Ревнивая печаль - Берсенева Анна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/82
• Следующая

И бежать по летним улицам, по бульварам и Большой Никитской – к Мите, к Мите!

Тридцатилетняя Лера, мать пятилетней дочери, понятия не имела о том, как говорят мужчине о будущем ребенке. Да и откуда ей было это знать? Костя когда-то вообще узнал об Аленкином существовании случайно, и не от Леры. И даже не высказал желания увидеть свою дочь.

А у своих дворовых, университетских, а тем более бизнесменских приятельниц ей и в голову не пришло бы спросить о подобном. Ну, сказали бы, что все было просто: «Милый, у меня задержка, кажется, залетела, ты рад?» – «Конечно!» – восклицает он и подхватывает жену на руки. Или: «Ты с ума сошла!» – и просит поскорее сдать анализы на аборт.

К Лере все это не имело отношения, и она до сих пор ничего не сказала Мите – потому что не знала, как об этом сказать…

И вот теперь, посреди рабочего дня, она торопливо шла, почти бежала по Большой Никитской к консерватории, где Митя сегодня занимался со своими студентами.

В консерватории Лера бывала только на концертах в Большом зале – да и то, правду говоря, не слишком часто. И ей было немного странно идти по коридору, прислушиваясь к обрывкам музыкальных фраз, доносящимся из-за дверей, и даже пытаться угадать, не Митя ли там играет.

Но угадать она, конечно, не могла и просто приоткрыла дверь аудитории, проставленной в расписании напротив его фамилии.

Митя сидел к ней спиной, а лицом к скрипачу, и Лера не видела его глаз. Но она всегда безошибочно чувствовала его удивительное, никому больше не присущее внимание – лучи его внимания, в которых чья угодно душа раскрывалась так доверчиво…

Совсем молоденький кудрявый скрипач – наверное, из вундеркиндов – играл, Митя слушал, чуть наклонив голову. Лера остановилась у приоткрытой двери, не решаясь сделать больше ни шагу.

Как она могла прийти сюда? Что она скажет ему здесь, оторвав его от этих звуков, к которым он прислушивается весь, и вдруг потребовав, чтобы этот ясный луч его внимания направился на нее?

Мальчик играл очень красиво и, судя по вдохновенному, живому выражению его лица, самозабвенно. Но в его игре, которую Лера не могла, конечно, оценить по-настоящему, все-таки было то, что она ощутила сразу: какое-то едва уловимое тщание, старание сыграть виртуозно. Она никогда не чувствовала этого, когда играл Митя, потому и почувствовала теперь, по контрасту.

Скрипач закончил, опустил смычок. В наступившей тишине Митя услышал поскрипывание двери и обернулся.

– Что-нибудь случилось? – спросил он, глядя на Леру без удивления, но с едва заметной тревогой. – Лера, что с тобой?

– Нет, Мить… Дмитрий Сергеевич, ничего, – растерянно ответила Лера.

Она никогда не видела его в аудитории – и растерялась. Митя был совсем другой, совсем непривычный рядом с этим ожидающе глядящим на него мальчиком. И непохожий на себя такого, каким бывал на концертах – хотя и там он всегда был разный.

Лера не могла даже назвать то, что вдруг почувствовала в нем. Это не была солидность или многозначительность – совсем другое… Какая-то спокойная сосредоточенность на том, что ей было совершенно недоступно.

– Ничего не случилось, Дмитрий Сергеевич, – повторила она, совсем уж по-дурацки пятясь за дверь.

– Леня, отдохни пять минут, – сказал Митя и вышел вслед за нею в коридор.

Они дошли до конца коридора и остановились у широкого, давно не крашенного подоконника.

– Ну, скажи мне. – Митя взял ее за руку. – Что у тебя произошло?

Лера набрала побольше воздуха, как будто собиралась выпрыгнуть в по-летнему приоткрытое окно.

– Митя, я… Мы… – пробормотала она. – Я хочу родить мальчика, ты знаешь?

Это прозвучало так испуганно и, наверное, так непонятно, что даже он не догадался, о чем она говорит.

Митя рассмеялся, наморщив нос.

– Ну, подружка, я готов, но давай все-таки дойдем до дому, а? Здесь как-то неудобно, хоть подоконник и широкий…

– Нет, Митя! – Лера не выдержала и тоже улыбнулась, услышав про широкий подоконник; напряжение отпустило ее само собою. – Ты не понял – я говорю, что зимой рожу сына.

