Стильная жизнь - Берсенева Анна - Страница 18
- Предыдущая
- 18/86
- Следующая
Пропустив мимо ушей слова о вступительном романе, Аля кивнула.
Партнер нашелся мгновенно – тот самый парень с гитарой; как выяснилось, его звали не Федор, а Родион. Он уже отыграл свой этюд, но, конечно, согласился выручить Алю.
– Вот что, Родя, – сказал Илья, – твоя задача проста как правда: будешь сидеть на стуле, молчать и ее любить. Понял?
– Понял, – хмыкнул Родион. – Прямо на стуле буду любить?
– Прямо на стуле будешь молчать. А ты, – он повернулся к Але, – будешь перед ним раздеваться.
– Как – раздеваться? – растерялась Аля. – Вот так просто молчать и раздеваться?
– Нет, будешь кое-что говорить, – улыбнулся Илья. – Будешь говорить то, что здесь написано. Но это неважно, понимаешь? Важно то, что не говорится. Ну, может быть, кое-что написано в ремарках…
Присев на корточки у стены холла, Аля вчитывалась в ремарки. «Голосом, полным силы, звона и веселья… Голой девической прекрасной рукой…» От волнения каждое слово запоминалось мгновенно, словно впечатывалось в память.
Илья присел рядом с нею и искоса поглядывал на ее лицо.
– Поняла, – наконец удовлетворенно произнес он. – Вижу, поняла, в чем дело. Ну вот и играй любовь. В чистом виде – когда уже неважно, что это за девушка и что она говорит.
– Но я… У меня никогда этого не было, ты понимаешь? – тихо произнесла Аля, в упор глядя на Илью.
Он поднял глаза и посмотрел на нее так же прямо и внимательно.
– Это неважно, – негромко ответил он. – Сейчас это неважно. Ты должна сыграть, и ты сможешь это сделать, потому что в тебе есть все, что для этого надо.
– Хорошо, – кивнула Аля, отводя глаза. – Я попробую.
Девушка Маруся, которую ей предстояло сыграть, действительно говорила в пьесе не много, и все какие-то глупости. При этом, согласно бабелевским ремаркам, она ходила по комнате, задергивала занавеску и снимала с себя то туфли, то юбку.
На третий тур Аля из суеверия надела то, в чем ей повезло на втором. Она взглянула на свои «сигаретки» с «молниями», на короткий пиджачок…
– Правильно, – перехватил ее взгляд Илья. – Этого мало. Мало на тебе надето, не хватит на целую сцену! Погоди-ка…
Он мгновенно расстегнул свою элегантную летнюю куртку из тонкой светло-серой ткани и стащил с себя черную майку с крошечным серым треугольником у ворота. Аля смотрела на его белые широкие плечи, на грудь, поросшую густыми волосами.
Илья надел куртку на голое тело, застегнулся и протянул Але свою майку.
– Надень-ка, – сказал он совершенно невозмутимо. – Под пиджачок надень, прямо на свой топик. А снимать ее будешь медленно, и снимешь как раз вот на этой реплике – вот здесь, видишь, где написано, что Маруся перекрыта с головой наполовину стянутым платьем. Напугаешь немножко комиссию, – усмехнулся он. – Пусть поволнуются, что ты перед ними сейчас совсем растелешишься. Очень будет эффектно!
– Спасибо, Илья… – сказала Аля. – Не представляю, что бы я делала, если бы не ты…
– Может, все было бы и к лучшему. – Илья посмотрел на нее внимательным, долгим взглядом. – Я просто сам себе удивляюсь: убеждаю тебя в одном, а помогаю – в прямо противоположном… Ладно, милая! – он тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли. – Успеха тебе. А мне пора, а то ты меня прямо из студии выдернула, ребята ждут. Увидимся!
Илья помахал Але рукой, уже сбегая по лестнице. Она смотрела ему вслед, держа в руке его майку. От тонкой ткани, еще хранившей уверенное тепло его тела, исходил едва уловимый, нежный и холодноватый запах.
– Он тебе кто? – нарушил молчание Родион.
– Он? – Аля вздрогнула. – Да никто… Знакомый.
– Крутой мэн, – подытожил Родя. – Ладно, старушка, давай хоть прорепетируем разок. Так я не понял, мне чего – только молчать, как барану, да глазами тебя поедать, пока ты раздеваться будешь?
С Ильей она увиделась только через три дня.
