Полет над разлукой - Берсенева Анна - Страница 66

• Предыдущая
• 66/77
• Следующая

– Завтра и позвони, тянуть нечего, – сказала Нелька. – Ты о чем это задумалась?

– Да так, – пробормотала Аля. – Тошно…

– Смотри, – пожала плечами Нелька, – я тебя не уговариваю. Хочешь рожать – ешь витамины. Не хочешь – поторопись.

Нелька вскоре ушла, а ее слова все еще звучали у Али в ушах. Чего она хочет, что ей делать?

Все, что происходило с нею в последние годы, вставало перед глазами так ясно, как будто повторялось наяву. Тусовочный блеск, ее растерянность, неясность будущего, незнание своих возможностей, разрыв с Ильей… «Терра», пустые глаза официантки Риты, пьяные мыдлоны, полные окурков пепельницы и бесконечные подносы с чистыми и грязными стаканами…

И глаза Карталова, поблескивающие под густыми бровями, его голос из темного зрительного зала, монологи Марины, от которых замирает сердце и неважным становится все, что тревожило и мучило.

Аля научилась не бояться жизненных преград, она знала, как не дать себя сломать, и думала, что нет таких трудностей, с которыми не могла бы справиться.

Театр давал ей силы на все, ради него она могла совершить невозможное – ради этой единственной, ничем не заменимой и овеянной неназываемым смыслом жизни, которая дышала и трепетала в ней, когда она выходила на сцену.

Но она и представить не могла, что может попасть в такую ловушку – когда надо будет отказаться от театра…

Сердце у нее похолодело, едва лишь эта мысль мимолетно мелькнула в голове. Что угодно, только не это!

«Ведь он даже не знает, – подумала Аля. – Он не знает и не узнает… И кто тебе сказал, что он захотел бы ребенка, если бы и знал? Он же сам говорил: учитывая твои и мои обстоятельства, ничего другого я тебе предложить не могу…»

Хорошо, что Андрей не звонил последние два дня: Аля представить не могла, как стала бы разговаривать с ним, что сказала бы и каким голосом… И старалась не думать об этом.

Нелькиному врачу она позвонила на следующее утро. Как и следовало ожидать, он говорил с нею совершенно спокойно – а почему он должен был волноваться по такому пустяковому поводу?

– Вам, я так понял, поскорее надо? – спросил он. – Тогда приходите завтра к девяти, устраивает? Пятый кабинет, если я буду занят, подождете в коридоре. Улица Верхняя Красносельская, от метро…

– Мне Неля объяснила, – сказала Аля. – Я найду.

– Простынку, тапочки, прокладки на всякий случай возьмите, – добавил врач. – Если без противопоказаний, сразу все и сделаем.

Аля сидела неподвижно, держа руку на телефонной трубке. Каждый шаг, который она делала навстречу этому единственно разумному поступку, отдавался в ней болезненным, свербящим чувством.

Телефон зазвонил неожиданно, и Аля вздрогнула от такого же свербящего, неприятного ощущения в лежащей на аппарате ладони.

– Все, милая! – услышала она веселый голос Андрея. – Я вернулся в свой город, знакомый до слез, и весь твой, весь жду тебя! Ты когда приедешь?

Он прилетел из Рима, он знал, что Аля сдала экзамены, что заканчиваются репетиции «Бесприданницы», заканчивается сезон, виза давно готова и считанные дни отделяют ее от Барселоны. Оставалось только взять билет и назвать Андрею дату.

Она могла сколько угодно прикидывать в уме, как будет разговаривать с Андреем, что скажет, какой у нее должен быть голос, чтобы он ни о чем не догадался… Прикидывать было нетрудно, а говорить с ним оказалось невозможно; это Аля поняла сразу, как только услышала его голос в трубке.

Она не могла ему врать, не могла притворяться веселой или усталой, не могла обещать, что приедет на днях.

«А что будет, когда я его увижу? – мелькнуло в голове. – Если даже по телефону не могу…»

Странное, замедленное ощущение охватило ее. Она как будто погружалась в глубокую воду: все глубже, все темнее, все труднее дышать и все больше равнодушия к тому, что происходит там, наверху… С нею однажды случилось такое в Коктебеле – когда в Лисьей бухте она нырнула слишком глубоко за подводной раковиной и вдруг почувствовала, что не может выплыть на поверхность. Аля даже страха тогда не испытала, просто не успела – одно только всеохватное безразличие.

