Черный хрусталь - Бессонов Алексей Игоревич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/76
• Следующая

– Тяжело тут у вас, – буркнул я.

Перед подъездом нас ждала карета на сложном рессорном ходу, ее небольшие колеса были обшиты полосами какого-то черного материала, похожего на очень толстую кожу. Слуга распахнул перед Эйно дверцу, я скользнул вслед за ним, и почти тотчас же услышал щелчок бича. Карета мягко, словно по вате, покатилась прочь от замка Лоер.

Дорога шла вниз. Эйно не стал задвигать шторки на окнах, и я с любопытством разглядывал мчащиеся мимо меня фасады. Большая часть городских строений представляла собой уменьшенные копии замка – такие же уступчатые башенки с характерными шпилями, украшенными какими-то изваяниями или флюгерами. Заборы выглядели основательными, но, к моему изумлению, по высоте они редко доходили мне до плеч. Складывалось такое впечатление, что пеллийцам нечего скрывать от своих соседей, а о ворах здесь и думать забыли. Впрочем, несколько раз на глаза мне попались патрули городской стражи, облаченные в легкие кирасы и вооруженные скорострельными карабинами, – очевидно, решил я, при таком количестве стражников ворам действительно приходится туговато. Четверка коней свернула вправо, и мы понеслись над набережной. В левом окне мелькнула панорама порта, усеянная сотнями мачт, – мелькнула, чтобы исчезнуть за множеством красивых, похожих на свечи хвойных деревьев, высаженных вдоль гладкой каменной дороги. Короткий подъем, еще один поворот – и вот мы остановились.

Выбравшись из кожаных недр экипажа, я оказался на небольшой площади, тесно уставленной разнообразными каретами. Прямо передо мной высилось серое каменное здание очень древнего вида, сейчас обильно украшенное разноцветными лентами с надписями, зазывающими на «необыкновенное представление традиционных мастеров искусства „фитц“». Подле широких дверей театра оживленно суетилась нарядная публика, раскупавшая что-то у нескольких торговцев с лотками. Слышался смех, быстрый пеллийский говор и хлопки открываемых бутылок.

Приказав мне не отставать, Эйно деловито пробился через толпу и остановился перед палаткой, в которой дымилась жаровня. Тут же к нему подошел осанистый мужчина, тащивший на буксире пару хорошеньких дочек, с ног до головы обвешанных лентами, и между ними завязалась оживленная беседа. Я стоял рядом; не обращая на меня внимания, князь протянул мне металлический прут с нанизанными на него кусочками жареного мяса, кувшинчик вина и вновь повернулся к своему собеседнику. Стараясь не вслушиваться в разговор, я распечатал кувшин, отошел чуть в сторону и принялся за еду. Темные глазки молодых девчонок, так и буравившие меня, мешали сосредоточиться на вкусе жаркого – я уже знал, что юноша с оружием – это мужчина, получивший разрешение на вступление в брак; они пялились на меня с таким откровенным бесстыдством, что я почел за благо отвернуться к стене. И тут Эйно неожиданно треснул меня по плечу.

– Представление уже идет, ты слышишь? – и поволок меня вовнутрь.

Для меня пеллийский театр начался со ступеней – старых, истертых ступеней, которые вели куда-то вниз, туда, где монотонно гудел рой человеческих голосов, перемежавшийся искристым звоном десятков колокольчиков. Эйно провел меня через распахнутые двери, и я оказался в самом низу – перед полукруглой сценой, – громадного, уступами поднимающегося зрительного зала. Сцену я разглядел чуть позже, тогда, когда мы уже уселись за низкий, крытый бархатом столик на одной из террас. Никаких декораций пока не было, вероятно, их скрывал плотный занавес насыщенно-красного цвета. По сцене, пластично изгибаясь, двигались фигурки в ярких костюмах с перьями – одни держали в руках несколько колокольчиков, другие ритмично позвякивали десятком тоненьких металлических трубочек, подвешенных на лакированной деревяшке. Звучало все это, на мой слух, довольно странно, но судя по реакции прибывающих театралов, доставляло им немалое удовольствие – на сцену сыпался целый шквал из мелких монет.

