Возраст третьей любви - Берсенева Анна - Страница 37
- Предыдущая
- 37/79
- Следующая
– Да я вообще скажу родителям, что уже женился, – предложил он, глядя прямо в широко распахнутые Сонины глаза. – И не будет никакой свадьбы. Мы с вами придем домой в день выписки, и все, а потом сами по себе распишемся. Не хотите так?
– Если бы мне казалось сейчас, что я вообще могу чего-нибудь хотеть, я бы ответила: так – хочу… – медленно произнесла она и вдруг улыбнулась такой беспечной улыбкой, от одного проблеска которой у него сердце заходилось. – Вы авантюрный человек, да, Юрий Валентинович? Я тоже была авантюрная, могла что-нибудь такое выкинуть – все только за голову хватались!
– Я бы счастлив был что-нибудь такое от вас увидеть. – Юра тоже облегченно улыбнулся. – Вообще-то я не очень авантюрный, по-моему… Даже, наверное, довольно скучный. Мне, знаете, и на «вы» как-то естественнее с человеком говорить, я этого даже не замечаю. А Ева, сестра, та вообще с посторонними на «ты» не может разговаривать. Вот Полинка, младшая моя сестра, – это да! Увидите – четырнадцать лет, фейерверк, и рыжая к тому же. Когда захотите, тогда и увидите, – поспешил он добавить. – И вы не думайте, странно это или не странно, правда, Сона, совсем не думайте. Мы же не для кого-то живем, а для себя, на кого же оглядываться?
– Так смешно это от вас слышать: для себя… – снова улыбнулась она. – Это от вас, после всего! Может быть, вы и правы… Мне надо было бы у вас спросить: зачем я вам, такая? Но я знаю, что вы ответите… А я сейчас хочу вас послушаться, потому что все равно ничего не могу про себя понять. Понимаете, иду по коридору – и вдруг мне начинает казаться, что я иду вверх ногами. Или что это не я иду, а какой-то другой человек, и я начинаю даже себя ощупывать, вот так вот: есть я или нет? А к тому же руки ничего не чувствуют…
Она зажмурилась и быстро помотала головой, словно прогоняя наваждение.
– Я завтра подготовлю документы на выписку, – сказал Юра. – И завтра вечером мы уже можем… Завтра уйдем домой вместе.
Он замолчал, наконец ясно высказав то, о чем до сих пор они оба говорили обиняками, как будто только предполагая… А что, если она сейчас скажет: нет, это невозможно?
– Да, – кивнула Сона, опустив глаза. – Мы все-таки зачем-то попробуем, да?
Юра настолько поглощен был единственным желанием, что и в самом деле ни минуты не думал о родителях, об их реакции. Да и какой, если вдуматься, могла быть их реакция? Сыну двадцать шесть лет, закончил институт, работает. Решил жениться. А что они впервые узнают о существовании Соны, когда он уже приведет ее в дом как свою жену… Что ж, Юра всегда был немного замкнутым, и всегда мама с папой знали, что сын склонен сдерживать свои чувства, не показывать их окружающим. Так что едва ли они очень удивятся такому неожиданному появлению у него жены.
Так оно и получилось, как он предполагал. Когда в тот же вечер Юра сказал, что завтра придет с женой, которая пока еще лежит у него в Склифе после Армянского землетрясения, – это вызвало только краткий столбняк. Да и то не у всех. Полинка – та сразу завопила:
– Юрка женится! На восточной красавице!
И, пока родители приходили в себя от легкого шока, выяснила у брата, что его жена не грузинка, а армянка, но все равно красивая, как царевна Тинатин из книги «Витязь в тигровой шкуре», что жить они будут в гарсоньерке, что свадьбу устраивать не надо, потому что Соне совершенно не до свадьбы после всего, что с ней случилось, и это надо понять.
– Но как-то странно… – наконец выговорила мама. – Не говорил ничего никогда… И почему же ты нас с ней даже не познакомил?
– Вот завтра и познакомитесь, – сказал Юра. – А не говорил ничего – ну что было заранее говорить? Я же не знал, согласится ли она за меня выйти…
– Слышала бы это покойная бабушка! – вдруг улыбнулся отец, до сих пор не проронивший ни слова. – Что кто-то может не согласиться за тебя выйти!
Папина улыбка сразу разрядила напряжение.
