за полчаса, и яблоками пахнет, как осенью, потому что за сто лет своей жизни дом пропитался этим запахом насквозь. Но Матвей все же ехал туда с некоторым беспокойством. Не за себя, конечно, ему-то приходилось жить и не в таких условиях, которые наверняка были в крепком деревенском доме. А вот Никитка ни с какого боку не был похож на спартанца. Он начал шмыгать носом уже в автобусе, когда ехали в Сретенское из райцентра Лебедянь. Заметив обеспокоенный Матвеев взгляд, шмыгать он перестал, но нос у него сразу же распух, и Матвей пожалел, что отказался взять машину, которую робко предлагала Рита.

Его вообще удивила робость, с которой она отнеслась к этой поездке. Рита соглашалась со всеми идеями, которые высказывал Никитка, и даже когда он заявил, что хочет стать моржом, а потому сразу по приезде начнет тренироваться в проруби на реке Красивая Меча, она только согласно кивнула; пришлось Матвею самому остудить его пыл. Он опасался, как бы и без проруби не пришлось возиться с заболевшим мальчишкой.

Но как только они переступили порог, Матвей понял: этот дом не просто приспособлен для жилья – он предназначен для жизни, для какой-то особенной, очень правильной жизни.

Бревенчатые стены ничем не были обшиты, поэтому дом совсем не напоминал дачу. Мебель была деревянная, самодельная. Отец только заменил матрасы на широких скрипучих кроватях, во всем остальном согласившись с простотой деревенских мастеров. Из-за того, что в этом доме давно уже не велось хозяйство, здесь не было и всех тех бесчисленных, непонятно для чего предназначенных, сломанных, заржавленных или просто грязных предметов, которыми обычно бывают захламлены деревенские дома. Все было просто, даже скудно, и все говорило о том, как мало человеку надо для... Для счастья? Этого Матвей не знал, но душевная смута, которая тревожила его и сердила все последние месяцы, здесь исчезла, словно утонула в высоких равнинных снегах. Ими было покрыто все Сретенское и даже лед на реке. Из-за этого казалось, что Красивая Меча стоит почти вровень с берегами.

– Ну как? – спросил Матвей. – Не испугался ты здесь?

Он спросил об этом вечером, когда они с Никиткой протопили зимнюю половину дома, поужинали и поставили посреди комнаты елку. Новый год уже прошел, но через три дня ведь наступало Рождество, поэтому елка была, конечно, нужна. Матвей еле нашел ее довольно далеко от дома. Местность была почти безлесная, деревья росли только в обширных садах.

– Ни капельки не испугался! – Никиткины щеки пылали, глаза счастливо блестели. – А правда, что я печку сам протопил, да?

– Что значит правда? – Матвей удивился такому странному вопросу. – Дрова из сарая ты сам принес, в печку сам их положил, поджег тоже сам. Кто же, по-твоему, ее протопил?

– Ну, я подумал... – Никитка смущенно посмотрел на него. – Подумал, вдруг, пока я не видел, вы ее сами перетопили. Вдруг я все неправильно сделал, и вам просто неудобно было мне об этом сказать?

– Слушай, Никит, – рассердился Матвей, – почему ты себя каким-то ущербным считаешь? Все у тебя отлично получается, а ты только и ждешь, когда что-нибудь сорвется!

– Потому что... – Никитка отчаянно побледнел, потом покраснел снова, но уже только пятнами на щеках. – Потому что я пробирочный! – выпалил он. – То есть не нормальный человек, а искусственный. Понимаете? А вдруг меня как-нибудь неправильно в этой пробирке вывели?

Взгляд у него был такой взволнованный, что, казалось, вот-вот лопнут очки. Матвей молчал – просто не знал, что на такое ответить.

– А кто тебе вообще про это сказал? – осторожно поинтересовался он.

– Мама.

– А почему ты вдруг стал ее о пробирках расспрашивать?

– Я не стал. Она сама рассказала. Когда мне еще шесть лет было. Мама мне купила такую специальную детскую энциклопедию про то, как рожают, и про безопасный секс. Я ее не очень внимательно прочитал, потому что довольно противно, но все-таки ознакомился. А потом она мне сказала, что бывают дети, которых сделали не обычным способом, а в пробирке. И что я как раз такой ребенок, потому что у нее были всякие женские проблемы и она не могла забеременеть самостоятельно, и к тому же не от кого было.

Окажись здесь сейчас Рита, Матвей, наверное, взял бы ее за плечи и вытряс всю никчемную, выморочную дурость, которой она умудрилась напичкать своего сына!

– И что, – спросил он, – ты целых пять лет думал, что тебя неправильно сделали? А спросить ты кого-нибудь не мог?

– Я в Интернете смотрел, – расстроенно и виновато сказал Никитка. – Даже на американских сайтах. Но все равно не разобрался, бывает ли, чтобы в пробирке дети получались неправильные.

– Не бывает, – отрубил Матвей. – Не бывает такого, понятно? Природа есть природа, – вспомнил он Ритины слова; и почему только она не сказала их ребенку? – И пробирка не хуже, чем... Хм, в общем, ничего особенного в этой пробирке нету. Мы же не в каменном веке живем, ты что? – По Никиткиному лицу он понял, что нашел нужный тон, и стал говорить увереннее: – Если бы врачи что-нибудь сделали неправильно, то ребенок просто не получился бы. А раз получился, значит, все лучше некуда! Ты, значит, лучше некуда, – уточнил он.

• Предыдущая
• 40/87
• Следующая