Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/62
- Следующая
– Манечка, здравствуй, детка! Мы с тобой еще сегодня не разговаривали? – Это снова была бабушка.
– Разговаривали и все обсудили, поверь.
– Да? А я хотела узнать, вы когда с мамой ко мне приедете?
– В день твоего рождения, – терпеливо ответила я.
– Ха! На день рождения они приедут! До моего дня рождения еще День Победы и Новый год! Это что же получается, вы ко мне и на День Победы не приедете?
– Бабушка, у тебя день рождения в эту пятницу. Сейчас сентябрь. День Победы – в мае, понимаешь, девятое мая еще через полгода, а Новый год через три месяца. Сначала – твой день рождения, потом Новый год, а потом девятое мая, – еле сдерживаясь, вдалбливала я.
– Да?
– Да. Прекращай смотреть телевизор!
– А у нас сегодня йог в позе лотоса не смог! – выпалила бабуля очередную фразу из рекламного ролика и бросила трубку.
И отчего только у меня нет никаких способностей к иностранным языкам?! За всю свою жизнь я так и не смогла выучить ни одного. А как хорошо быть переводчиком! Вот была бы я сейчас не писателем, а переводчиком, как Женька, и не нужно было бы мне ничего придумывать – переписывай чужой текст и греби деньги лопатой.
Хотя нет, ничего не придумывать я бы, пожалуй что, не смогла – это скучно. Не представляю, как Женька целыми днями переводит чужие романы, инструкции по эксплуатации новомодной сантехники и электроинструментов?.. Он берется за все, потому что ему очень нужны деньги. Много денег. Когда я спрашиваю, зачем ему столько, он обычно отвечает, бесстыдно цитируя Федора Михайловича нашего Достоевского, надеясь, что я не вспомню, где он это вычитал:
– Многое я пишу вследствие необходимости, пишу к сроку, написываю по три с половиною печатных листа в два дня и две ночи. Я – почтовая кляча в литературе, и многие, о, очень многие уверяют, что от моих текстов пахнет потом и что я их слишком обделываю.
Однако все по порядку!
Женька изначально не являлся членом нашего коллектива, сформировавшегося еще в детском саду и называемого нами содружеством.
Евгений Сергеевич Овечкин – мой бывший сокурсник и примкнул к нам много позже, лет восемь назад. Теперь, когда Анжелка вышла замуж, Женя все чаще и чаще занимает стул вместо нее в нашем любимом кафе (где, кстати, мы должны встретиться с девчонками в четверг).
Я познакомилась с ним на первом курсе института – он учился на переводческом факультете, изучал французский и испанский языки. Поначалу он показался мне обыкновенным «ботаником», который уже в начале семестра беспокоится только о том, чтобы сдать к концу полугодия все зачеты и экзамены. Он был очень неразговорчивым и избегал общества как девушек, так и парней. Но к концу первого семестра он уже не казался «ботаником» – я поняла, что это человек с большими странностями. А дружба наша зародилась, когда Женька на экзамене по языкознанию подсунул мне под локоть шпаргалку.
Год спустя я узнала о том, что мой друг глубоко несчастен. Оказалось, что он – ни больше ни меньше, а ошибка природы, что ему нужно было родиться девочкой, а не мальчиком. Он не знал, как мне об этом сказать, и не нашел ничего лучшего, как для начала рассказать анекдот – наверное, надеялся, что я сама догадаюсь:
«Сидят в песочнице два карапуза – мальчик и девочка, без штанов. Мальчик внимательно глядит на свое отличающее начало, потом смотрит еще внимательнее туда, где оно должно быть у девчонки, и с сожалением и разочарованием спрашивает:
– Потеляля?
– Не-е, так и быле, – грустно отвечает малышка.
– Так вот я не понимаю, не способен понять грусти этой глупой девочки из песочницы! – горячо, на полном серьезе воскликнул тогда Женька. – Многое бы я отдал, чтобы у меня «так и быле»!
Я сразу-то ничего не поняла, а когда до меня наконец дошло, к чему клонит мой друг, стала его утешать, приводила кучу примеров из жизни, но тем самым только еще больше разозлила и расстроила его.
