Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 38
- Предыдущая
- 38/81
- Следующая
Нет, конечно, он рад был ее видеть, и радость его была неподдельна. Но при этом невозможно было не заметить: он радуется возвращению сестры как-то… Краем чувств! Для Евы это было так же очевидно, как если бы Юра сам сказал ей об этом.
Удивляться, правда, не приходилось. Еще по дороге из Шереметьева, в маршрутке, Юра сказал в ответ на ее расспросы о его жизни в Москве:
– Женя нашлась.
Он произнес это так, как будто сестра знала, где потерялась эта Женя, где он ее искал или хотя бы кто она такая.
– Да! – спохватился Юра, встретив Евин недоуменный взгляд, и коротко рассказал ей о женщине, с которой унесло его на льдине в залив Мордвинова, с которой он провел неделю на рыбацком стане, по собственной воле расстался и случайно – или не случайно? – встретился в Москве. – Совсем я что-то, рыбка, – добавил он, едва заметно улыбнувшись. – Третий месяц уже с ней, а я как в тумане. Только на работе в рамки вхожу.
– Как твоя работа? – поспешила спросить Ева; ей почему-то не хотелось сразу же, как о самом главном, говорить с братом об этой неведомой Жене. – Ты доволен?
– Доволен, – пожал плечами Юра. – Если можно так об этом говорить.
Вообще-то Ева кое-что знала о его нынешней работе в отряде московских спасателей. Не с необитаемого острова ведь приехала, перезванивались часто, а мама и письма ей писала.
– А в Склифе не был еще? – продолжала она расспрашивать.
– Нет, – как-то слишком резко ответил он. – Не был.
– Почему? – удивилась Ева. – Ты же, кажется, не оперируешь в этом своем отряде? Жалко ведь, Юрочка, раньше ты…
Она не договорила, встретив взгляд брата. Непонятно было, что означает этот взгляд – уверенность, растерянность, тоску? Понятно было только, что Юра не хочет говорить на эту тему.
– Ну, тебе виднее, – торопливо пробормотала Ева. – Может быть, потом сходишь когда-нибудь. У тебя теперь, наверное, и времени нет. Часто ты дежуришь?
Он не ответил.
Маршрутка уже въехала на площадь у метро «Речной вокзал». Была среда, к семи часам вечера люди вовсю толпились у похожего на консервную банку здания станции.
– Отсюда такси возьмем, – сказал Юра, выставляя на асфальт Евин багаж. – Народу много в метро. Извини, сразу надо было, не догадался.
– Да ты что – сразу! Говорят, сто долларов из Шереметьева, – возразила Ева. – И отсюда ни к чему такси брать, Юрочка, это же наша линия. Ты возьмешь вон тот серый чемодан и вот этот синий, а я – сумку, она совсем не тяжелая. Лева напередавал вещей, – не удержалась она от мимолетного упрека.
Но Юра не вслушивался в ее интонации. Он кивнул плотному мужчине, который, покручивая на пальце ключи, подскочил к маршрутке.
– А папина машина что, не ездит? – спросила Ева, уже садясь в пропахшую табачным дымом кабину старого «Опеля».
– Ездит, – ответил Юра.
– Так взял бы ее, – сказала Ева. – Зачем же такси?
Юра уже сказал, что у отца сегодня какое-то важное совещание, освободится он не раньше восьми, поэтому и не смог ее встретить.
– Что значит – взял бы? – поморщился Юра. – А он на метро поехал бы?
Почему-то и эта тема была ему неприятна… Ева совсем растерялась. Если бы ей показалось, что брат не в настроении, что у него расстроены нервы, она удивилась бы куда меньше. У него всегда была нелегкая работа, и Ева всегда удивлялась, как он вообще выдерживает вид ежедневных страданий, происходящих у него на глазах. Но выдерживал ведь как-то, и никогда не бывало, чтобы он срывал настроение на домашних. Да просто быть такого с Юрой не могло!
Она чувствовала, что дело совсем не в расстроенных нервах и не в каком-то случайном событии, которое произошло позавчера, а послезавтра забудется. Весь он был словно взведен, весь охвачен тем смятением, которое наступает при постоянном напряжении не сил, а чувств. Ева слишком хорошо знала состояние, в котором находилась во все годы своего романа с Денисом Баташовым, чтобы не угадать этого в близком человеке. Но если для нее такое состояние было, к сожалению, естественным, то для Юры… Да она представить себе не могла, что с ним вообще может происходить подобное!
