Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 46

• Предыдущая
• 46/81
• Следующая

Была какая-то особенная, юная страсть в несдерживаемом стоне, с которым Ева обняла ногами его изогнувшуюся спину, прильнула губами к его откинутому назад, с полузакрытыми глазами лицу, – и в следующем, уже общем, счастливом и неудержимом стоне соединились их тела.

– Но этого не может же быть, – в тысячный раз повторяла она. – Не может…

Артем не пытался больше возражать ей, уговаривать – он, тоже в тысячный раз, целовал ее заплаканное запрокинутое лицо, заглядывал в счастливые, растерянные глаза. Ева лежала рядом с ним на узкой кушетке и в коротких паузах между своими сбивчивыми словами целовала его в ответ. Иногда его глаза попадали под ее губы – и тогда ей казалось: уже совершенно ощутимо, как вода из долгожданного, чудом найденного в пустыне колодца, вливается в нее этот серебряный свет.

Вдруг она быстро села рядом с ним, чуть не упав с кушетки. Артем едва успел обнять ее за талию.

– Боже мой! – прошептала она и закрыла лицо руками. – Ведь я могла просто не пойти на эту выставку, просто… Боже мой!

Он приподнялся, опершись локтем, снизу поцеловал ее склоненное, закрытое ладонями лицо.

– Не могла, – услышала Ева его голос и отвела ладони, чтобы снова видеть, как он смотрит на нее. – И я не мог. Я же тебя полюбил, как только увидел. Мне теперь кажется, всю жизнь… Как же я мог не пойти, опять тебя не встретить?

Ева улыбнулась его словам, его внимательному, на нее направленному взгляду и снова легла, прижалась к нему.

– А я ничего не понимала… – тихо сказала она. – Ничего не понимала год назад, даже не думала! Мне просто было хорошо с тобой разговаривать, легко, но я… Но я ведь не могла тогда ни о чем таком думать, ты же понимаешь?

Она посмотрела на него вопросительным, виноватым взглядом.

– Я видел. – Теперь они говорили прямо в губы друг другу, как будто для того, чтобы друг друга слышать, им достаточно было прикосновения губ. – И я ничего не мог тебе сказать, сделать ничего не мог, чтобы ты поняла. Ты испугалась бы, наверно, расстроилась, уговаривать меня стала бы, надо же в таких случаях уговаривать, объяснять. Но я не того боялся, а только что ты избегать меня будешь, если я хоть что-нибудь… А мне этого было бы не выдержать. Я утром просыпался и думал: вот, увижу ее и доживу до вечера. Ты не веришь?

– Я верю, Тема, – шептала она в ответ. – А я была как слепая, барахталась в своей пустой жизни. – На секунду Ева зажмурилась, словно пытаясь представить, как жила тогда, но тут же открыла глаза, снова ловя его взгляд, и выговорила с ужасом: – О чем я думала, чего ждала?!

– Если бы ты знала, как я себя проклинал потом за это… За нерешительность! – Шепот его стал горячим, срывающимся. – Тогда, в последнюю зиму, когда этот человек у тебя появился… Жить не хотел, так себя ненавидел. Все думал: дурак, сам согласился, что так и надо – учительница и ученик, все в рамочках. Да я же их не замечал никогда, этих рамочек, и ты для меня всегда была такая… Единственная, вот какая! И я все время об этом думал – что сам тебя потерял, сам… Только фотографии остались.

– Ты поэтому… – медленно, слегка отстранив лицо, проговорила она. – Поэтому, Тема… С армией?..

– Зачем об этом говорить?

По его неотрывному, ничего, кроме ее лица, не видящему взгляду Ева понимала, что он действительно не хочет об этом говорить; ничего похожего на юношескую рисовку не было в его голосе, в его глазах. В нем вообще не было ничего, что позволяло бы ей почувствовать свой возраст, свои годы, о которых она с таким мгновенно нахлынувшим страхом подумала, когда Артем впервые поднес ее руку к своим губам. К этому необъяснимому исчезновению рядом с ним ее лет и относились слова, которые Ева раз за разом повторяла, заглядывая ему в глаза: невозможно, невозможно…

Ева снова села рядом с Артемом на кушетке, быстро подняла с пола и накинула на себя клетчатый плед.

– Но ты скажи все-таки, – вглядываясь в его глаза, настаивала она, – в армию – из-за этого? Пожалуйста, Тема, скажи!

– Я же не специально…

Впервые ей показалось, что в его глазах, в улыбке мелькнуло что-то мальчишечье. Но тут же она вспомнила: и Юрин взгляд до сих пор становится таким же по-мальчишески виноватым, если ему кажется, что он чем-нибудь ее обидел.

