Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 80
- Предыдущая
- 80/81
- Следующая
– Ты родная моя… – услышала она. – Что б я делал, если бы ты не пришла?
– Я просто не могу, я не хочу больше, Юра, чтобы это между нами… Это год между нами было недоговорено, и вот видишь…
– Женечка, милая, да что же год недоговорено-то было? Может, я совсем уж бревно, но ничего я такого не чувствовал! Я тебя любил…
– Любил? А сейчас?
– И сейчас. Всегда.
– Но, Юра… Я не могу поверить, что тебе это совсем все равно! Я ведь уже после Сахалина – с ним…
– Зачем ты опять об этом говоришь? Конечно, не все равно. Но я не могу объяснить, Женя, я же просто не умею. Это было, и я об этом знаю, и я даже заранее, может быть, знал, что так и будет. Но вместе с тем для меня этого нет, потому что для меня ты есть, и ты важнее. Видишь, говорил же, что объяснить не сумею. Не надо меня об этом спрашивать!
– Я не спрашиваю. Я не буду. А мне, знаешь, казалось, что это весь год между нами стоит как стена. А последнее время ты такой замкнутый стал, и я подумала… И газета эта еще…
– А газету ты забрала тогда? Я искал. Ты там красивая такая на фотографии.
– Что ты такое говоришь, Юра, плакать хочется, ей-Богу!
– Что такого я говорю? Даже фотографии ведь ни одной не осталось, хотел с собой взять – нечего. Теперь Артема попрошу, пусть тебя сфотографирует, у него хорошо получается.
– Опять в Чечню собираешься? Ты хоть теперь предупреди.
– Нет пока. Просто так пусть сфотографирует.
– Пусть. Юрочка, неужели так просто все? А мне казалось… Я и представить даже не могла, что ты о такой ерунде все время думаешь. Я вообще об этом только тогда подумала, когда отец спросил, какая у тебя зарплата. Да и то ему не поверила. Как странно…
– Что ж тут странного? Конечно, думал, а кто бы не думал? Все время думал, а когда с Евой это все случилось, вообще об стенку готов был биться. Как-то очень я удобно жизнь свою устроил, только по себе, а вы там как хотите вокруг меня. И с Олей тоже… Спит он, не слышишь?
– Слышу. Спит. Дышит что-то тяжело.
– Может температура подняться из-за прививки. Он же вообще без единой прививки был. Буддизм этот доморощенный… Ладно, сам виноват. Аспирин ему сумеешь дать, если температура поднимется?
– Если очень постараюсь.
– А что ты смеешься? Он таблетки выплевывает. Но аспирин растворимый, должен выпить.
– Юра, Юра! Все в себе держал, ничего на волю…
– Гордыня, Женечка.
– Гордыня?
– Ну да. Грех гордыни, как выяснилось. Рассвело… Пора. Как раз на шестичасовую электричку успею.
– Давай отвезу? Хоть до электрички. Или машину мою возьми.
– У меня права в Москве остались. А до электрички недалеко, пешком дойду. И как ты меня повезешь, а его куда? Еще проснется, а никого нет. Хорошо, что он хоть после Чечни появился. А то я там свихнулся бы совсем, на них глядя… Не думал, что так буду их бояться!
– Их – это кого?
– Да этих, маленьких. Что ты смеешься? Он же такой… На руки берешь – и то страшновато. И, главное, что у него там на уме, не поймешь.
– Это у тебя что на уме – не поймешь! Хоть иногда бы высказывал для особо тупых. Я, правда, тоже хороша. Полгода война идет, можно было догадаться… Встаешь?
– Ага. Жалко. Ох, Женя, не целуй, не целуй, а то останусь…
– Да, останешься! Тебя хоть всего обцелуй. Чай заварить?
– Да я же сам завариваю. Забыла? Ну прости, Жень, ну не обижайся, а? Все, пошел. На девятичасовой вечером приеду.
Когда Юра ушел, Женя все равно встала, спустилась с крыльца, умылась под медным старым рукомойником. Потом вернулась в дом, заглянула в комнату, где спал Ваня.
«Точно на Юрия Илларионовича похож, – подумала она, разглядывая спящего ребенка. – У того тоже глаза раскосые, и у Полины. Юрин сын… Как странно! А что странного? – Однако недоумение, с которым она смотрела на мальчика, не проходило. – Иван Юрьевич… Красиво. И сам красивый. Даже не то что красивый – необычный. Сколько кровей слилось. Музыку вон как слушал. Может, Моцарт будет. Вот дура! – улыбнулась она своим мыслям. – Хоть и не Моцарт… Что-то и правда дышит тяжело».
