Молодость без страховки - Богданова Анна Владимировна - Страница 21
- Предыдущая
- 21/51
- Следующая
– Инспектор по контролю... В посольстве... – но тут же, будто проснувшись от короткого сна, гаркнул: – Слушай, щас твоего Мефистофеля видел во дворе!
Автор считает своим долгом напомнить многоуважаемому читателю, что первоначально Геня называл Мефистофелем своего ненавистного отчима – Владимира Ивановича, а со временем и вообще всех мужчин, к которым испытывал крайнюю неприязнь.
– Никакой он не мой! Я с Метёлкиным в разводе! Официально!
– Ой, ой, ой! Мамань, ты глянь, какая она у нас гордая стала!
– Да ну её! – махнув на дочь рукой, со злостью воскликнула Зинаида Матвеевна и оживлённо спросила: – Ну и что?
– Что – ну и что? – переспросил Геня, напрочь забыв, о чём завёл разговор.
– Юрку видел?! – преувеличенно удивлённо крикнула Гаврилова – такое впечатление, что бывший Аврорин муж-изменщик жил не в их же дворе, а где-нибудь в Сибири, и вот на тебе – совершенно случайно оказался у соседнего дома.
– Ага, – эффектно ковыряя мизинцем в верхнем «глазном» зубе, подтвердил Кошелев. – Стоит около своего мотоцикла раздолбанного...
– Что?! Мотоцикл разбил?! – в ужасе спросила Зинаида Матвеевна.
– Ага, – цыкнув, с удовольствием подтвердил Геня. – Короче, стоит у своего мотоцикла, качается...
– Что?! Пьяный?! – с тревогой уточнила бывшая тёща Юрика Метёлкина.
– Ага, – ухмыляясь, кивнул Кошелев и с наслаждением добавил: – Штормило его, мамань, из стороны в сторону!
– Ох-хо-хонюшки-хо-хо! – горячо сокрушалась Зинаида Матвеевна, и Геня, видя реакцию матери, упоённо продолжал:
– Рожа отёчная, ну чисто афиша! Ботва всклокоченная – в цвет морде, неделю не расчёсывался, зенки красные. Дерево обхватил, чтоб не упасть, и стоит – сопли распустил, смотреть тошно! «Да что ж это такое получается, – мычит, – я её, выходит, люблю, я к твоей, мол, сестре всем своим раскрытым сердцем, а она вон как! – развелась и знать меня не хочет!»
– О-ой! – простонала Гаврилова так, будто у неё сердце прихватило.
– А я ему: чо ж ты хочешь – нечего было каблуки ломать! Каблуки-то ломать западло! Сам устроил большой форшмак, теперь нечего шлангом прикидываться! А то смотри-ка, каждый день фестивали устраивает!
– Да, да, да! – с чувством поддержала Гаврилова обожаемого сына, несмотря на то что ничего не поняла из его бурной речи.
Хоть Кошелев и отучился от употребления блатного жаргона, подобно тому, как его «маманя» утратила свой вологодский говор, с семнадцати лет проживая в Москве, но изредка что у родительницы, что у сынка старые привычки проявлялись в полной мере.
Зинаида Матвеевна, к примеру, резко переходила на родное наречие в двух случаях: когда она сильно нервничала и не в силах была сдерживать себя и когда хотела так или иначе выделиться, блеснуть – мол, не такая я, как вы все: я особенная, приехала из края, знаменитого своими кружевами и сливочным маслом! В такие моменты она, припадая на «о», как кобыла на левую ногу, будто взвинчивала, подвешивала кверху фразы.
Кошелев употреблял словечки вроде «фраер», «варюха», «зачалиться» либо когда он встречался вдруг с человеком, который, кроме воровского жаргона, никакого другого языка не понимал, либо когда бывал возмущён, рассержен, взбешён, одним словом. Сейчас, рассказывая о бывшем зяте, Геня был возмущён и сердит. Вот только по какой причине, неизвестно. Уж никак не из-за всколыхнувшегося при виде Метёлкина чувства обиды за сестру – на Аврору Гене было наплевать. Быть может, он, как малое дитя, ревновал к Юрику мать, поскольку та что-то уж слишком переживала за дальнейшую судьбу бывшего непутёвого мужа своей дочери?..
– Нашла себе малахольного! – с негодованием гаркнул Геня. – Говорили тебе с матерью – не выходи за него, дура! Так нет! «Я его люблю, жить без него не могу!» – пропищал Кошелев, пытаясь изобразить голос сестры.
– А что ты так возмущаешься?! – удивилась Аврора. – Не ты ли с ним дружбу водил?! Мам, вспомни, ведь неразлейвода были! – призвала она мамашу на помощь, но та решила, что в данной ситуации встать на сторону дочери – будет себе дороже.