Артем лежал рядом с Евой, одну руку положив себе под голову, а другую – на ее выглядывающее из-под пледа колено.

– Я же не специально туда пошел, – повторил он. – Мне просто все равно было, ты понимаешь? У меня ведь никаких особенных желаний и не было – в смысле профессии, карьеры. Фотографировать хотелось, а больше-то и ничего, но это же… Ну, а потом и вовсе ни до чего стало. Не надо, милая, не надо! – быстро проговорил он, заметив отчаяние, промелькнувшее в Евиных глазах после его слов. – Не надо тебе… При чем же здесь ты? Я ведь так и не сказал тебе ничего, ты же не знала.

– Твоя мама сказала, – опустив глаза, произнесла она. – Я все-таки знала, Тема…

– Мама? – удивился он. – Она разве виделась с тобой?

– Виделась, говорила, – кивнула Ева. – С тобой просила поговорить. Как раз об этом: чтобы ты о будущем своем подумал, об армии хотя бы. А я не смогла сразу… А потом мне показалось, что ты успокоился, учишься так ровно, за девочкой ухаживаешь, и все это у тебя прошло, как ветрянка. Я просто представить не могла, что так…

– Ты не сердись. – Он осторожно погладил ее руку. – Я даже не знал об этом разговоре. Но маму все равно трудно удержать, если она чего-нибудь захочет. Особенно для меня. Она, знаешь, как-то живет-живет себе, в жизнь мою не вмешивается, а потом как стукнет ей что-нибудь. С армией с этой тоже… Вдруг, ни с того ни с сего: тебе надо отсюда уходить, и немедленно. Я же в Подмосковье служил, – объяснил он. – Тут неподалеку стоит дивизия. Приехала среди недели, на КПП вызвала: все, чуть не сию минуту – собирайся. Как из пионерского лагеря, – улыбнулся он. – Но на нее трудно сердиться. Самое смешное, что добилась все-таки.

– Где она сейчас? – невольно оглядываясь, спросила Ева.

– В Болгарии, – коротко сказал Артем, кладя руку на ее голое плечо и слегка сжимая пальцы. – У нее отпуск, уехала с подругой.

– Знаешь, – пытаясь преодолеть в себе неловкость, вспомнила Ева, – что она мне тогда сказала? Год назад, когда в школу приходила?

– Что?

– Что ты ей говорил про мой взгляд. Как будто бы ничего в жизни его не стоит…

– А! – улыбнулся он. – Ну, она дергала меня, дергала: время, мол, сейчас прагматичное, надо взвешивать, что чего в жизни стоит, надо определяться. Я и сказал. Я бы и сейчас то же самое сказал кому угодно. – Артем быстро приподнялся, поцеловал Еву в плечо, на секунду отняв от него свою руку, и снова лег рядом. – Не думай об этом, ладно? – попросил он. – Я понимаю, тебе не хочется об этом думать. И не надо! Хочешь, – предложил он, – я тебе еще какие-нибудь фотографии покажу?

– Опять мои? – улыбнулась она, сдержав слезы.

– И твои, если хочешь. И те, с путча, – тоже. Я тогда много разного нащелкал – людей разных много. Хотя вообще-то не очень люблю вот так, по-репортерски снимать. Но там что-то совсем особенное было.

Еве казалось, что она слышит его слова прежде, чем он их произносит. И вместе с тем она совсем не знала, что он скажет в следующую минуту, и, затаив дыхание, ждала каждого его слова.

– Я на черно-белую пленку снимал, сам потом печатал, – продолжал Артем. – И такое странное ощущение было, когда они проявлялись! Даже теперь понять не могу. Как будто это не политика, а что-то другое, более существенное – медленно так сквозь лица проступает. Ну, ты лучше сама посмотри.

Он провел рукой по полу, нащупал свои джинсы, быстро, не вставая, натянул их, поднялся с кушетки. Ева смотрела, как он идет через небольшую комнатку, поднимает руку, берет со стеллажа одну из картонных папок.

Каждое его движение было исполнено молодой, себя не сознающей силы. Да он и просто красив был каждым своим движением – стройный, гибкий, довольно высокий, с широкими плечами. Когда он поднял руку, доставая папку, мускулы яснее проступили и без напряжения перекатились на его плече, на спине – и Ева почувствовала, как, подобно этому безотчетному движению мускулов, играет в его теле юная сила.

• Предыдущая
• 46/81
• Следующая