– У папы же ручное управление, – словно оправдываясь за свои раздраженные интонации, улыбнулся Юра. – Не привык я такую водить. Да я и вообще к правому рулю больше привык, на Сахалине все машины японские.
Синие искорки все-таки сверкнули в его глазах, когда он улыбнулся. Но улыбка получилась совсем не веселая, этого тоже невозможно было не заметить.
«Чистый кобальт», – говорила о Юриных глазах Полинка. А мама добавляла: «Девочке бы такие глазки». А Юрка, когда был маленький, ужасно сердился, что его сравнивают с девочкой. Не понимал, что никто и не думает сравнивать: он даже в детстве не был на девочку похож, хотя Еве ни с одной подружкой не бывало так легко и хорошо, как с ним – и в детстве, и всегда.
И вот он сидит на переднем сиденье такси, не оборачивается, Ева видит только его профиль, и даже в этом родном очертании ей мерещится что-то совсем незнакомое.
Неудивительно, что ей не хотелось видеть Женю Стивенс. Даже не то чтобы не хотелось… Просто именно в ней Ева предчувствовала то незнакомое, чужое, что так поразило ее при встрече с братом.
В первый вечер Евиного приезда Юра пришел к родителям без Жени. Та вела вечерний эфир, вернуться должна была поздно. Гриневы разговаривали вчетвером, сидя за круглым столом в большой комнате. Юра с отцом пили водку, настоянную на ореховых перегородках по армянскому рецепту, потом все пили чай из бабушкиных чашек «с хвостиками», ели мамин малиновый пирог. И Еве совсем не хотелось включать телевизор, впускать в этот любимый дом какого-то чужого человека…
На следующий день у Юры был выходной, и Ева зашла к нему в гарсоньерку днем.
Кажется, Женя опять собиралась куда-то идти. Во всяком случае, она была одета в элегантный светло-зеленый деловой костюм, очень шедший и к ее вьющимся русым волосам, и особенно к глазам, в которых зеленоватый оттенок был заметен более других.
Когда Ева вошла в прихожую, Женя была на кухне – снимала пену с закипающего бульона.
– Здравствуйте, Ева, – поздоровалась она, оглянувшись, но не оставив своего занятия. – Извините, я снова на бегу. Но сейчас приду к вам.
Она поставила чайник на соседнюю конфорку, дождалась, пока закипит бульон, сняла с него последние хлопья пены, убавила огонь и прошла вслед за Евой в комнату, на ходу открывая коробку конфет.
Даже Сона, от которой просто исходило нервное напряжение, не вызывала когда-то у Евы такого чувства, какое сразу вызвала Женя Стивенс! Правда, в то время Еве вообще было ни до кого: ничего еще не устоялось в ее близости с Денисом, она пребывала в постоянной тревоге, не зная, что принесет каждый следующий день, и ничья тревога не могла ей показаться большей, чем собственная.
А Женя не понравилась Еве ничем – ни холодноватой отстраненностью, ни изяществом движений, ни утонченностью черт красивого лица. Даже полуовальные дуги бровей на высоком лбу показались надменными. Не говоря уже о глазах – совершенно непроницаемых, напоминающих драгоценные камни, в которых переливается множество светлых оттенков и причудливых линий.
– Юра много о вас рассказывал, – улыбнулась Женя; улыбка у нее была не более открытая, чем весь ее облик. – Даже не то чтобы специально рассказывал, а просто очень часто вас вспоминал. Мне стало казаться, что мы с вами уже знакомы.
Они сидели в ореховых креслах по разные стороны рукодельного столика. Открытая конфетная коробка и две еще пустые чайные чашки стояли между ними.
– Ну вот и познакомились, – сказал Юра. До сих пор он молчал, присев на край письменного стола. – Захотите теперь общаться – недалеко придется ходить. Ты ведь у родителей будешь жить? – поинтересовался он.
– Наверное, – кивнула Ева. – Я еще не решила точно, и вещи Левины надо будет отвезти к нему на Краснопресненскую, но пока… Да, у родителей.
Ей очень хотелось поговорить с Юрой о том, что он мимолетно обозначил словами: «Будешь жить у родителей». Но она не могла себя заставить начать такой разговор в присутствии Жени. Барьер отчуждения, сразу возникший и все увеличивающийся между ними, казался ей непреодолимым.
- Предыдущая
- 38/81
- Следующая
