Молодость без страховки - Богданова Анна Владимировна - Страница 32
- Предыдущая
- 32/51
- Следующая
– Письма, письма, – закивала головой дочь.
– Вытащу, бывало, из ящика, спрячу вот тут, – и она наглядно оттопырила белый хлопковый лифчик, – принесу домой. Сижу, Генечку жду. Он, бывало, придёт... Мы с ним запрёмся в большой комнате, – обстоятельно, с упоением рассказывала она, – и читаем шёпотом. Прочтём. Я письмецо обратно в конверт положу и рву, рву на мелкие кусочки и в ведро, чтоб никаких следов не осталось. А Генька со смеху покатывается. О! – как о небывалом подвиге рассказывала Гаврилова давнюю историю о позорной перлюстрации писем.
– Какая же ты!.. – захлёбываясь от ярости, процедила сквозь зубы Аврора. – Как же ты могла! Мы же с Вадькой дружили...
– Знаю я эту дружбу вашу! – скандально завопила Зинаида Матвеевна. – Все девочки с девочками дружат! А ты?! – обличительно взглянув на дочь, продолжала она, загибая с ожесточением свои короткие пальцы. – То этот самый Вадик! Раз! Потом этот... Ну как его... Кто потом-то был? Ах! – обрадовалась Гаврилова, что вспомнила. – Птичник! Точно! Как это я позабыть могла?! Коклинский или Ваклинский...
– Костик Жаклинский, – подсказала ей Аврора.
– Вот именно! Геня его ещё голубятником засранным называл! – и Зинаида Матвеевна залилась гомерическим хохотом – Арина поддержала её тоненьким хихиканьем. – Ой! Ариночка! Прости свою бабку! Это у меня от отчаяния вырвалось. Такие слова, солнышко моё, нельзя говорить! Поняла, детонька?
– Какие – такие?
– Ну такое, какое у меня только что нечаянно вырвалось, – оправдывалась Гаврилова, прикрыв рот ладошкой.
– Ты много всяких разных слов тут наговорила! – «солнышко» требовало повторения запретного слова.
– Ну и ладно, ну и забыли! Всякое бывает.
– Голубятник засранный! – во всё горло прокричала Аришенька, довольная собой.
– Сейчас по губам получишь! – осекла дочь Аврора.
– Ты чего на робёнке-то злость срываешь?! Это кто это тебе позволил дитятко-то обижать?! Не позволю! – и Гаврилова закрыла собою Арину. – Не позволю девочку трогать! – повторила она.
– О господи! Как же я от вас от всех устала! И что же это такое! – закатив глаза, взвыла Аврора и поторопилась уйти из кухни.
– Вы посмотрите-ка на неё! Нет! – и бабка слишком уж эмоционально хлопнула себя широкими ладонями по ляжкам. – Устала она! От чего это ты устала?! Инспектировать или контролировать? Тоже мне! Ифигентка посольства!
– Я – референт! – прокричала Аврора из комнаты.
– Да какая разница! Что то, что другое – работка-то не пыльная! Это не то что я! Всю жизнь!.. Ай, да что там говорить! – воскликнула Гаврилова, оскорблённая не на жизнь, а на смерть. – Мои руки тридцать пять лет счёты не выпускали! Только пальцами костяшки туда-сюда, туда-сюда! Вжик-вжик, вжик-вжик! Аж искры летели!
– Вот именно, – как-то совсем не по-детски, а скорее по-старушечьи пробрюзжала Арина, поддерживая бабку.
– Ты моё золотце! Дружок ты мой ситна-ай! Только ты меня и понимаешь! – соловьём заголосила Зинаида Матвеевна – её буквально переполняло чувство неистового обожания к внучке, которая впервые вступилась за неё. Гаврилова ликовала. Она пришла в дикий восторг от этого «вот именно», слетевшего невзначай с Арининых уст. Не зря, нет! Не напрасно она потратила на её воспитание семь лет! Осознав это, Зинаида Матвеевна второй раз в жизни испытала ни с чем не сравнимое чувство эйфории. Первый раз она ощутила его пару лет назад, когда две её внучки, скорее из вредности, чем из-за большой любви, в прямом смысле слова разрывали её на две части: Наташенька изо всех сил тянула бабку в свою сторону, Аришенька что было мочи – в свою. Именно тогда Гаврилова как никогда осознала свою нужность, полезность и необходимость. У неё от этого чувства аж в зобу дыхание спёрло. Однако длилось её наслаждение всего какую-нибудь минуту, поскольку девочки, несмотря на их нежный возраст, обладали совсем не детской силой...
