Нью-Йорк – Москва – Любовь - Берсенева Анна - Страница 65

• Предыдущая
• 65/73
• Следующая

– Спасибо.

Он сказал это совсем тихо. Глаза его были светлее светлого дня, хотя над городом сгущались сумерки.

Когда Эстер увидела его друга, то еле сдержала смех. Генри Мак-Дуглас оказался таким рыжим, что, глядя на его голову, даже и по-военному коротко остриженную, хотелось зажмуриться.

– Вас обоих раз увидишь, не забудешь! – сказала Эстер после того, как Кевин представил ее Мак-Дугласу.

– Меня, конечно, из-за головы. А его из-за чего? – тут же поинтересовался Генри.

В его взгляде сквозил интерес к девушке, которая так неожиданно появилась рядом с другом.

– А его… – Эстер вдруг поняла, что не может объяснить, как называется то необыкновенное, что было в лейтенанте Давенпорте. – А у Кевина глаза очень светлые! – нашлась она.

– Это да, – весело кивнул Мак-Дуглас. – Мы всегда смеялись над ним. Говорили, он может взглядом освещать ночное небо перед своим истребителем.

Они поболтали еще минуту-другую втроем. Потом Мак-Дуглас взглянул на часы и сказал, что у него кончились сигареты и что он отлучится ровно на три минуты, чтобы срочно пополнить свой запас.

– Я могу вам написать, Эстер? – спросил Кевин, проводив его взглядом.

– Можете, – кивнула она. – Только у меня пока нет адреса.

– Давайте я напишу на адрес родителей Генри, а вы зайдете к ним и заберете письмо, – предложил он. – Это не слишком затруднит вас?

– Совсем не затруднит, – улыбнулась она. – А почему вы решили стать военным летчиком, Кевин?

Ей в самом деле было непонятно, почему юноша с такими глазами решил летать на истребителе.

– Во-первых, я просто хотел стать летчиком, – глядя на нее прямым и спокойным взглядом, ответил он. – Потому что люблю небо. А во-вторых, если ты кого-то защищаешь, у тебя никогда не возникнет чувство, что ты живешь напрасно. Ведь с таким чувством нельзя жить, правда?

– Правда, – кивнула Эстер.

Все, что тревожило и мучило ее в собственной жизни, что казалось чередой неудач, которым она искала и не находила причин, – все это он высказал с той великой ясностью, которая освещала изнутри его глаза.

Это было то, что вело его по жизни. Это было так просто, что Эстер почувствовала, что сейчас то ли рассмеется, то ли расплачется.

Но она не рассмеялась и не расплакалась. Она посмотрела ему в глаза и сказала:

– Я буду ждать вашего отпуска, Кевин. К тому времени я обязательно выучусь кататься на роликах. Но все-таки вы и в следующий раз покатаетесь по Центральному парку, держа меня на руках, хорошо?

– Хорошо. Это будет очень хорошо, Эстер. Я тоже буду этого ждать.

Алиса понимала, что она дома, в ту самую минуту, когда видела небоскребы Манхэттена, пусть даже и сверху, в иллюминатор самолета.

Это стало так уже в ее взрослой жизни. В детстве это чувство приходило, когда она видела окна своего техасского дома, проглядывающие сквозь столетние деревья, и просторную веранду с балясинами, и кукурузные поля, окаймляющие ранчо на юге…

Все-таки, наверное, она похожа была на бабушку: та не родилась в Нью-Йорке, но полюбила его всей душой, и Алиса, не родившись в этом городе, полюбила его тоже.

И квартиру, которую оставила ей бабушка, она любила так же, как ее первая хозяйка. Квартира была маленькая, как стакан, зато находилась на 57-й улице, недалеко от Карнеги-холла. Бабушка купила ее в старости, недвижимость здесь и тогда уже стоила недешево, а теперь это были бы какие-то немыслимые деньги.

Но дело было, конечно, не в деньгах. Алиса чувствовала себя в этой квартире так же, как когда-то бабушка, – она чувствовала, что стоит в самом сердце Нью-Йорка и это мощно бьющееся сердце питает ее токами своей крови.

Сегодня Алиса впервые входила в свою квартиру с тяжелым сердцем. Оно было физически, осязаемо тяжелым, потому что билось в кромешной пустоте.

