Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна - Страница 58

• Предыдущая
• 58/82
• Следующая

– Но ты же сам этот факультет выбрал, мы ведь тебя не заставляли, – напомнила Анна. – Папа хотел, чтобы ты на математику шел, у тебя прекрасные способности.

– А ты хотела, чтобы я на искусствоведение шел, потому что у меня и к этому прекрасные способности. – Теперь он улыбнулся уже не глазами только, а по-настоящему, знакомо и любимо. – А я хотел быть самым главным и пошел учиться на начальника, потому что и к этому у меня тоже способности имеются, как жизнь показала. Это я в вас, между прочим, – сообщил он. – Вы же у меня оба начальники, особенно папа. Ну, и ты, маманька, тоже, и ты, не переживай, – добавил он уже совсем обычным своим лихим тоном.

– Мое честолюбие полностью удовлетворено, так что можешь мне не льстить, – засмеялась Анна.

– А почему это, кстати, папа вдруг из математики в бизнес подался? – вспомнил Матвей. – Все собираюсь тебя спросить и все как-то забываю. Я же подробностей по малолетству не знал.

– Во всяком случае, не потому что хотел быть начальником, – пожала плечами Анна. – Честолюбие у него есть, конечно, но мне всегда казалось, что его честолюбие лежит не столько в социальной, сколько в какой-то другой сфере. Отвлеченной, логической – не знаю, как это назвать. Ему нравилось жить в ясном математическом мире и понимать, что он этим миром полностью владеет, – вот что мне казалось. Да ты у него самого спроси, – посоветовала она.

– А ты лучше объясняешь, чем он, – хмыкнул Матвей. – Я у него уже спрашивал.

– И что он тебе сказал?

– Сказал, что должен был это сделать, иначе перестал бы себя уважать. Доходчиво объяснил, что и говорить! Получается, я, чтоб себя уважать, бизнесом должен заниматься? Так я и занимался, только эффект, в смысле самоуважения, почему-то вышел обратный.

– Матюша, я думаю, он сделал это из-за меня, – тихо сказала Анна. – То есть и из-за тебя, конечно, тоже, и из-за бабушки. Время тогда было такое, что мы все растерялись и не знали, что делать. Просто не знали, что нам делать, чтобы завтра было что поесть. Теперь трудно в это поверить, но было именно так.

– Что, и Антоша растерялась? – удивился Матвей. – Вот уж представить не могу!

– Антоша, пожалуй, нет, – согласилась Анна. – Но тоже – думаешь, папе приятно было видеть, как она начинает распродавать то, что у нее на память об отце осталось? Музыкальную шкатулку чуть не продала, – вспомнила она. – Папа тогда так рассердился, что я думала, у него сердечный приступ случится. А буквально через два дня все и произошло.

– Что произошло? – не понял Матвей.

– Левочка Шнеерсон – это тети Фаи старший сын, с пятого этажа, ты его не помнишь? – предложил папе стать представителем «Форсайт энд Уилкис» в Москве.

– Как же я Левочку не помню? – улыбнулся Матвей. – Он смешной такой был! Они когда с папой водку пили, то Левочка мне потом жирафиков из крышек делал. Ну, знаешь, если бутылка не с винтом, а простая, то с нее когда пробку сдерешь, то у этой пробки такой хвостик торчит, как шея, – объяснил он непонятливой маме. – И если эту пробку на хлебный мякиш надеть, а потом в него четыре спички вставить, то как раз получается жирафик. В общем, выпили, закусили, покурили, а из отходов сделали ребенку игрушку. У меня целое стадо на подоконнике стояло, неужели не помнишь?

– Я и не думала, что это Левочка тебе наделал! – засмеялась Анна.

– А как это он, между прочим, мог папе предложить в английской компании работать? – спросил Матвей. – Тем более, он же вообще не бизнесмен, а художник.

– Да он ведь к девяносто второму году уже пять лет в Лондоне жил, – объяснила Анна. – Джереми Форсайт – это его тесть. Компания у Форсайта и Уилкиса была молодая, активная, а российский рынок привлекательный, но опасный. Ну, и нужен был надежный представитель в России. Притом русский, потому что фирма не могла себе позволить из Англии менеджера сюда на жительство прислать. А папа подходил по всем статьям.