Правда, Юра все-таки слышал в родительских расспросах некоторую настороженность и понимал, с чем она связана. В том, что Юра любит эту девушку, они едва ли сомневались. А вот она… И не зря ведь он сказал: после всего, что с ней случилось… Они и правда хорошо знали своего сына, и Юра видел, что родители пытаются понять, выспрашивая у него подробности: может, он просто из жалости?..
Ему странно было читать это опасение на их лицах. Если бы они могли чувствовать хотя бы половину того, что чувствовал он при одной мысли о Соне!
– Я в Армении два раза был, – сказал отец. – На атомной станции. Очень красивая страна, интересная – совсем другая…
По тревоге, мелькнувшей в маминых глазах, Юра догадался, что и эта мысль ее тревожит: все там другое, не только быт, и любовь, может быть, тоже другая… И как все-таки относится к Юре эта неожиданная Сона?
Они жили вместе уже месяц, и весь он прошел в такой постоянной, ни на минуту не прекращающейся тревоге, какой Юра не испытывал в своей жизни никогда, ни с одним человеком.
Особенно первая неделя была мучительна.
В эту первую неделю ему казалось, что он больше не выдержит лихорадочного напряжения, в котором все время теперь находился дома. Раньше он, наоборот, сбрасывал напряжение, приходя домой, и весь словно подтягивался, уходя на работу. Юра привык к этому ритму, иначе с такой работой, как у него, было и невозможно. И теперь ему тяжело было чувствовать себя взведенным постоянно, как забытое ружье.
Сона не могла к нему привыкнуть, он видел это – и решимость, которой он был полон сначала, потихоньку сменялась отчаянием.
И не с кем было об этом поговорить… Не то чтобы родители не поняли бы его, и уж точно поняла бы Ева, как всегда она его понимала. Но Юре казалось невозможным жаловаться им на женщину, которую он любил. К тому же он ведь сам уговорил Сону выйти за него замуж – ошеломил, воспользовавшись ее растерянностью, неопределенностью ее будущего, почти заставил… И что теперь? Плакаться маме: мне оказалось совсем не так хорошо, как я надеялся?..
Это было не просто стыдно – это было отвратительно и для него совершенно невозможно.
И Юра молчал, как привык он молчать в ситуациях, когда все равно ничего нельзя изменить, – и зачем в таком случае выворачивать душу наизнанку?
Чаще всего Сона просто ничего не говорила ему. Молчала целыми днями, иногда роняла короткие, какие-то машинальные фразы. В больнице Юра все-таки видел ее не целый день подряд – только во время обходов, процедур, ну, и во время этих нескольких разговоров, которыми она была ведь взволнована…
А не видел, как она просыпается утром, лежит, глядя в потолок пустыми глазами, не отвечает на вопросы, потом все-таки встает, ходит по квартире как призрак, что-то пытается сделать на кухне, пальцы не гнутся, все валится у нее из рук – и она в конце концов бросает все, садится и плачет, без всхлипов, без звуков, только слезы катятся из глядящих в одну точку глаз.
Смотреть на это спокойно было невозможно! Сначала Юра пытался объяснить ее состояние только неподвижностью рук. То есть Соне пытался объяснить, потому что ему самому не нужны были никакие объяснения, он не искал их для себя и был готов на все – только не на этот взгляд, не на это ее молчание…
Он привык к хорошо налаженному быту, он был до смешного чистоплотен, мама это знала и без усилий вела дом так, чтобы ни в чем не ущемлять Юриных привычек. Правда, к его собственному удивлению, выяснилось, что при такой постоянной и незаметной маминой заботе он каким-то образом умеет все делать для себя сам – все, в чем действительно нуждается. Это Юра в Армении понял – или просто именно там оказалось, что нужно-то ему очень немного?
Так что дело было не в быте, о который разбилась не одна любовная лодка. Юра не знал, куда на своей лодке плыть, и все чаще сомневался, что это утлое суденышко вообще приспособлено для плавания… Да еще приходилось следить, чтобы спутница не бросилась за борт.
И что по сравнению с этим значил не приготовленный к его приходу обед! Да пусть бы она вообще ничего не готовила, он согласен был есть одни бутерброды хоть всю жизнь, только бы Сона не замирала вот так на краешке стула, опустив плечи, как подбитая птица!
- Предыдущая
- 37/79
- Следующая
