Юность под залог - Богданова Анна Владимировна - Страница 41
- Предыдущая
- 41/53
- Следующая
Многогранность и многоплановость Юриного нрава, несомненно, отражались на его лице, в его движениях, жестах, словах. В нем сочеталось, пожалуй, все самое несочетаемое в мире – в нем одном: нежность и грубость, доброта и глупая какая-то жадность, невероятная тяга к свободе и боязнь остаться одному, потерять свою Басенку, равнодушие и неистовая горячность и азарт. Ну как, скажите, как могла Аврора бросить такого загадочного мужчину в свои двадцать три года? К тому же, если б она развелась с ним, куда она пошла бы? К матери и Гене? Вряд ли те обрадовались бы. Геня, несмотря на свою обожаемую трехлетнюю дочь Наталью, жениться на Ирине Стекловой не собирался – это не входило в его планы. Он часто оставался у нее – порой жил неделями, относясь к пасынку ничуть не лучше, чем в свое время к нему относился Мефистофель – Владимир Иванович. В отсутствие сына Зинаида Матвеевна оставляла Арину у себя, аргументируя это следующим образом:
– Нечего девочке на ваши скандалы смотреть! Да-да! Вы только и знаете, что обижать да наказывать робенка! Кончится тем, что вы мне ее угробите! А у меня ей спокойнее!
Практически постоянное пребывание Арины с бабкой принесло свои плоды – «робенок» к пяти годам, казалось, знал всего два слова: «хочу» и «мое». Когда Ариша ничего не хотела и не требовала своего (что, надо признаться, бывало крайне редко), она молчала. Зинаида Матвеевна была весьма довольна методами своего воспитания, во всем и всегда поддерживая внучку:
– Правильно, Аришенька, раз уж что взяла, никому не отдавай! Теперь это твое, а со своим, детонька, никогда нельзя расставаться! Складывай в кучку – сегодня тебе это не нужно, завтра пригодится! Коли попало в твои ручонки, то и твое! Крепко держи! Ути, мое золотко! – вразумляла она, крепко, с наслаждением целуя Арину в пухлую щеку.
Однажды Гаврилова пришла в настоящий восторг.
Как-то в одно хмурое осеннее утро Геня привел свою трехлетнюю дочь Наталью и, попросив мать посидеть с ребенком, уехал по делам. Зинаида Матвеевна хоть и любила сына (уж будем честными до конца) до безумия, до головокружения и потемнения в глазах, к Наташе испытывала чувства менее сильные и страстные. Ее внучкой, ее радостью, частью ее самой являлась, конечно же, собственница Арина, которая в то утро сидела на Зинаидиной кухне и молотила «Юбилейное» печенье.
– Аришенька! Пришла твоя сестричка! – с наигранной веселостью в голосе воскликнула Гаврилова. – Иди поздоровайся! – Аришенька и не подумала встать с табуретки – она схватила еще печенюшку и запихнула ее в рот.
– Наташенька! Как жизнь-то?! По бабушке соскучилась? – ворковала Гаврилова в коридоре, помогая второй внучке раздеться. – А папа-то с мамой ругаются? – выведывала она.
– Мой папа хор-р-р-оший! Мой папа – дур-р-рак! – «заступилась» за отца Наташенька, грассируя.
– Хе, хе, хе, – сдержанно то ли прокрякала, то ли хихикнула Гаврилова и повела Наташу к сестре. – Аришенька! Ты посмотри, кто к нам пришел!
И вдруг Аришенька совершенно неожиданно вскочила с места, опрокинув чашку с молоком, схватила бабку за рукав халата и потащила в комнату.
– Что с тобой, детонька?! – испугалась Гаврилова.
Наталья, беря пример со старшей сестры, ухватилась за второй бабкин рукав и изо всех сил принялась тянуть ту обратно на кухню.
– Мое! Мое! Мое! – орала пятилетняя Аришенька что было сил.
– Ду-р-р-ра! – вопила в ответ сестра – у Наташеньки в запасе, видимо, тоже был довольно скудный лексикон: кроме двух диаметрально противоположных по значению слов, она не знала более ничего.
– Мое! – крикнула Арина и с силой дернула бабку в коридор.
