Внебрачный контракт - Богданова Анна Владимировна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/55
- Следующая
– И постоим! И постоим!
На что Люба, пригнув голову, будто уберегая ее от только что просвистевшей пули, хитро прищурившись, решительно командовал, видимо, возомнив себя тем самым полковником, который, если верить Михаилу Юрьевичу, рожден был хватом: слуга царю, отец солдатам; вместо того чтобы молвить – «Ребята! Не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, как наши братья умирали!» – кричал во всю глотку, не помня себя:
– Квадрат 136! Цельсь! Пли!
– Люба! Дурак! Заткнись! – пытаясь переорать супруга, вопила баба Фрося, готовая вот-вот выпасть из окна.
– Люба, не мешай Накулечке! – поддерживала сестру Сара.
– Да! Сейчас собьется, и мы так и не узнаем, сгорела Москва или нет! – возмущалась Зинка. – И надо мне завтра на работу ехать, или уж там, на Пушкинской-то, и домов-то ни черта не осталось!
– Кода б на то не божья воля, не отдали б Москвы! – наконец завершала я свое выступление, а тетя Катя, далеко плюнув шелухой от семечки, вопросительно изрекала:
– Интересно все-таки, как Дуняша сочиняет – сама карандашиком по бумаге водит или за ней Зоя Кузьминична записывает?
После этой фразы у подъезда воцарялась мертвая тишина, я стояла на табуретке еще с минуту, потом не выдерживала и с чувством обиды восклицала:
– Чего сидите-то? – на что зрители от удивления раскрывали свои и без того открытые рты еще шире. – Хопайте! Хопайте! – требовала я, и тут на всю улицу обрушивался шквал аплодисментов, остановить которые никто был не в силах. Я кланялась и звонко кричала: – Хватит, хватит! Уже похопали!
Потом бабушка № 1 с видом неописуемой гордости и заносчивости на лице снова подхватывала меня под мышки и снимала с табуретки, предупреждая зрителей, что спектакль состоится завтра в это же время.
За полгода я успела ознакомить обитателей микрорайона с такими величайшими произведениями М.Ю. Лермонтова, как «Мцыри», «Кавказский пленник», «Демон», «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Зоя Кузьминична попыталась было разучить со мной по ролям «Маскарад», да не хватило у нее ни терпения, ни памяти для воплощения своей идеи в жизнь – она то и дело путалась в репликах. На том драма в действиях была оставлена, и бабушка все-таки не выдержала и вернулась к Александру Сергеевичу Пушкину. На сей раз она с большим вниманием проштудировала первую главу «Евгения Онегина» – как бы ненароком не обучить внучку непристойностям, которые ей случайно попались в сказке о «Царе Никите и сорока его дочерях». Над тем, оставлять ли в романе в стихах словосочетание «молодой повеса», она подумала-подумала, но решила все же не трогать текста, дабы не нарушать его гармонии. Сомневалась так же о «минуте умиления» и «невольных ласках», а фраза о «сердцах кокеток записных» ее вообще вывела из равновесия на целый день, однако к вечеру бабушка смилостивилась, примирилась с автором и решила не подвергать сии строки «богомольной важной дуре, слишком чопорной цензуре». Однако когда баба Зоя дошла до рассуждений пиита о стройности женских ножек, она не выдержала и решила подготовить мое выступление именно до этого отрывка, вследствие чего обитатели ближайших хрущевок так и не узнали ни о русской хандре, что овладела Евгением Онегиным, ни о деревне, где скучал герой, ни о знакомстве его с Ленским, Ольгой и Татьяной – одним словом, по этическим соображениям бывшей воспитательницы старшей группы детского сада зрители были обделены информацией о судьбе героев романа и не узнали, что в конце концов Онегин полюбил-таки Татьяну, но был отвергнут из-за того, что она уж другому отдана и собралась быть этому другому век верна.
Моя гениальность буквально била из меня фонтаном. Мне прочили блестящее будущее. Многочисленные бабки от нечего делать, мамаша в промежутках между сном и работой, дядя Ленчик, иногда отвлекаясь от очередной своей пассии, тетя Лида, у которой мы скрывались три года тому назад, – словом, все, кому не лень, настаивали: надо использовать мои таланты рационально, посвятить мою жизнь какому-нибудь одному занятию, а не разменивать ее на пустяки.
