Мурка, Маруся Климова - Берсенева Анна - Страница 57

• Предыдущая
• 57/87
• Следующая

Но как же ей было его жаль! За что, почему это несчастье должно было произойти с ним, разве мало было Сережи, разве мало было всей длинной вереницы родных, о которых она не знала почти ничего, кроме того, что каждый из них был по-своему несчастлив? Разве мало было, наконец, того несчастья, с которым любовь вошла в ее собственную жизнь, в ее молодость?

– Она знает, что ты... это ты? – спросила Антонина Константиновна.

– Знает.

– И что?

– И ничего. Повсхлипывала и убежала, – со злым отчаянием ответил Матвей. – Ну и черт с ней! Лучше б мне ее и не встречать.

– Это ты от отчаяния говоришь, Матюшка, – невесело улыбнулась Антонина Константиновна. – От отчаяния, от отчаяния, – кивнула она, заметив его протестующий жест. – Я себе знаешь сколько раз такое говорила? Что лучше бы мне его и не встречать...

– Кого? – Матвей так удивился этим ее словам, что глаза его на мгновение вспыхнули прежними искрами.

– Отца твоего папы. Выпавшее звено.

Теперь она видела, что он не просто удивился, а даже растерялся. Да в этом и не было ничего странного. О человеке, от которого она когда-то родила Сергея, Антонина Константиновна не рассказывала ничего, никогда и никому, даже Матвею. Он в самом деле был выпавшим звеном семейной цепи, тот человек. Когда Сережа был подростком, то несколько раз заводил разговор о своем отце, но вообще-то в нем и тогда сильная душевная чуткость охранялась не менее сильной волей и сдержанностью, поэтому дальше двух-трех вопросов дело не пошло. Он сразу понял, что маме тяжело на такие вопросы отвечать, и задавать их перестал. Ну а теперь и странно было бы, если бы Сергей стал об этом расспрашивать. Когда человеку под пятьдесят, ему уже не так важно, от кого и почему он родился.

– Извини, Антоша, – почти прежним своим голосом сказал Матвей. – Разбередил я тебя глупостями. Да ничего я, может, и не влюбился. Так все быстро вышло, что я и сам ничего не понял. Ты плачешь, что ли? – встревоженно спросил он. – Вот же я придурок!

– Я не плачу. – Антонина Константиновна притянула к себе его голову, поцеловала в макушку. – Когда это я плакала?

– Никогда, – улыбнулся Матвей. – А почему, кстати? Я всегда удивлялся.

– Потому что слезами горю не поможешь.

– Теоретически так, – засмеялся он. – Но практически все женщины плачут. Кроме тебя.

Антонина Константиновна обрадовалась, услышав его смех, пусть и не такой, как прежде. Прежним он уже не будет, это она понимала, и понимала, как драгоценны теперь любые крючочки, за которые можно удержать его от отчаяния. Его любопытство к ее прошлому было как раз таким крючочком, и по сравнению с этим не имело никакого значения, больно ей или не больно о своем прошлом вспоминать.

– Вот ты пироги с капустой съешь, киселем малиновым запьешь, и я тебе все расскажу, – сказала она.

– Как сказку Андерсена. – Лицо его при этих словах вдруг снова помрачнело. – Не обижайся, Антош, я сегодня должен уехать. Работа же. Завтра утром с учебными планами придется разбираться. Какие там предметы нужны, какие не очень. И с учителями тоже.

– Какие нужны, какие не очень? – улыбнулась Антонина Константиновна.

– Ну да. Я, знаешь, не больно-то уверенно себя чувствую. Все-таки хоть что-то в этих школьных делах и головой понимать надо, на одной интуиции далеко не уедешь.

– Тебе и интуиции хватит.

– Откуда такая уверенность? – удивился он.

– Просто я знаю, что ты должен все понимать в школьных делах.

– Генетика, что ли, по папиной линии? – догадался Матвей.

– Да. По папиной. Лена звонила, – вспомнила Антонина Константиновна.

Все-таки ей трудно было говорить об этой генетике вот так, сразу. Даже с Матвеем. Может, и хорошо, что он не хочет сейчас об этом слушать.

– Как она там? – спросил он. – Сама еще в космос не собирается?