Женя прислушалась. Мальчик спал раскинувшись, разбросав руки. Грудь под желтой пижамкой поднималась высоко и, кажется, слишком часто. Но, может, так надо – чтобы часто? Женя понятия об этом не имела.
На всякий случай она приложила руку к его лбу – и чуть не отдернула. Лоб горел так, что не надо было и градусника.
«Что же делать? – испуганно подумала она. – Разбудить, аспирин дать? Или наоборот – пусть спит, раз спит?»
Она беспомощно огляделась, как будто кто-нибудь мог ей подсказать, что делать с этим мальчиком, Юриным сыном…
Может быть, Женя так и стояла бы над ним в нерешительности, но он вдруг приоткрыл глаза, шевельнул губами. Тут только она заметила, что губы у него сухие, едва не трескаются.
– Ты пить хочешь? – спросила она, наклоняясь над ребенком. – Пить хочешь, Ванечка? Скажи, а?
«Да он и говорить еще толком не умеет! – мелькнуло у нее в голове. – Сколько ему, года полтора, не больше. А если и растворимый аспирин выплюнет? Надо его к врачу везти скорее!»
Женя была человеком конкретных действий, и простая мысль о том, что ребенка надо отвезти к врачу, сразу ее успокоила. Раз можно что-то сделать – надо это сделать, а не квохтать как курица! Легкое недоумение, с которым она смотрела на спящего мальчика, тоже мгновенно улетучилось: ей просто стало не до собственных смутных чувств.
«Как смешно! – еще успела подумать Женя. – Юра детей боится! Уж казалось бы…»
Но договорить про себя, что «казалось бы», она не успела. Мальчик вдруг широко открыл глаза, закинул назад голову – и все его лицо свела мгновенная судорога. Это было так неожиданно и страшно, что Женя вскрикнула, схватила его на руки. Он был легкий, как травинка.
– Ванечка, что с тобой?! – закричала она, как будто он мог ответить. – Ты что же это, а?!
Держа ребенка на руках, Женя выскочила на улицу, побежала к машине, которую оставила за забором. Вспомнила, что ключи остались в сумочке, хотела вернуться за ними в дом, но ребенок забился у нее на руках так, что она забыла про ключи. Судорога сводила теперь не только его лицо, но и плечи, руки. Только ногами он еще дрыгал просто так, без судороги, как обычный плачущий ребенок.
Женя перепугалась так, что у нее самой чуть руки не свело. Вдобавок ко всему ребенок стал задыхаться.
«Язык! – мелькнуло у нее в голове – неизвестно откуда, скорее всего, из какой-то книжки. – Язык надо держать».
Она присела на крыльцо, положила мальчика себе на колени, обеими руками открыла ему рот, поймала маленький острый язычок, который действительно начал западать в горло. Рукам ее было горячо от Ваниного пылающего тела.
«Умрет, сейчас умрет! – в ужасе подумала Женя. – Но что же это с ним?!»
Она снова вскочила и, одной рукой держа мальчика, а другой – язычок у него во рту, побежала к калитке. Неизвестно откуда взявшийся рыжий кот метался у нее под ногами и громко мяукал.
– Помогите! – Женя закричала так, что у самой уши заложило. – Помогите, пожалуйста, ребенок умирает!
Теперь, в разгаре лета, на кратовских дачах было полно народу, так что крик ее вряд ли был продиктован только паникой: знала, что кто-нибудь услышит непременно.
– Что такое? – Из соседней калитки выбежала соседка в ночной рубашке. – Батюшки, что это с Ванечкой?!
– Я не знаю, не знаю! Проснулся и… Его к врачу надо! – прокричала Женя.
– А вы бегите во-он туда, – показала соседка. – Через три дачи доктор детская живет, Тамара Ильинична. Вчера дома вроде была, Юра к ней Ванечку водил, ручку от колючек мазал зеленочкой. Ах ты, Господи!
Не слушая причитаний соседки, Женя побежала вдоль заборов к четвертой по счету даче. Наверное, кричала она так, что детский доктор Тамара Ильинична сама выбежала ей навстречу к воротам.
– Что случилось, девушка? – голосом грозной богини спросила она. – Что это вы всю округу перепугали?
- Предыдущая
- 80/81
- Следующая