Вчера, в Москве, когда она переоформляла билеты, разыскивала свой багаж, регистрировалась на рейс, Алиса еще надеялась, что это мучительное ощущение исчезнет сразу же, как только она окажется дома. Она надеялась, что перемена миров, которая всегда происходит после перелета через Атлантику, переменит и ее саму, поставит на место ее голову и сердце.

Но надежда оказалась напрасной: в Нью-Йорке ее сердце билось точно так же, как начало оно биться в Москве, когда она увидела Тима.

Эта минута – когда она только-только увидела его, стоящего на одном колене над лежащим в снегу Маратом, – почему-то отдавалась даже в нынешнем пустом бое ее сердца. И его руки, сжимающие кнутовище – широкие, с перекрученными венами, – стояли у нее перед глазами так ясно, что хотелось потрясти головой и прогнать это видение. Или, наоборот, не хотелось?..

Квартира сверкала чистотой. Еще три дня назад, собирая вещи в московском отеле, Алиса позвонила мэйд и попросила убраться к ее приезду. Та включила автоответчик, он мигал зеленым огоньком, призывая выслушать его.

Слушать автоответчик не хотелось: Тим не знал ее номера и позвонить ей не мог. Да если бы и знал номер… Все равно не мог.

Но очажок ответственности занимал в ее организме раз и навсегда определенное место. И требовал выяснить, не образовалось ли у нее каких-нибудь не терпящих отлагательства дел. Алиса нажала на кнопку и принялась прослушивать сообщения.

– Алиса, ты что, решила остаться в Москве навсегда? По крайней мере не отключай мобильный: друзья тебя помнят и срочно хотят поболтать. Есть интересные предложения по работе, позвони твоему любящему Джонни Флаэрти.

«Потом, – подумала она. – Я не могу сейчас думать об интересных предложениях».

Веселые звоночки двух подружек, звавших ее в воскресенье на пикник, она стерла, не дослушав.

– Мисс Давенпорт, это Гарри Гилгуд. Я послал вам письмо по электронной почте, но вы, вероятно, не проверяете ее. Нам срочно нужно переговорить. Мои обстоятельства изменились, я больше не могу арендовать у вас ранчо и вынужден прервать контракт. Надо обсудить все вопросы по неустойке и передаче хозяйства. Жду вашего звонка!

Это сообщение стереть было нельзя. И откладывать звонок Гилгуду тоже было невозможно. Он арендовал Алисино техасское ранчо уже пять лет и всегда был аккуратен в отношениях с нею. Видно, у него в самом деле стряслось нечто экстраординарное.

Она уже собралась набрать его номер, когда телефон зазвонил.

– Алиса, девочка, ты дома, какой ужас! – услышала она мамин голос.

– В чем ужас, ма? – Несмотря на всю свою подавленность, она улыбнулась. – Ты этим недовольна?

– Недовольна! Да я с ума схожу! Джек меня успокаивает, но это бесполезно. Почему ты изменила день приезда, почему хотя бы не предупредила нас об этом?

– Потом, ма, – вздохнула Алиса. – Ну, в Москве была нелетная погода. Метель.

– Но рейс прибыл, я узнавала! Я еду к тебе?..

В мамином вопросе соединились нерешительные и хлопотливые интонации. Их соединение составляло суть ее характера и жизни.

– Да, конечно. – Если бы она сказала «нет», мама не приехала бы. Но Алиса не могла сказать такое после года разлуки. – Я буду дома, приезжай.

Живя в одном городе, они виделись с мамой так редко, словно были планетами, вращающимися по разным орбитам. Да, собственно, так оно и было. Робость перед жизнью, которая являлась главным качеством Ксенни Лейденсен, действовала на ее дочь угнетающе.

К маминому появлению Алиса успела принять душ и сварить кофе.

– Как ты переменилась, девочка моя! – с порога воскликнула Ксенни. – Ты всегда была красавица, но теперь просто засияла. У тебя был успех в Москве?

– Да, – кивнула Алиса. – Спектакль шел успешно.

– Почему же его закрыли?

– Потому что он не окупался. В Москве билеты не могут стоить двести долларов, даже на бродвейский мюзикл. Иначе будут заполнены только первые ряды.

– Все-таки это слишком непонятная страна. – Ксенни передернула плечами так, будто ее единственная дочь провела год в преисподней. – Хорошо, что ты наконец дома.

• Предыдущая
• 65/73
• Следующая