– Алечка, ты почему молчишь? – В его голосе мелькнула тревога. – Ты билет взяла?

– Андрей… – Каждое слово выговаривалось медленно, поддерживаемое спасительным равнодушием. – Я не взяла… Я не приеду.

Он замолчал, и, наверное, молчание длилось долго. Но в том состоянии замедленного безразличия, в которое она впала, Аля не ощущала течения времени.

– Почему? – наконец спросил он.

– Не могу. – Это было единственное правдивое объяснение: не могу. – Так получилось.

– Больше ты мне ничего не скажешь? – еще помолчав, произнес он.

– Ничего. Не могу, – еще раз тупо повторила Аля.

Она надеялась, что теперь он положит трубку, но Андрей этого не делал, и ей казалось, она слышит его дыхание там, вдалеке. Слышать это было невыносимо.

– Андрей, прости меня, – сказала Аля. – Мы оба себя обманывали. Так не может быть.

Она сама положила трубку. Что еще можно было сказать, чего ждать?

Через минуту телефон зазвонил снова – часто, настойчиво и тревожно. Еще через минуту звонки повторились, потом опять… Аля чувствовала, что не выдержит больше этих звонков, звучащих как бесконечный, мучительный вопрос, на который она не могла ответить.

Уже выбегая из квартиры, захлопывая дверь, она все еще слышала этот долгий, душу надрывающий звон.

Весь день Аля бродила по городу, боясь вернуться домой.

Она доехала до центра на метро и кружила, кружила по каким-то улицам, не замечая их: только бы не стоять на месте. Мелькали бульвары, окутанные летней, еще не запыленной зеленью, в воскресный день улицы были полупусты – наверное, люди разъехались на дачи, да и центр незаметно успел превратиться в настоящий сити, и стоило закрыться офисам, он вымирал наполовину.

Аля не заметила, как вышла на бульвар посередине Пречистенки и пошла вниз, к Зубовской площади. Андрей любил эту улицу, они часто обедали здесь или ужинали в каком-нибудь переулочном ресторанчике, когда он заезжал за нею в театр.

Что-то мучительное, вот-вот готовое сорваться словом, было в том, как отдавались ее шаги по этому бульвару. Но весь сегодняшний день был мучительным, и она не могла вслушаться в эту странную подсказку улиц, шагов, домов… Она старалась не думать о нем, не представлять его лицо, его глаза за дымчатыми стеклами очков – какие у него глаза, что в них такое неуловимое, неназываемое? – старалась не вспоминать его голос и легкую походку.

Аля прошла мимо облезлого и все равно прекрасного здания Поливановской гимназии. Вспомнила, как они вместе шли мимо этого дома, и Андрей сказал что-то про говорящие формы… Говорящие формы – что это? И что они говорят, о чем?

Все молчало вокруг, молчали дома, молчала ее душа, и она ждала только, когда наступит завтрашний день и все это кончится совсем, бесповоротно и безвозвратно.

Яков Григорьевич, к которому направила ее Нелька, работал в обыкновенной женской консультации, расположенной неподалеку от метро «Красносельская».

Уныние охватывало при виде стен, выкрашенных зеленой масляной краской, и гулких коридоров, и облезлых скамеек рядом с белыми дверями кабинетов.

– А это, между прочим, хорошо, – еще вчера предупредила Нелька. – Он там сто лет работает, опытнее не бывает. Тебе что, евроремонт посмотреть хочется? Не за тем идешь! Вот родишь когда-нибудь, отдай ребенка в обыкновенный детский садик, очень тебе советую. Хоть будет нормально развиваться, а всякие штучки на собаках надо пробовать.

Слова о каком-то ребенке, которого она когда-нибудь родит и отдаст в какой-то детский садик, прозвучали для Али совершенно дико. Все, что было связано с Андреем, должно было оборваться за той чертой, которую она сама решилась переступить.

Пожилой усатый Яков Григорьевич оказался к ее приходу свободен, и осмотр длился недолго.

• Предыдущая
• 66/77
• Следующая