– А после голубятника ты, между прочим, со своим Метёлкиным схлестнулась! Вот! Поглядите-ка! Додружились! – охрипшим голосом заключила свою речь Гаврилова и, схватив Арину за руку, привела её к Авроре в комнату. – Додружилися! – повторила она, красноречиво кивая на результат этой самой дружбы.
– Ох! Да дайте хоть полчаса в законный выходной в покое посидеть! – взмолилась Аврора.
– Пойдём, ба! Мы ей мешаем! – подлила масла в огонь Аришенька.
– Пойдём, солнышко моё! Все родители как родители! Гуляют с детьми в выходные, на каруселях катают, мороженым их кормят! А эта!.. В школу бедного робёнка определить вздумала!
– Вот именно, – поддакнула Арина.
– Сольныско ты моё! Хотесь молёчка с питенюской? – картавя, сахарным голоском спросила Зинаида Матвеевна внучку.
– Хочу! – басом ответило «солнысько».
«Наконец-то!» – с облегчением вздохнула Аврора, радуясь, что её оставили в покое. Она свернулась калачиком на кушетке в маленькой комнате. Сначала она всё мечтала о новой квартире, представляя, что и куда она поставит и как они там будут с Ариной жить-поживать, потом мысль её, подобно ныряльщику за жемчужинами, то и дело погружалась на самое дно памяти, добывая драгоценные воспоминания – сладкие, приятные, головокружительные, касающиеся исключительно Вадика Лопатина.
И где-то он сейчас, Вадик, её первая любовь? Кем стал? Кого он теперь целует, кому признаётся в своих нежных чувствах? «Нет! Всё-таки Вадька – это, наверное, именно тот, кто мне нужен», – думала Аврора, и на её губах появилась счастливая, блаженная даже какая-то улыбка, а в глазах застыли слезинки – застыли, но не скатывались по щекам.
Она помнила всё. Лёжа на Арининой кушетке, она в который раз переживала всё заново. Аврора видела в своём воображении, как Вадик впервые признался ей в любви у школьной чугунной ограды – он сказал тогда фразу, которую теперь наша героиня ждёт от каждого мужчины, что признаётся ей в своих чувствах. И если у кого-то из её поклонников случайно сорвётся с уст это незатейливое до смешного предложение, то Аврора если не выйдет за него замуж, то уж обязательно влюбится. «Гаврик... Я тебя люблю больше всех, больше себя!» – вот и всё его признание, но с каким отчаянием, с какой наивностью, чистосердечием и добротой это было сказано!
Только он, Вадик Лопатин, завязывая ей шнурки на старых допотопных коньках, называл её Аврошенькой, как-то по-особенному смягчая шипящий звук в её имени. Никто, больше никто и никогда не назовёт её так!
Она помнила и их прощальный, последний поцелуй! – она снова видела это, как наяву.
Это было тёплым майским вечером. Вадик подошёл к ней вплотную, обхватил за талию и попросил:
– Обними меня тоже за шею... Чтоб как в кино... – после чего зажмурился и звонко поцеловал её в губы.
Оба они не сомневались тогда, что первый раз в жизни поцеловались по-настоящему, как взрослые...
Вспомнив этот невинный поцелуй, Аврора тихонько засмеялась, как вдруг...
– Моё! – гаркнула Арина, беззвучно подкравшись к матери.
– О господи! Что такое?! – испугалась наша героиня.
– Встань! Это моя кушетка! Моя! Моя! Моя! – истошно кричала «детонька».
На её крик прибежала Зинаида Матвеевна, и началось... Началось то, что всегда происходило в подобных ситуациях.
– Ты что опять на робёнка-то кричишь?! Зачем мою детоньку обижаешь?! – завопила Гаврилова не своим голосом. – Ариночка, что случилось? Солнысько моё?
– Что она на моей кровати лежит?! Это моя кровать! И никто на ней не смеет, кроме меня, лежать! Потому что моё! Моё! Моё!
– Правильно, Аришенька! Своего никогда никому отдавать нельзя! Даже на время! Ага! Даже подержать! Коли попало в твои ручонки, то и твоё! Крепко держи! Ути, моя холёсия! – ворковала Зинаида с внучкой и диаметрально противоположным тоном (если, конечно, тон может быть диаметрально противоположным) проговорила (вернее сказать, рявкнула), обращаясь к дочери: – Нет! Ну это ведь надо! Взрослая женщина, а завалилась на детскую кроватку! Тьфу ты! Сил прямо никаких нет! Уж скорее бы квартиру дали! – ни к селу ни к городу заявила Зинаида Матвеевна, уводя «детоньку», когда Аврора поднялась с кушетки. – Пойдём, золотко моё, погуляем. Она больше не займёт твоё место! Не беспокойся. Идём, идём.
- Предыдущая
- 32/51
- Следующая