Зрительный зал, расположенный, насколько я мог судить, в массивном фундаменте здания, освещался через раздвижные стеклянные панели, образующие в плохую погоду сложный многогранный купол. На каждом столике стояла миниатюрная масляная лампа – такие же лампы, только еще меньше, располагались возле рядов мягких кресел, спускавшихся к самой сцене. Впрочем и там, внизу, некоторые из террас были отведены под столы – круглые, как у нас, или треугольные. Среди них сновали разносчики в темных свободных одеждах. Меня изрядно удивило то обстоятельство, что, несмотря на шум, я все же прекрасно слышал не очень-то громкий перезвон колокольцев. Вероятно, строители театра сознательно стремились к тому, чтобы даже негромкая реплика или музицирование исполнителей доходили до каждого зрителя.

Эйно взмахнул рукой – и к нам подбежал мальчик в темном балахоне. Выслушав тихий заказ князя, он исчез, – а вместо него появился другой, он нес нарядную коробку, склеенную из миниатюрных лаковых дощечек, и два кувшинчика.

– В театре, – вполголоса заговорил Эйно, срывая с коробки серебристую ленту, – заказ принято подавать совсем не так, как в харчевне…

Я пожал плечами. Эйно протянул мне мисочку, в которой я увидел крохотные кусочки жареного мяса, листья какой-то зелени, горох и что-то еще, – и ловко распечатал оба кувшинчика.

Шум в зале неожиданно стих.

Танцовщики с колокольцами скрылись в кулисах, а на сцену, улыбаясь, выбрался приземистый мужчина с широким добрым лицом.

– Друзья! – начал он.

И его речь вдруг поплыла, покачиваясь, словно утка на вялой речной волне, то слегка поднимаясь вверх, то, столь же плавно, опадая вниз, и я поймал себя на мысли, что плохо понимаю, о чем он говорит: до меня, конечно, доходило, что он благодарит всех пришедших на спектакль и представляет состав своей труппы, но в то же время я, зачарованный музыкой его голоса, совершенно не слышал самих слов. Это было удивительно.

Когда он закончил, тишина в зале была гробовой.

Где-то в кулисах зазвенели, выпевая какую-то мелодию, тонкоголосые колокольчики, а занавес медленно пошел вверх. Теперь к колокольцам примешивался сухой стук колотушек – и вот все смолкло.

Я никогда не был поклонником ярмарочных шутов. Отец считал их, как, впрочем, и придворных танцоров, всего лишь способом растратить время… именно «растратить» – он, всегда занятый от рассвета и до полуночи, рассуждал о созерцании зрелищ как о глупости тех, у кого времени имелось в избытке. В течение тех трех часов, что шла пьеса, я несколько раз вспоминал его слова – и понимал, что даже он, оказавшись вместе со мной на этом представлении, счел бы эти часы потраченными на обогащение. Многое из того, что я хотел познать – обычаи, привычки, традиции и законы Пеллии, – сверкнуло передо мной великолепным фейерверком страстей, подчас противоречивых, часто не совсем для меня понятных, но все же поданных с такой силой, что я буквально присутствовал при том, о чем шла речь на сцене, – я забывал и о некоторой символичности декораций, и о частых танцевальных вставках, имевших, безусловно, свой потаенный смысл, – я смотрел, и я сопереживал, нет, я жил там: то среди бушующего моря, то на сосновом холме, где юный оруженосец, поддерживая своего умирающего господина, давал ему клятву занять его место на службе у владетельного князя. За короткое время я побывал всеми действующими лицами – и властным седым воином, наставляющим своего молодого слугу, и девочкой из дома удовольствий, куда тот сбегал тайком от хозяина, и капитаном парусника, терпящего бедствие на рифах далеких морей, и даже величественным, необыкновенно мудрым князем, на службу к которому вернулся – уже не оруженосец, а – молодой воин, принявший имя и звание своего бездетного господина.

Финальная сцена закончилась, перед опустившимся занавесом вновь появились фигурки танцовщиков с колокольцами, и Эйно негромко пристукнул по столу.

– Теперь я познакомлю тебя с мастером…

Я никогда не слышал, чтобы в его голосе, почти всегда несущем в себе отзвуки далекого, скрытого в глубине, смеха, прозвучало такое уважение. Все еще трепеща, я поднялся вслед за ним и торопливо двинулся вниз, к сцене.

• Предыдущая
• 20/76
• Следующая