Полет над разлукой - Берсенева Анна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/77
• Следующая

К середине ночи, когда Аля наконец выключила свет, голова у нее горела, глаза не закрывались, как будто крошки были насыпаны под воспаленные веки, и вместо бодрящего кофе впору было пить валерьянку.

«Не усну, – подумала она. – Везет же, у кого канаты вместо нервов».

Едва она это подумала, как почувствовала наконец, что голова у нее туманится, делается тяжелой, словно вдавливается в подушку. Но сон не подхватил ее, унося на легкой лодочке, как это бывало обычно, а навалился душной тяжестью.

Она вообще не могла понять, что с ней происходит – сон это или явь? Тяжесть она ощущала просто физическую, да и все ее ощущения были физическими, отчетливыми. И все-таки то состояние, в которое она погружалась все глубже, невозможно было назвать бодрствованием; она засыпала…

Видения, мелькавшие в ее воспаленной голове, никак не были связаны ни с книгой, которую она только что читала, ни с каким-нибудь событием сегодняшнего дня. Але казалось, будто чьи-то руки обнимают ее, чьи-то губы торопливо, жадно касаются ее груди. Она чувствовала это дыхание, от которого, как от холода, сжимались соски, чувствовала страстные, до боли, прикосновения.

Кто-то чужой, незнакомый держал ее тело в своих руках, и она должна была бы испугаться. Но главная странность заключалась в том, что она чувствовала не страх, не растерянность даже, а только бешеное, неуемное желание: чтобы объятия были крепче, чтобы не одни только руки этого неведомого человека прикасались к ней, а все его тело, которое казалось ей горячим, огромным.

Вдруг она почувствовала, что это и происходит с нею: сбывается желание, и вся она подмята тяжестью чужого мощного тела. Потом она ощутила эту тяжесть в себе, у себя внутри. Ноги ее судорожно дернулись, раздвинулись. И опять ей хотелось одного: чтобы это странное томленье не кончалось, длилось бесконечно, все глубже пронзая ее забытое мужчинами и забывшее их тело.

Ей хотелось вскрикнуть, но вместо крика долгий, сладкий стон прозвучал в тишине комнаты так отчетливо, что она услышала его уже не во сне и не в забытьи, а наяву. Услышала – и тут же испугалась, что сейчас проснется, и кончится эта сладкая тяжесть, и она не успеет… Ей нравилась медлительность истомы, как нравилась тяжесть этого чужого, несуществующего мужчины, которому она подчинялась вся.

Тело ее вздрагивало все сильнее, билось в призрачных, но таких ощутимых объятиях, приподнимаясь им навстречу и снова падая на горячую постель.

Наконец она почувствовала, что больше не может выдерживать этого напряжения, что огонь у нее внутри становится мучительным, невыносимым… И вдруг он вспыхнул в ней последней вспышкой, она вскрикнула – и тут же тепло разлилось по всему ее телу, начинаясь между раздвинутых ног и достигая каждой возбужденной его клетки.

Теперь она действительно проваливалась в теплую, успокоительную пустоту – тяжело дыша, чувствуя капли пота у себя на лбу и на свинцовых, неподъемных веках.

Утром Аля проснулась в таком состоянии, что впору было не день начинать, а приходить в себя, как после тяжелого труда. Все тело у нее болело, как будто черти горох на ней молотили, ныли кости, а кожа саднила, как после ожога. И не было сил даже на то, чтобы оторвать голову от подушки.

День тоже не принес облегчения: Аля чувствовала себя сомнамбулой и, придя в ГИТИС, смотрела на всех бессмысленными глазами.

– Слушай, да проснись ты наконец! – разозлился на нее однокурсник Антон. – Ты что, хочешь, чтоб я провалился?

Антон Пташников шел показываться в Маяковку и попросил Алю подыграть ему в отрывке из какой-то современной пьесы. Она, конечно, согласилась, и они даже репетировали несколько раз, но сейчас все это начисто вылетело у нее из головы. Она еле шевелила губами и двигалась настолько вяло, что на нее смотреть было тошно.

– Учти, не возьмут – ты будешь виновата, – нервно сказал Пташников. – Ты реплики так подаешь, что в двух шагах не слышно!

– Антоша, ну не сердись, – попросила Аля. – Это же не я показываюсь, а ты, какая разница, как я буду играть? Тебе же лучше.

– Интересное дело! – еще больше обиделся тот. – Выходит, по-твоему, я только на фоне снулой рыбы хорошо выгляжу?