Зинаиду Матвеевну разрывали на части! Женщина в этот момент, как никогда, ощутила свою нужность, полезность, необходимость, отчего не просто пришла в восторг, а испытала ни с чем не сравнимое чувство эйфории, которое, надо сказать, длилось недолго. Уже через пять минут Гаврилова поняла, что, если внучки не прекратят ее делить, она действительно разорвется на две части. И тут перед ней возник эпизод из фильма, названия которого она уже не помнила, как, впрочем, и содержания. Правую ногу, по всей видимости, какого-то предателя привязали к одной лошади, левую – к другой и пустили животных во всю прыть мимо дубка. Естественно, достигнув дерева, – изменник пополам, лошади скачут вперед как ни в чем не бывало. «Сейчас и со мной так, и со мной так», – крутилось в голове Зинаиды Матвеевны. Мысль эта настолько ужаснула Гаврилову, что она попыталась сбросить двух «обезьянок», крича в истерике:
– Пустите меня! Живо! Я кому сказала!
– Мое! – не отступала Аришенька.
– Дур-р-ра! – не могла не отозваться Наташенька, как вдруг, неожиданно отпустив бабкину руку, она решительно прошла в коридор. Гаврилова вместе со своей любимицей свалилась на пол.
– Ты куда? Куда? – вопрошала Зинаида Матвеевна, по-пластунски ползая по узкому коридору. Вцепившись в ее руку, где-то позади барахталась Арина.
Наташа деловито схватила шарф с тумбочки и, не глядя в зеркало, намотала его вокруг головы, как обычно перевязывают челюсть, когда болит зуб, потом криво нахлобучила шапку, накинула пальто, застегнула его, перепутав все пуговицы, сунула ноги в разношенные сапожки... Она походила на солдата французской армии после сражения двенадцатого октября 1812 года, покидающего с позором Москву в дикий мороз по голодной, разграбленной Смоленской дороге.
– Стой! Это куда ты собралась?! Натаха! Натаха! – надрывалась Зинаида Матвеевна, – Арин! Ну пусти ты меня, бога ради!
– Мое! – зарычала Арина и в доказательство сказанного укусила бабку за руку.
– Да что ж ты творишь! – Пока Гаврилова вразумляла любимую внучку, Натаха, обозвав их обеих «дурами», открыла дверь и была такова. – Аринка! Пусти меня! Она ж уйдет! Что Геня-то скажет! – чуть не плакала Зинаида Матвеевна. И тут вся она как-то обмякла, приятное тепло разлилось по телу, слезы умиления вдруг ни с того ни с сего навернулись на глаза. – Ах ты, детонька моя! – хлюпала Гаврилова, обнимая свободной рукой разъяренную «детоньку». – Твоя бабушка! Да? Твоя? Никому ее не отдашь? Правда?
– Мое! – отрезала Арина, не отпуская бабкину руку.
– Вот и правильно, вот и правильно! Раз уж что взяла, никому не отдавай! Коли попало в твои ручонки, то и твое! Крепко держи! Ути, мое золотко! – лепетала она, крепко, с упоением целуя Арину в пухлую щеку. Гаврилова впервые ощутила, что любима внучкой, что недаром потратила она пять лет на ее воспитание. – Любишь бабушку-то? Да? – спросила она, сахарно улыбаясь.
– Не-а! – мотнула головой Ариша.
– Как же так? А чо ж держишь меня? Не пускаешь? – удивилась Гаврилова.
– Потому что мое!! – набычившись, проговорило «золотко».
– Значит, любишь! – с облегчением вздохнула бабка. – Как, Ариш, свово-то не любить? Как не ценить-то? Правда?
В тот день повезло всем. И Гене, и Наталье – слишком уж самостоятельной для своего возраста, и ее матери Ирине Стекловой, но в первую очередь, конечно, Зинаиде Матвеевне. Чем мог бы закончиться уход ребенка из дома? Не исключено, что трагедией...
Пока бабка с любимой внучкой выясняли отношения, сидя на полу в узком коридоре, Наташа спустилась на первый этаж, вышла на улицу и отправилась искать своего папу («хорошего дурака»). Она торопливо перебирала ножками, пытаясь уйти от дома как можно дальше и быстрее, поскольку знала, что бабка наверняка хватится ее и побежит разыскивать. План Натальи был таков: сесть на троллейбус – тот самый, на котором они с отцом ехали сюда, – потом спуститься в метро и доехать до остановки «Пушкинская». Там пройти по платформе мимо большущего зеркала и спросить у тетки в синем форменном костюме, где папа. Наташа знала, где работал отец, – она несколько раз бывала у него.
Но план ее был нарушен, так как у соседнего дома стоял ее родитель и о чем-то очень эмоционально разговаривал с мужиком в вишневом шлеме. Наталье крупно повезло, что папаша остановился поболтать с шурином о том о сем и тем самым спас ситуацию.
- Предыдущая
- 41/53
- Следующая