Он так побледнел, что Лера испугалась; вся кровь отхлынула от его лица.

– Что ты, Митя? – прошептала она.

Вообще-то она знала, что с ним такое бывает в минуты очень сильного волнения: лицо не меняется, но мгновенно становится совершенно белым, непроницаемым. Но это бывало с ним только в тяжелые для него минуты, когда всей его сдержанности не хватало, чтобы оставаться внешне спокойным…

Лера не знала, что это значит сейчас.

Неожиданно он сел на пол у стены и обхватил голову руками.

– Митя… – Лера присела рядом с ним, пытаясь заглянуть в его глаза. – Митя, может быть, ты не хочешь…

Он поднял на нее глаза – и тут же взгляд его скрылся снова: Митя прислонился лбом к ее плечу.

– Я не хочу!.. – произнес он; голос его звучал глухо. – Что же тогда значит – хотеть…

Они сидели неподвижно на полу возле подоконника, и Лера чувствовала, как стремительно бьется жилка на Митином виске, прижатом к ее плечу.

– Посиди со мной, – вдруг попросил он, снова поднимая на нее глаза. – Посиди со мной, прошу тебя… Леня хороший, талантливый, тебе не будет скучно. Да мы с ним и закончим скоро, и я тебе сам поиграю немного, а?

Лера кивнула, не в силах произнести ни слова; горло у нее перехватило так, что она едва могла дышать.

Митя не сказал ничего – ничего, что она ожидала услышать, – но он сказал все; больше сказать было невозможно.

Простота счастья – это и есть то единственное, чего хватает на целую жизнь.

Даже ожидание будущего, которое всегда было в Лере и которое теперь еще усилилось из-за беременности, – даже это ожидание не могло затмить для нее настоящего.

Лера теперь видела жизнь так пронзительно и светло, как никогда прежде, и ее удивляло и восхищало собственное новое зрение.

Мама, конечно, обрадовалась, узнав о мальчике.

– Дай бог, Лерочка, дай вам бог! – сказала она, всхлипывая. – Кому же, как не вам… А что Вера Кирилловна говорит? – тут же поинтересовалась она. – Надо бы тебе самой за рулем не ездить – по-моему, это вредно. И отпуск ты не брала, нельзя же так! Экология какая в городе, пыль… Тебе теперь нельзя только о себе думать!

– А сама? – укоризненно сказала Лера. – Кто таблетки американские не пьет?

– Да что мне эти таблетки, детка! Второго внучка бы дождаться – и на том спасибо…

У Леры сердце сжималось, когда она слышала мамины интонации – старческие, совершенно незнакомые. Раньше она никогда не задумывалась о том, что мама родила ее поздно и теперь ей уже семьдесят лет, а здоровье у нее всегда было плохое…

Особенно пугала Леру какая-то странная отрешенность, которую она совсем недавно почувствовала в матери. Надежда Сергеевна всегда так живо интересовалась ее делами, так непосредственно возмущалась и радовалась, что Лера сразу заметила произошедшую в ней перемену.

Теперь мама то и дело замирала, присев где-нибудь в комнате или на кухне, смотрела прямо перед собой остановившимися глазами, и даже шумная Аленка не могла вывести ее из этого рассеянного оцепенения.

Аленке Лера не хотела заранее говорить о будущем ребенке, но, видно, проговорилась Надежда Сергеевна.

Они сидели на диване в маминой квартире, в Аленкиной комнате. Лера расчесывала мокрые после купания дочкины волосы.

– Мам, а правда, что ты мальчика собираешься родить? – вдруг спросила она.

Это было вечером, Мити, конечно, еще не было. Лера почему-то испугалась дочкиного вопроса. Вернее, не столько вопроса, сколько ее тона – недоверчивого, настороженного.

– А как бы ты хотела? – осторожно поинтересовалась она.

Аленка помолчала немного и тихо сказала:

– А я бы не хотела…

– Но почему, Аленочка? – Лера едва не заплакала, услышав этот ответ.

– А вот потому! Потому что Митя тогда будет его папа и его будет любить, и ты тоже! А я тогда как же?

• Предыдущая
• 14/82
• Следующая