Последняя Ева - Берсенева Анна - Страница 61
- Предыдущая
- 61/88
- Следующая
Официант незаметно поставил на стол графинчик, и, прервав свой монолог, Гриша налил себе водки в большой, предназначенный для сока бокал.
Ева видела, как лицо Горейно покраснело, потом побледнело, потом снова покраснело. При этом он не произнес ни слова, отводя глаза, стараясь не встречаться взглядом ни с Гришей, ни с ней. Ева не понимала, в чем причина растерянности и беспомощности, такой неожиданной в глазах этого спокойного человека, но почувствовала, как сердце ее вдруг остро дрогнуло от жалости к нему. Ничего подобного она прежде по отношению ко Льву Александровичу не испытывала и сама ощутила растерянность перед лицом своей неожиданной жалости.
Тем более что ей вовсе не казалось бесспорным то, о чем говорил пьяный Гриша.
Конечно, мало у кого есть сейчас деньги на рестораны, и он скорее всего правильно определил, кто сидит теперь в этом зале. Но Ева-то прекрасно знала, что человек с улицы и раньше не мог сюда зайти. А за что, как правило, причисляли к советской писательской касте – это бабушка Эмилия рассказывала неоднократно и не стесняясь в выражениях… И папа часто говорил, хотя и не про ЦДЛ: «Подлецы не пришли на пустое место!»
Так что Гришин патетический, надрывный тон вызывал у Евы что-то похожее на брезгливость. И ей казалось, что Горейно совсем не так уж трудно было бы прекратить Гришину болтовню и попросить его не мешать.
И вдруг – смятенный взгляд Льва Александровича, отводимые в сторону глаза…
Но чувство жалости к нему было таким сильным и отчетливым! А Ева привыкла доверять своим чувствам, когда они бывали настолько сильными…
– Лев Александрович, – быстрее, чем подумала, сказала она, – у меня сегодня голова немного болит. Наверное, не надо было мне ехать в ресторан, особенно сюда: здесь так шумно… Вы меня не проводите?
– Конечно, Ева, конечно! – Лев Александрович воскликнул это так громко и поспешно, будто только и ждал ее слов. – Это с моей стороны было опрометчиво, вести вас сюда… Пойдемте, пожалуйста! – Он бросил быстрый взгляд на Гришу, с ухмылкой наблюдавшего за ними, и положил на стол деньги. – Сейчас заказ принесут, – словно оправдываясь, сказал Горейно. – И за водку вот…
Он взял Еву под руку быстрым, неуловимым движением, и ей вдруг показалось, что он схватился за ее локоть, как утопающий хватается за соломинку.
Они молчали все время, пока одевались в гардеробе, спускались по ступенькам высокого крыльца. Посещение ресторана получилось скомканным и коротким, но за то время, что они провели в Дубовом зале, пошел мелкий острый снег – мартовский, похожий на дробинки льда, падающие с неба.
Ева подняла воротник светло-синего пальто, защищая уши от ветра. Шапку она сегодня не надела, и небесные льдинки падали прямо ей на волосы, блестели в свете фонарей на Поварской.
Так же молча они сели в машину, дверцу которой распахнул перед ними швейцар в длинном зеленом кафтане «а-ля рюс».
– Извините, Ева. – Лев Александрович первым нарушил молчание; голос его звучал глухо. – Я сам не понимаю, почему на меня напал такой столбняк… Нет, понимаю! Слишком резкий контраст… Да, конечно, он был пьян, нагл, он хотел меня оскорбить, а заодно оскорблял вас. Но в том, что он говорил… Ева! Все не умещается в несколько слов… И мне не хочется расстаться с вами сейчас, вот так, на этой ноте… Я не могу так расстаться с вами!
Жалость к нему перестала быть такой острой, но дребезжала в глубине души, как самая тоненькая сердечная струна. Ева подняла глаза и встретила тревожный, умоляющий взгляд Льва Александровича. Он несколько секунд вглядывался в ее глаза этим взглядом, потом, ни слова больше не говоря, повернул ключ в замке зажигания.
Глава 7
Лев Александрович жил в массивном сталинском доме на Краснопресненской набережной, в двух шагах от Белого дома. Он остановил машину у первого подъезда и сказал:
– Ева, заходите в подъезд, не мокните. Я сейчас машину припаркую и приду.
