Мурка, Маруся Климова - Берсенева Анна - Страница 70
- Предыдущая
- 70/87
- Следующая
– Немножко, – улыбнулась Маруся. – У тебя было такое лицо, как будто ты увидел призрак.
– Но это понятно. Ты очень похожа на твою и мою бабушку. Значит, я мог подумать, что вижу ее. А она умерла почти восемьдесят лет назад. Здесь, в этом доме. И, значит, я мог немного испугаться ее призрака.
Наверное, безответная любовь к неведомой русской была у Марусиного брата нешуточной. Во всяком случае, Марко говорил по-русски понятно и почти без затруднений. А может, дело было вовсе не в какой-то там любви, а просто в генетическом чутье к языку, происходившем от той самой русской бабушки, на которую, как он считал, была необыкновенно похожа Маруся. Фотографий этой бабушки она еще не видела, да и не торопилась увидеть. Ей неожиданно оказалось так легко и хорошо с родственниками, о которых она всего неделю назад даже понятия не имела, что вообще не хотелось никуда идти, ничего узнавать или разглядывать.
Это чувство – легкости и правильности происходящего с нею – распространялось даже на Паоло Маливерни, хотя, конечно, было очень странным по отношению к умирающему человеку. Маруся разговаривала с ним минут пять, потом начало действовать лекарство и он впал в забытье. У нее не было ощущения, что она видит перед собою отца. Но взгляд старика, сидящего в большом, похожем на приподнятую кровать кресле, был настолько внимательным, что все происходящее в полумраке комнаты на втором этаже, где Паоло Маливерни ожидал ее и говорил с нею, показалось Марусе каким-то... очень серьезным. И сам он не показался ей чужим.
А с Марко она и вовсе почувствовала себя так, как если бы просто осталась наедине с собою; весь он был ей понятен. У него были необыкновенные глаза, грустные, карие, освещенные из глубины золотыми огоньками. Не удержавшись, Маруся так и ляпнула брату – что глаза у него очень красивые, потому что светятся изнутри, только очень печальные.
– У тебя ведь такие же, – улыбнулся Марко. – Разве ты не знаешь?
– Нет. Свои ведь глаза нельзя увидеть. Только... другие.
И при этих словах Матвеевы глаза, которые весь этот полный событий день она видела только самым краешком сердца, вдруг оказались так близко, как тогда, во дворе рядом с цирком, когда он взял ее на руки и понес к машине, и глаза его в самом деле были у самых ее глаз...
Маруся вздрогнула и с трудом удержалась от того, чтобы помахать рукой перед лицом, пытаясь прогнать это видение. Он все время был с нею, ничего с этим нельзя было поделать.
– У нас глаза бабушки, – сказал Марко. – Есть несколько ее фотографий, но ее глаза можно рассмотреть только на одной. Близко от смерти.
Маруся уже слышала, что эта ее неведомая бабушка умерла на вилле Маливерни вскоре после того, как родила Паоло, – от туберкулеза, который приобрела еще в России, в то время после большевистской революции, которое, как Маруся, конечно, знает из школьных уроков, было очень голодным, холодным и вообще тяжелым. Маруся рассеянно кивала, когда Марко рассказывал ей об этом. Она думала не о бабушке, а о том, что совсем рядом, в мраморной комнате у нее над головой, умирает человек, который смотрел на нее серьезно, любовно и внимательно, и все-таки это уже был взгляд из очень дальнего далека... Сердце ее отзывалось на эти мысли тоненькой печалью.
– Он не переживет ночь, – помолчав, сказал Марко. Маруся не знала, как он догадался, о чем она думает. Наверное, он просто думал о том же. – Врач сказал маме. Она просила, чтобы все наши родственники пока не приезжали сюда. Она хочет быть с ним одна.
Жена Паоло Маливерни, про которую Маруся думала с особенной опаской, оказалась женщиной из тех, про которых говорят, что у них на лице сохранились следы былой красоты. Это Маруся поняла сразу, как только Франческа Маливерни поцеловала ее и повела по узкой лестнице наверх, в комнату своего умирающего мужа. А потом, приглядевшись, она поняла и другое: что красота у этой женщины не былая, а самая настоящая, потому что ее лицо отмечено не простенькими знаками житейских забот, а дыханием тонкого духа. Когда они вышли из комнаты Паоло Маливерни, Франческа еще раз обняла Марусю, посмотрела ей в глаза и заплакала, сказав по-итальянски что-то взволнованное и такое же серьезное, каким было сейчас все в этом доме.