– Ребенка нужно немедленно отдать в школу! – настаивала бабушка № 1. – Тогда в тринадцать лет она уже сможет поступить в университет! А то и раньше, если сдаст выпускные экзамены экстерном!
– Ха! В школу! Вы смеетесь, что ли? Или хотите загубить ребенку детство? – возмущалась бабушка № 2 и приводила в пример свою старшую сестру. – Вон Сара – ни читать, ни писать не умеет, а неплохо живет. Да, бабка?
– А чаво? Неплохо! Погребок есть, торгую помаленьку. Только вот огород обещались ликвиндировать! Надо будет похлопотать. А Накулечку лучше всего счету обучить – будет со мной на риньке укропом приторговывать.
– Дуню военному делу обучить надо, а не на рынок ее ставить, укропом с бабкой торговать! К примеру, отдать ее в Суворовское училище... – мечтательно говаривал дед.
– Ну ты, Люба, дурак! Девочек не берут в Суворовское училище!
– Правильно Хрося говорит.
– У Дуняши голос хороший – звонкий, громкий, как у меня. Пусть поет лучше, – стояла на своем бабушка № 2.
– Нечего ей петь! Это занятие несерьезное и неопределенное. Я ее в музыкальную школу отдам, пускай на фортепьяно учится играть. Мне не дали – хоть дочь пианисткой будет! – Моя родительница была непреклонна.
– А я бы на вашем месте Дуню в балетную школу отдала, пока не поздно. У нее руки и ноги в разные стороны гнутся, – предлагала тетя Лида.
Но обычно на этом разговоры о моем будущем заканчивались – приходил папаша с работы, уставший, но довольный, потому что под окном его ждал новенький мотоцикл цвета прелой вишни, у окна – молодая любимая жена, а на столе – густой борщ с чесноком. После ужина у него, как правило, открывалось второе дыхание, он ощущал прилив бодрости и энергии и предлагал маме отправиться на мотоцикле за грибами. Родительница иногда оставалась со мной, а за грибами с величайшим удовольствием соглашалась сгонять бабка Сара.
Она собиралась, как в армии – за время горения спички нахлобучивала на голову шлем того же цвета прелой вишни, что и мотоцикл, накидывала Любину брезентовую куртку и, схватив несколько корзин, бежала опрометью на улицу. Отец долго прощался с мамой – казалось, не по грибы ехал, а его во второй раз призвали в ряды Вооруженных сил. Только после душещипательного прощания он заводил своего стального зверя и, тарахтя на весь двор, скрывался из вида вместе с бабкой.
Приезжали грибники утром, с черными от дорожной гари физиономиями и полными лукошками лживых опят и ярких мухоморов. Баба Фрося всегда подолгу ругала сестру за привезенные поганки.
– Бабка! Ты совсем – во! – И она покручивала пальцем у виска. – Одних мухоморов понавезла! Выкидывай немедленно!
– Ты, Хрося, не разбираисси – вот и молчи! – упрямилась та.
– Что тут разбираться?! – И бабушка № 2 выуживала из корзины огромный гриб на белой ножке с ярко-красной шляпкой в белую крапушку.
– Зато в мухоморах чарвяков нет! – стояла на своем старшая сестра. – Мухомор – самый полезный, мясистый гриб. Его просто нужно уметь готовить! А ты, Хрося, не умеешь! Надо взять болшой каструл, положить туда мухоморы и варить три часа после кипения, потом воду слить, налить новую и опять варить три часа после кипения – тогда не отравишься!
– Вот и травись сама! И только посмей мне Дуняшу этим говном накормить! – В этих словах таилась угроза.
Бабка действительно варила мухоморы шесть часов подряд, а потом, причмокивая, ела их с картошкой. И, что самое удивительное, поганками она не отравилась ни разу. Вообще, насчет продуктов питания старуха была неприхотлива – ела, что бог пошлет – в буквальном смысле слова. Только однажды бог послал ей некачественные сосиски.
Как-то летом они с Любой сторожили ночью урожай на огороде. Под утро и у бабки, и у деда в животе заурчало – они внезапно и синхронно захотели есть, но в «доме» ничего, кроме заварки, не было, огурцы только отцвели и успели едва лишь завязаться, лесная земляника была продана накануне – короче говоря, утолить голод было абсолютно нечем.
- Предыдущая
- 26/55
- Следующая