Ева остановилась под козырьком и смотрела, как он ловко вклинивается в узкий промежуток между «Опелем» и «Вольво» в углу двора, ставит штангу на руль, включает сигнализацию, быстро идет к подъезду, придерживая рукой мягкую фуражку с козырьком.
В незапирающемся подъезде пахло мочой, кошками и ремонтом.
– Вот здесь и размещаются мои апартаменты! – сказал Лев Александрович, когда старый сетчатый лифт с грохотом остановился на пятом этаже. – Подъезд, конечно, не ахти, но внутри недурно. Милости прошу, Ева.
Что квартира большая, чувствовалось уже на пороге, даже при выключенном свете. Гулкое, пустое пространство сразу окружило Еву в темноте. Лев Александрович щелкнул выключателем. Голая, без абажура лампочка осветила просторную пустую прихожую, у стены которой стояла только массивная, черного дерева вешалка с одиноко висящей на ней мужской дубленкой. Такую точно вешалку всегда показывали в фильмах, если надо было представить буржуазную обстановку – дореволюционную или западную. В «Семнадцати мгновениях весны» вешалка в загородном доме Штирлица была точно такая.
– Проходите, проходите, – повторил Лев Александрович, увидев, что Ева замешкалась у двери. – Надо же вам когда-нибудь взглянуть на мою обитель!
Он говорил с наигранной веселостью, но Ева чувствовала в его голосе те робкие нотки, от которых тоненькая струна дрожала сильнее.
Видно было, что квартира только что отремонтирована. Потолок сиял безупречной побелкой, обои на стенах – новизной, а паркетный пол блестел так, что в него можно было смотреться. Еву удивило только, что, несмотря на европейский стандарт, по которому явно был сделан ремонт, обои в комнате были не белые, как это принято в Европе.
Она даже спросила об этом Льва Александровича, заодно развеивая легкую неловкость, которую оба они ощущали, оказавшись наедине в пустой квартире.
– А мне, знаете, надоел евростандарт, – улыбнулся Лев Александрович. – Я его достаточно навидался.
– В Германии? – спросила Ева.
– Не только. В Москве тоже хватило. Моя бывшая супруга была большой его поклонницей… Так что, когда я наконец обрел собственные стены, мне захотелось почувствовать себя внутри большого золотого апельсина! – Он улыбнулся собственным словам и сказал: – Это гостиная, вон там спальня, а вон там – мой кабинет. Вам кажется, что многовато на одного? – поинтересовался он, хотя Ева ничего подобного не думала, разглядывая довольно большую гостиную с высоким потолком и обоями в золотистых разводах. – В конце восьмидесятых недвижимость в Москве стоила таких смешных денег, что безумием было бы этим не воспользоваться. Вот я и занял тогда у всех моих западных знакомых понемножку, и хватило, как видите, на вполне приличное жилье. Я даже сравнительно быстро расплатился с долгами. Зато теперь – простор! – Он обвел рукой действительно просторную комнату с эркером, выходящим на набережную Москвы-реки. – Мебели, правда, пока не густо, – добавил Лев Александрович. – Но все у нас впереди! Есть смысл поискать что-нибудь оригинальное, не хочется ведь покупать сюда стандартную мебель, правда?
– Правда, – кивнула Ева. – Здесь очень красиво… И камин даже!
Она только теперь заметила настоящий камин, выложенный бело-голубыми, голландского рисунка изразцами. Разглядывая это изящное сооружение, она даже забыла свое удивление от его слов «у нас»… Хотя скорее всего это была просто речевая фигура, не более.
– Камин, правда, пока не действует, – предупредил Лев Александрович. – Дымоходные работы еще не закончены. А то бы я непременно его растопил, и мы с вами отогрелись бы у камелька после холодного ветра и снега…
В его голосе прозвучали такие уютные интонации, что Еве представилось потрескивание березовых дров, английские фарфоровые фигурки на каминной полке, тепло живого пламени… Тем более что на медном листе у камина лежали настоящие кованые щипцы для углей.
Она улыбнулась, взглянув на Льва Александровича.
– Что будете пить? – поинтересовался он. – У меня ликеры есть прекрасные. «Адвокат» хотите? Или «Амаретто» – настоящий, без подделок? Или ирландский? А я что-нибудь покрепче выпью – виски, например.
- Предыдущая
- 61/88
- Следующая