– Они что, кандидата математических наук искали, чтобы телевизионное оборудование продавать? – хмыкнул Матвей. – Крутой же у них был менеджмент!

«Все-таки он еще маленький, – с какой-то даже радостью подумала Анна. – А может, просто живет совсем иначе и все прежнее ему уже непонятно».

– Они понимали, что человек с университетским образованием, с ученой степенью, со свободным английским, к тому же бывавший на Западе, пусть и на научных конференциях, – это человек с некоторыми гарантиями вменяемости, – терпеливо объяснила она. – А Левочка поручился, что папа не украдет их деньги. Вот и все. Очень просто.

Теперь это действительно выглядело так просто, что могло быть объяснено в двух словах.

– А ты, ма? – спросил Матвей. – Вот уж как ты до бизнеса додумалась, я вообще не могу представить.

– А что я? – пожала плечами Анна. – Я же говорю, папа занялся бизнесом из-за меня, и если бы не он, я бы потеряла все, что мне было дорого. В смысле, в работе, – уточнила она. И тут же насторожилась: – А что это тебя вдруг на элегические расспросы потянуло? Что случилось, Матвей?

– Ничего не случилось. Лежу, стихи читаю непонятные. Думаю вот, как это может быть, чтобы у женщины ласки было требовать преступно. А главное, как это, чтоб с ней расставаться было непосильно?

– Ты влюбился, что ли? – спросила Анна.

– Так я всегда влюбленный, – уверил ее Матвей. – Я же не проституток на ночь снимаю. Ясное дело, периодически влюбляюсь.

– Периодически! – улыбнулась Анна. – Ох, ребенок, ну как с тобой разговаривать?

– Да все у меня нормально, ма, – сказал он. – А ты, по-моему, спать хочешь.

– Хочу, – призналась она. – Устала сегодня ужасно.

– Ну и ложись. Я еще почитаю. Переночую сегодня у тебя, а?

– Ага, – в тон ему ответила она. – Спокойной ночи, маленький.

Анна в самом деле устала, потому что сегодня целый день встречалась с совершенно незнакомыми людьми по финансовым делам «Предметного мира». А это утомляло даже больше, чем, например, недавняя беседа с сумасшедшим автором, который требовал немедленно опубликовать его статью о иероглифической символике на крыльях бабочек, уверяя, что это тоже предметный мир, а не жизнь насекомых, да вдобавок норовил поучить Анну, как правильно делать журнал.

Но то ли тревога за сына, то ли просто разговор с ним, в самом деле, проникнутый какой-то ненужной элегичностью, – отогнали сон. И она лежала в своей стеклянной спальне, смотрела в тревожное весеннее небо, освещенное вечным городским полузаревом, и невольно предавалась тому, что было для нее самым мучительным, а потому ненужным – воспоминаниям.

Если бы не сильнейшая встряска, которая прошла по всей жизни и все в ней перевернула с ног на голову – или, может быть, с головы на ноги; в любом случае, это было нелегко, – Анна никогда не стала бы главным редактором так рано. А может, и вообще им не стала бы, потому что ее совсем не интересовали интриги, без которых была невозможна даже самая скромная карьера, не говоря уже о карьере такой серьезной, как должность главного редактора солидного журнала.

Хотя вообще-то к тому времени, когда перестройка стала не столько радовать, сколько тревожить и даже пугать, Анна Ермолова по всему подходила для этой должности. Двадцать семь лет – возраст, конечно, не слишком солидный, но зато и не предпенсионный, окончила историю искусств в МГУ, старший редактор, пишет прекрасно… Да, кстати, и живет чуть ли не в одной квартире с редакцией, так что журнальная жизнь для нее почти жизнь домашняя. Поэтому, когда бессменная Инна Герасимовна, выйдя из больницы после второго инфаркта, сообщила, что видит ее своей преемницей, Анна не слишком удивилась.

Да и чему удивляться – не завод же ей предлагают возглавить! Академический журнал, для кого-то, может быть, скучноватый, но вообще-то даже популярный, потому что в каждой статье что-нибудь этакое, не по-советски свободное, сказано между строк. Начальство где-то в Академии наук, в непосредственную работу теперь почти не вмешивается – просто потому, что занято какой-то своей, академической перестроечной дележкой…

• Предыдущая
• 58/82
• Следующая