Через неделю он все-таки раскололся, потому что, наверное, я была единственным человеком, которому он мог доверить свою тайну.
Женька рассказал мне о своем первом неудачном сексуальном опыте. Ему было тогда пятнадцать лет, и он отдыхал летом у знакомых под Москвой. Все три месяца одна местная дама (вдова, схоронившая четырех мужей) оказывала ему недвусмысленные знаки внимания. Женька, в душе неисправимый романтик, воспринимал «знаки» с ее стороны как нерастраченную материнскую любовь (он все свое детство провел в каком-то интернате, где изучал английский язык, и родительского тепла ему явно не хватало). Он и представить не мог, что эта сорокадевятилетняя мадам хочет использовать его в качестве своего последнего любовника.
Как-то поздней осенью Женька приехал на дачу забрать свои вещи. Кроме его сорокадевятилетней воздыхательницы в поселке никого не было. Она заманила мальчишку к себе домой и чуть «не снасиловала», как он сам выразился. Дама эта была довольно тучной, высокого роста, а Женька был похож на тщедушного желторотого цыпленка с длинной шеей.
– Изольда сначала напоила меня чаем с черствыми плюшками и все повторяла, что ей холодно, что все уже давно разъехались, что ее летний домик уже не прогревается старым немецким камином, а она не могла уехать, не повидавшись со мной. Она все говорила, что знала, чувствовала и бога молила, чтобы еще раз меня увидеть.
Потом они долго сидели в тишине, слышно было только, как сильный холодный октябрьский ветер завывал в трубе и голые ветки сирени стучались в окно. Наконец Изольда встала со стула, вышла куда-то, а через пять минут появилась в ледяной комнате в одних колготках, которые плотно обтягивали ее кучковатые бедра. Она невероятно ловко стянула с себя колготки и сиганула к Женьке на кровать. Чашка выпала у него из рук, он ошпарил себе колени. От боли и неожиданности он ничего не мог понять. Вдруг взгляд его остановился на трехслойном Изольдином животе, на котором остался глубокий красноватый след от тугой резинки колгот.
Женька бежал в Москву от сорокадевятилетней вдовы, забыв про вещи, за которыми он, собственно, и приезжал, а перед глазами всю дорогу мерещился трехслойный Изольдин живот, разделенный следом от тугой резинки.
Эта «первая любовь» глубоко ранила романтического, воспитанного на классической литературе пылкого юношу. Он больше так и не сумел поверить в чистые отношения между мужчиной и женщиной, о которых читал в книгах.
Женька знал, что любой его ровесник не упустил бы такого момента и принял бы с удовольствием и с подростковым интересом любовь и ласки жирной вдовы, и ему потом совсем не было бы стыдно – напротив, он хвастался бы перед остальными своим первым опытом. Именно тогда Евгений понял, что он не такой, как все, – ему нужно было родиться той девочкой, которая якобы что-то потеряла в песочнице.
С каждым годом он все больше и больше убеждался в том, что внутри он совсем не мужчина и матушка-природа ошиблась, дав ему такое обличье. У него никогда не было женщин, он все чаще влюблялся в представителей своего пола – страдал, не ел, не спал…
Но водилась за ним одна странность: влюбляться в мужчин он мог только на расстоянии – в какую-нибудь модель с обложки гламурного журнала или в слащавую физиономию с телеэкрана. То есть чувство его всегда оставалось безответным, в результате чего за всю жизнь у него не было не только ни одной женщины, но и ни одного мужчины.
Для всех нас Женька был просто «хорошей девчонкой», с которой всегда можно поговорить по душам, обсудить, какой макияж моден в этом сезоне, и прошвырнуться по магазинам в поисках нижнего белья (Овечкин помешан на трусах и бюстгальтерах и всегда поможет подобрать то, что нужно). Он часто говорит нам:
– Никого у меня нет, кроме вас. Совсем я один на этом свете, сиротинушка.
Он действительно был круглой сиротой, его родители умерли, когда работали в Африке, – то ли от москитной лихорадки, то ли от лихорадки паппатачи, что, кажется, одно и то же, а может быть, подцепили малярию, точно не помню – Евгений не любит об этом вспоминать.
- Предыдущая
- 9/62
- Следующая