Елена была таким же выпавшим звеном ермоловской семьи, как тот мужчина, о котором так не хотела говорить Антонина Константиновна. Правда, причины для этого по отношению к Лене были совсем другие: просто Ермоловы узнали о ее существовании всего лишь год назад. Она была дочерью того самого мальчика с фотографии, на которой Константин Павлович был снят со своей первой женой Асей и с сыном Василием. Антонина Константиновна всегда понимала, что от ее мамаши ничего хорошего ожидать не стоит, но, узнав, что у папы, оказывается, был сын, ее, значит, родной брат, – даже она опешила. Сильно же мать боялась лишних наследников, если при всей своей любви к сплетням и к завистливым рассказам о прошлом ни словом не обмолвилась о его существовании!

Перед самой войной, вскоре после Тониного рождения, Василий Ермолов окончил Ленинградский горный институт, уехал в Среднюю Азию геологом, а после гибели отца пути с московской родней, к радости его мачехи, разошлись у него навсегда. О том, что он вообще жил на свете, Ермоловы узнали только от его дочки. Матвей встретил ее в Таджикистане в третий год своей службы, и это тоже была встреча из того разряда странных, необъяснимых движений, которые судьба маскирует под случайности.

Впрочем, приехав в Москву, Елена Васильевна Ермолова недолго жила с родственниками. Через месяц после своего знакомства с ними она вышла замуж за космонавта и уехала в Америку, где он готовился к третьему своему полету на Международную станцию. Космонавт этот, Ваня Шевардин, жил в их дворе. Антонина Константиновна помнила, как его привезли из роддома и как он в двенадцать лет прыгнул с крыши дворового флигеля на самодельном парашюте, так же хорошо, как помнила его первый полет в космос.

– В космос Лена не собирается, – сказала она. – Сына родить собирается. На пятом месяце уже.

– Ваня рад, наверное, – улыбнулся Матвей. – Они с Ленкой, мне показалось, с первого взгляда по уши влюбились. Оба. Бывает же такое.

Его лицо при этих словах снова помрачнело. Видно, слишком слабыми были крючочки, на которые надеялась его бабушка.

– Для чего-то же ты ее в Москву перевез, – все-таки улыбнулась Антонина Константиновна. – Видно, чтобы они с Иваном встретились.

– Я поеду, Антоша.

Он встал, одернул рубашку таким движением, каким военные одергивают под ремнем гимнастерку. У Сережи тоже после армии долго сохранялись военные привычки. Это была одна из немногих примет внешнего сходства отца и сына. Вообще же, Антонина Константиновна была уверена, Матюшка во всем был похож на ее папу. Или, может, просто ей хорошо становилось на душе, когда она так думала? В Матвее всегда было так много молодой, обещавшей счастье силы, что, ей казалось, счастье это обещается словно бы и ее папе, которого судьба его собственным счастьем обделила...

– Переночевал бы, Матвей, – сказала она. – Сколько до Зябликов твоих ехать? Темнеет уже.

– А у меня в машине такие специальные стекла, чтобы в темноте как днем видеть. Их японцы в прошлом году изобрели, не смотрела, что ли, по телевизору?

– Стыдно старенькую бабушку обманывать. – Она быстро провела ладонью по его голове. – Скажи лучше, что...

– Что? – не дождавшись продолжения фразы, спросил Матвей.

– Нет, ничего.

Она хотела спросить, что же он теперь будет делать с Марусей Климовой. Прежде она всегда сразу спрашивала его о чем угодно, но теперь спросить вот так, просто и свободно, было уже невозможно. Как целых восемь лет невозможно было просто спросить у Сергея, где он проведет отпуск или когда вернется из командировки. И все из-за той же девочки, как странно и мучительно это повторилось!..

– Там тебе мама банки передала, – сказал Матвей. – Чуть не забыл. Они в багажнике. Куда отнести?

Она и сама забыла о том, что просила Анюту передать ей банки из-под варенья. Ей было не до банок, не до варенья – ей никакого дела не было до мелких подробностей жизни. А все, что не имело отношения к Матвею, казалось ей сейчас только мелкими подробностями. Она чувствовала нарочитость его спокойствия, и тревога разбухала у нее в груди, как земля под дождем.

И воспоминания, которые она давно уже считала побежденными, прорастали в этой тревоге отчетливо, словно и не воспоминаниями они были, а сегодняшней, настоящей ее жизнью.

• Предыдущая
• 57/87
• Следующая