Конечно, Аля позвонила ему, едва лишь объявили результаты третьего тура. Но это была суббота, и телефон в офисе молчал. А так хотелось рассказать ему, как удачно, в самую точку, он подобрал ей этюд!
Экзамен по пластике, состоявшийся после третьего тура, показался Але просто ерундой. Надо было ловить то мячик, то тросточку, которые неожиданно бросал тренер, прохаживающийся вдоль шеренги абитуриентов. Потом включили отрывок из «Фантома оперы» Уэббера и сказали: «Живите под музыку!» Это было увлекательно и тоже не слишком сложно. В общем-то надо было просто танцевать, вкладывая в танец то чувство, которое ясно слышалось в страстных звуках знакомой мелодии.
Аля даже успевала краем глаза наблюдать, какие невероятные движения выделывает Гарик Тосунян: что-то похожее на брэйк, но действительно наполненное жизнью, какими-то стремительными переживаниями…
Оставался последний тур – «конкурс», как все его почему-то называли.
Мама была удивлена, узнав, что даже вступительное сочинение писать не надо, ни единого общеобразовательного экзамена не надо сдавать.
– Странно, – пожала она плечами. – Выходит, актер может быть безграмотен? И режиссер тоже?
– Ну почему обязательно безграмотен? – возразила Аля. – Но ведь жалко, если талантливый человек не попадет только потому, что неправильно расставляет запятые.
– Талантливый человек должен правильно расставлять запятые, – не согласилась мама. – И потом, откуда такая уверенность, что все, которые поступят, талантливые?
Этот разговор происходил за чаем; Девятаевы всегда собирались вместе по вечерам. Только что закончились по телевизору «Новости». Папа еще не занялся своими чертежами, которые он брал на дом «в порядке халтуры». Мама еще не взялась за мелкие домашние дела, которые, по ее мнению, невозможно было отложить до завтра.
Они сидели за овальным столом на кухне, под низко висящим абажуром из золотистой соломки, и неяркая лампа освещала их лица ясным, спокойным светом.
На мамином лице читалось недовольство. Даже ее большие круглые очки поблескивали сердито, и огромные, как у Али, глаза казались за ними еще больше.
– Как меня все это пугает! – сказала она. – Ну хорошо, поступишь ты. Дальше что?
– Дальше? – пожала плечами Аля. – Наверное, буду учиться.
– Учиться! Как будто это математика или медицина, которым можно научиться! – воскликнула мама. – А если через полгода выяснится, что никакого таланта у тебя в помине нет? И хорошо еще, если через полгода… Своими руками создавать собственное несчастье! Нет, мне этого не понять.
Она придвинула к себе вазочку с яблочным вареньем, хотя ее розетка и так уже была полна.
– Тебе Макс твой звонил, – примирительным тоном сказал отец. – Интересовался успехами.
Андрей Михайлович всегда произносил какие-нибудь посторонние, не относящиеся к делу фразы, чтобы разрядить обстановку. В отличие от жены, он в глубине души уже, похоже, смирился с тем, что Алька выбрала для себя такую рискованно несвоевременную профессию. И даже гордился ею потихоньку. Все-таки ведь профессионалы отбирают в ГИТИС, не могут же они совсем уж ошибаться в таланте его единственной дочери…
– Да? – безразлично спросила Аля. – Ну и что?
Максим сдал сессию досрочно и уехал в стройотряд куда-то в Кемеровскую область. Аля думала, всех этих пережитков социализма, вроде стройотрядов, давно уже не существует. Впрочем, ей это было безразлично; о Максиме она не вспомнила за последнее время ни разу.
Она не думала и о том, о чем говорила мама – что у нее может не оказаться таланта. Аля и сама не понимала, что же так неясно тревожит ее в этот ясный семейный вечер…
Папа, как обычно, пил чай из стакана в серебряном подстаканнике. Глядя, как переливаются на скатерти золотые чайные блики, Аля вспоминала глаза Ильи.
«На древесную смолу похожи, – думала она. – Или на камень какой-то восточный. Или на чай в стакане. «Эти глаза, напротив, чайного цвета»… Такая, кажется, была песенка? «Только не отведи глаз…»
Душа ее была взбудоражена, и Аля боялась признаться себе в том, что причина ее волнений – не поступление в ГИТИС и даже не ее артистическое будущее.
- Предыдущая
- 18/86
- Следующая