– Что сказала твоя мама? – потихоньку спросила потом Маруся у Марко.
– То же, что отец тебе сказал. Ей жаль, что она так много лет тебя не знала и не могла любить.
Это в самом деле было почти то же, что сказал Марусе Паоло Маливерни за те несколько минут, в которые он еще мог говорить. Он сказал, а Марко перевел слово в слово:
– Как жаль, что я тебя не знал. Я любил бы тебя и был бы от этого намного счастливее в длинной жизни, которую прожил. И, может быть, ты была бы немного счастливее оттого, что я любил бы тебя.
В его простых словах и состояла главная правда, которую Маруся сразу почувствовала в этом доме.
– Ты, наверное, сердишься на меня, – задумчиво сказала она, глядя на Марко. – Может, не на меня, но на мою маму точно.
Он улыбнулся.
– Нет. Это было очень тяжело для нас, когда все происходило между моим отцом и твоей мамой. Но есть вещи, по сравнению с которыми такое тяжело – неважно.
– А... какие это вещи? – чуть слышно спросила Маруся.
Ей важно было это понять, это, может, было самое важное, что она хотела сейчас понять!
– Возможно, я знаю их не все. Но мне кажется, в жизни их не очень много. Например, ты родилась. Это было важно в тот день, когда ты родилась, хотя мы о тебе не знали. И это важно для нас сейчас, и будет так же важно, когда ты уже будешь старой, конечно, очень не скоро. – Он опять улыбнулся. – А все, что было перед тем, как ты родилась, теперь стало уже неважно. Потому что оказалось, в том, что было между моим отцом и твоей мамой, не было любви. А значит, это было неважно, хотя заполняло каждую минуту его и нашей жизни, когда происходило. Ты не обижаешься, что я так говорю – что между ними не было любви?
– Не обижаюсь. Я и сама это знаю.
– Откуда? – Марко немного удивился. – Твоя мама тебе говорила?
– Не говорила. Но... Я видела такое. Когда между... ними не было любви, а все равно я... была для него важно.
Маруся не думала, что Марко что-нибудь поймет из ее сбивчивых, неправильно соединяемых слов. Но он все понял. И, видя, что он все понял, сама она впервые в жизни поняла, что такое кровное родство. Это было так глубоко, что даже страшно. Но в полумраке этого зала, в тишине этого дома, в просторе этих синих холмов страх исчезал.
– Хочешь, я покажу тебе фотографии моей и твоей бабушки? – предложил Марко. Маруся хотела сказать, что не хочет, но он добавил, помолчав: – Мне очень тяжело так сидеть и... ждать.
– Конечно, покажи, – кивнула она. – А как ее звали?
– Анастасия Маливерни, – сказал Марко. – Но в России ее звали Ася Ермолова.
– Это правда? – неизвестно в который раз повторяла Маруся. Она перебирала фотографии; руки у нее дрожали. – Это правда она?
Спрашивать было вообще-то незачем. Фотографию этой женщины Маруся видела не раз, хотя всегда, когда ее взгляд останавливался на стене, где эта фотография висела, она старалась в нее не всматриваться. Из-за детского упрямства, из-за глупой детской ревности к Сережиной жизни, к дому, в котором он жил без нее...
И вот она держала в руках точно такую же фотографию. На ней Ася была снята со своим маленьким сыном и с мужем, у которого искры сверкали в молодых лихих глазах, как роса на весенней траве. Когда Маруся последний раз видела эту фотографию в Москве, она еще не знала, на кого он так невероятно похож. А теперь она всматривалась в его глаза так жадно, как будто они, далекие, давно ушедшие в небытие, могли заменить ей другие, живые, единственные...
– Конечно, это она, – тоже неизвестно в который раз объяснял Марко. – Это твоя бабушка. Ася Ермолова-Маливерни. Мама нашего, моего и твоего, отца.
– Я запуталась. – Маруся чуть не плакала. – Она была женой... Вот его. – Она прикоснулась пальцем к фотографии Константина Ермолова и с трудом заставила себя отвести руку. – Значит, она и тем всем бабушка, кто... там остался?
- Предыдущая
- 70/87
- Следующая