– Ты чего мозги пудришь, в натуре?! – набросился Геня на сестру. – Чтобы я с этой крысой корешился?! Да не в жисть! Век свободы не видать! – прокричал он, изобразив в воздухе петлю вокруг шеи.
– Ой, дети мои! – патетично воскликнула Зинаида Матвеевна. – Может, вы, конечно, и умнее меня, – заявила она, тяжело вздохнув, – а я вот и не скрываю, что много чего ещё не понимаю. Так и помру, наверное, потому как грамотность мала, да и знаний нет!
– Это ты к чему, мамань? – несколько успокоившись, удивлённо спросил её Геня.
– А к тому, что, может, я, конечно, и дура!.. Но... Но... – тут Гаврилова не смогла более сдерживать себя и захлюпала, утирая слёзы фартуком. – Жауко<$FГаврилова иногда, волнуясь, вместо «л» произносила «у».> мне Юрку! Вот что хотите делайте, а мне его жауко! Молодой парень, красивый!.. А ты его, Аврорка, как собаку всё равно... Про-о-гнала, – провыла Зинаида Матвеевна и безутешно заревела.
Авроре в эту минуту пришла в голову мысль о том, что её родительница питает к бывшему зятю те же чувства, что и к родному сыну, – как выразился однажды Владимир Иванович, «ненормальную, сучью любовь».
– Ну ты, мать, это... – у Гени слов не было, дабы хоть как-то отреагировать на её глупость, – даже весь воровской жаргон исчерпался сам собой.
Вдруг в эту самую секунду из кухни донеслись дикие, нечеловеческие вопли, производимые, как ни странно, двумя маленькими девочками.
Зинаида Матвеевна, подобно наседке, беспокойно квохча, вскочила с дивана. Сорвался с места и Геня. Оба они метнулись в кухню и, застряв в узком коридоре, переругивались минуты две. Наконец Кошелев, назвав материн зад валторной, вырвался, как на марафоне, вперёд и застыл, с удивлением и нескрываемым интересом наблюдая за дочерью и племянницей.
Наталья, вся красная, пыхтя, тянула изрядно помятый альбомный лист с весёлыми разноцветными человечками в колпаках на себя. Арина, пурпурная, как та самая бархатная коробочка с сапфировым комплектом, что родительница подарит ей много лет спустя (в честь премьеры заштатного драматического театра), пыталась изо всех сил вырвать у кузины плод своего творчества, так сказать, «семейный портрет в интерьере».
Зинаида Матвеевна, стоя за спиной сынка, закрывшего своей мощной спиной весь кухонный проём, и на цыпочки приподнималась, и подпрыгивала, а то и подтягивалась на Гениных плечах, дабы увидеть, что происходит между двоюродными сёстрами.
– Нет, ну что ты стоишь-то? Что ты стоишь и смеёшься? Что тут смешного? Почему ты не вмешаешься как отец?! – вполголоса квохтала Гаврилова. Геня же продолжал наблюдать, и, кажется, это приносило ему колоссальное удовольствие. Он стоял и довольно улыбался. Аврора прыгала позади матери, периодически спрашивая (отчего-то шёпотом):
– Мам, чего там происходит?
– Да подожди ты! – отмахивалась та.
– Ну что вы тут столпились-то, как бараны?!
– Не шелести, козявка, – обернувшись вполоборота, цыкнул Кошелев.
– Моё! – закричала Арина после долгого молчания.
– Дур-р-а! – мгновенно отозвалась Наташка, не выпуская альбомного листа из рук.
– Сама дура картавая!
– Зато мне папа кр-р-ролика куплит! – похвасталась Наташка.
– Отдай!
– Дур-р-ра!
– Моё! Моё! Моё! – в истерике орала Аришенька, и сёстры в этот момент так сильно потянули «холст» каждая в свою сторону, что многочасовой плод труда фаворитки Зинаиды Матвеевны разорвался на две неровные части. – Идиотка! – вдруг завопила Арина, повторяя, как попугай, излюбленное бабкино словечко, которое та применяла зачастую к Владимиру Ивановичу, реже – в адрес собственной дочери. – Идиотка! – повторилась Аришенька, и сёстры, как по команде, вцепились друг другу в волосы.
Зинаида Матвеевна извернулась и, с досадой оттолкнув сына, наконец-то пробилась на кухню, громко причитая и возмущаясь.
– Ты зачем у неё картинку отняла?! – грозно глядя на Наташу, вопрошала Гаврилова. – Она её полдня рисовала! Не плачь, солнышко, не плачь, детонька, мы возьмём твой рисуночек и склеим. Сейчас бабушка клей найдёт и склеит две половинки!
- Предыдущая
- 21/51
- Следующая