Аля прикусила язык: действительно, глупость сморозила. Правда, обиженный Антон попал в самую точку: он всегда играл тускло, и, будь Аля в хорошей форме, она оказала бы ему плохую услугу на просмотре в Маяковке, куда он надеялся попасть.

Конечно, она понимала причину своего безумного видения. Только полная дура не поняла бы, почему молодой одинокой женщине мерещится все это в ночной тишине и почему она наутро просыпается разбитая, с отвращением к себе.

Это было единственное чувство, которое Аля к себе сейчас испытывала.

К вечеру, когда она наконец добралась до «Терры», ей хотелось только одного: вздремнуть где-нибудь в укромном уголке.

Минуты до прихода мыдлонов тянулись медленно, казались часами, часы – вечностью. Аля никогда не была в восторге от «Терры», но в этот вечер ее раздражала здесь каждая мелочь, даже убогий голосок очередного певца.

Барменша Ксения орала на официантку Люду из-за того, что та медленно приносит в бар чистые стаканы. Люда устроилась всего неделю назад, считала, что ей несказанно повезло с работой, и была уверена, что ее в любую минуту могут выгнать. До «Терры» она работала продавщицей в киоске, потом хозяин-азербайджанец купил мини-маркет, палатку свою продал, а Люду пристроил официанткой в ночной клуб.

– Чего это, девочки, стоило, лучше не вспоминать, – мрачно и брезгливо улыбалась она.

Сомневаться в ее словах не приходилось. Как не приходилось сомневаться и в том, что если ее уволят из «Терры» – ей хоть в петлю.

Ксения, конечно, не хуже других знала Людкину историю и тоже сочувственно кивала, когда та рассказывала, что это такое – сидеть ночью в палатке и обслуживать пьяных покупателей.

Аля понять не могла: почему же красивой барменше доставляет такое удовольствие, зная все это, унижать Людку и разговаривать с ней так, как будто ее увольнение было делом решенным? Тем более что Ксения сама начинала здесь официанткой и прекрасно знала, что это за работа и каково успевать с непривычки, да еще без посудоуборщицы.

Похоже, дело было только в том, что Ксения впервые надела сегодня новую шикарную юбку, и унижение Людки было хорошим поводом для того, чтобы лишний раз выйти из-за стойки и продемонстрировать обновку. Юбка была супердорогая, от дизайнера Пола Смита, который считался покруче Версаче. По широкому подолу были нарисованы ярко-оранжевые апельсины, смотревшиеся так натурально, что Ритка хихикала за Ксениной спиной:

– Долой авитаминоз!

Но Алю так раздражала сегодня барменша с ее хамским самодовольством, что даже над юбкой издеваться не хотелось. И как приструнишь эту стервозу? Она в своем праве: стаканы надо вовремя приносить…

В такие моменты Аля чувствовала, что сознание у нее раздваивается, трещит, как весенний лед. Стихи Цветаевой, театр, Карталов – и проклятый ночной клуб с его гнусной Ксенией, безропотной Людкой, опущенной Ритой!.. Но без этой, опостылевшей, жизни была бы для нее невозможна другая жизнь – и надо было терпеть.

Одно хорошо: от злости прошла сонливость. К тому времени, как зал наполнился народом, она уже чувствовала себя вполне готовой к любым неожиданностям сумасшедшей клубной ночи.

Сонливость прошла, но раздражение осталось, и, по актерской привычке поглядывая на себя со стороны, Аля догадывалась, что оно написано у нее на лице.

Особенно одна компания выводила ее из себя – человек пять, сидевших за столиком у самого входа в зал. Это были явно не бандиты и даже не бизнесмены средней руки – так, непонятно кто. Скорее всего, мелкие оптовики, живущие от быстрой купли-продажи.

«Вторую палатку, наверное, открыли, – с ненавистью думала Аля, шваркая на их стол тарелки с горячей осетриной. – Большой праздник!»

Похоже, мыдлоны решили за свои деньги поиметь все удовольствия, доступные в ночном клубе вроде «Терры». Они уже успели по очереди поиграть в биллиард, потолкаться у бара, потанцевать, а теперь сидели, изрядно нагрузившись, и продолжали напиваться по инерции, чтобы уж по полной программе. Есть они уже не могли и гасили окурки в тарелках с остатками осетрины, хотя Аля то и дело ставила перед ними чистые пепельницы.

• Предыдущая
• 10/77
• Следующая