Кокон Кастанеды - Брикер Мария - Страница 1

• 1/54
• Следующая

Горьковатый еловый дымок тянулся вверх, к круглому диску луны. Ночь была прохладной и безветренной. С неба падали звезды, отскакивали от горящих поленьев костра на потертые детские ботиночки и туфельки, прятались во влажной траве. Двенадцать пар детских глаз смотрели на него встревоженно и с надеждой.

– Дайте ваши ладошки, – попросил он.

Дети послушно протянули ему худенькие ручки. В каждую ладошку он положил по желтому камешку. В свете костра камешки светились, словно изнутри, и казались маленькими солнышками. Дети возбужденно загудели, разглядывая свои сокровища. Лишь одна девочка осталась серьезной, она была старше и рассудительнее всех.

– Как же мы поймем, что пришло время? – спросила она.

– Нам будет дан знак. Когда среди зимы вырастет зеленая трава, на деревьях набухнут почки, проснутся медведи и птицы вернутся с юга – я вернусь вместе с ними, и мы встретимся здесь снова, в этот самый день. А до тех пор вы должны жить и хранить эту тайну.

– А тетя Вася плакала и говорила, что мы все скоро умрем, – прошептала девочка.

– Она ведь не знает наш секрет, – улыбнулся он, крепко обнял каждого и поцеловал на прощание.

Он шел к станции с рюкзаком за спиной и повторял про себя: «Теперь они не умрут! Не умрут! Не умрут! Не умрут…»

Экзотика началась у двери в чайную, где их встретила сдержанная девушка азиатского типа в пурпурном шелковом платье, расшитом райскими птицами. Девушка приняла у них верхнюю одежду и проводила в зал. Говорила она без акцента, на чистом русском языке. Кореянка, изображающая китаянку для несведущих клиентов, предположил Варламов, осматриваясь. Небольшой зал тонул в бордовом сумраке настенных бра, на столах черного дерева тлели сандаловые палочки, из динамиков лились мелодии Сезарии Эворы – сплошная эклектика, но со вкусом.

Официантка провела их через зал и указала на огороженную декоративными стенками-ширмами прямоугольную лежанку типа японского татами с деревянными бордюрами по краям. В центре лежака, усыпанного бесчисленными шелковыми подушечками, был установлен низкий столик для чайных церемоний, над столиком висела лампа, рассеивающая мягкий свет.

Варламов напрягся: он не понимал, почему Степан Барышев назначил ему встречу именно в этом месте. Атмосфера заведения больше располагала к интиму, а не к разговорам о делах. И главное, режиссер слабо себе представлял, о чем таком конфиденциальном собирается поговорить с ним успешный предприниматель, владелец сети французских булочных-кондитерских. Близкими друзьями они не были: пересекались иногда на светских раутах. Знакомство случилось пару лет тому назад, когда для съемок нескольких эпизодов варламовского фильма Барышев предоставил в полное распоряжение режиссера одну из своих кондитерских и не взял за это ни копейки. Старался исключительно ради любви к искусству, в котором категорически ничего не смыслил. Во время просмотра киноленты Степа не уснул лишь потому, что его подбадривали изредка мелькавшие в кадре родные интерьеры и дочь Лиза, толкавшая Барышева локтем в бок. С премьеры Степан вышел слегка растерянным, с опаской поглядывая на восторженных киногурманов. На банкете он сдержанно выпил водки, похлопал Варламова по плечу и удалился. В общем, не был Барышев поклонником творчества культового режиссера, значит, не просто чайку пригласил попить Варламова: пришло, видно, время платить по счетам.

Иван Аркадьевич глубоко вдохнул тяжелый запах тлеющих сандаловых палочек, снял ботинки и залез на татами. Степан на мгновение замешкался, глядя на мягкое ложе. Вероятно, бронируя «диван», он никак не предполагал, что придется обнажать конечности, и слегка растерялся.

– Лизку задушу! – прорычал он. – Это она, паразитка, мне столик здесь заказала. Сказала, что местечко богемное и можно на любые темы общаться – никто не помешает. Нет, ну надо же! Надо же – удружила! И как я теперь?.. А, ладно! – Барышев обреченно махнул рукой, скинул обувь и, как тюлень, заелозил по татами, устраивая свое богатырское тело на подушках. Иван Аркадьевич хихикнул, поняв заминку Степана, – один носок у предпринимателя оказался дырявым. – Прохудился, – пожал плечами Степан и застенчиво пошевелил волосатым пальцем, торчавшим из носка.

– Бывает, – усмехнулся Варламов.

– Ага, бывает. От моей дочурки все, что угодно, можно ожидать – это она подстроила. Когда я ее о тихом богемном местечке спросил, она, видно, подумала, что я с бабой на рандеву иду. Носок – это еще ничего. В прошлый раз она мне трусы с Микки-Маусами подсунула. Я на деловую встречу опаздывал, а после сразу на свиданку собирался. Душ, короче, принял, метнулся в спальню – лезу в ящик за трусами, а там Микки-Маусы, Санта-Клаусы и прочие придурки! – Барышев поморщился. – Чай будем пить или что покрепче? – спросил он, но, не дождавшись ответа, забасил: – Иван Аркадьевич! Умоляю! Челом об землю бью! Помогите! Любые деньги заплачу! – Степан стукнулся головой о столешницу для убедительности и поднял полные мольбы глаза на режиссера.

Варламов крякнул, невзначай огляделся и высморкался в бумажную салфетку.

– А в чем, собственно, проблема? – после паузы полюбопытствовал режиссер.

– Проблема… Проблема вот в чем… Сейчас я вам все расскажу…

Лизавета с детства любила пошалить, она обожала пафос и театральные жесты. Закатить глаза, схватиться за сердце и внезапно грохнуться «без чувств» на пол… где-нибудь в общественном месте, сопроводив обморок душераздирающим воплем: «Я завалила сессию», – было как раз в ее духе. К счастью, сессии Лиза заваливала редко. Изобретательный ум и актерский талант вкупе с врожденным обаянием помогали: ближе к концу семестра барышевская дочка внезапно беременела и на экзамены с зачетами являлась с большим животом, заплаканными глазами и нездоровой бледностью на лице. Тяжело дыша, Лизавета присаживалась напротив экзаменатора, называла номер билета, невнятно лепетала ответ, хваталась за живот и начинала учащенно дышать. Преподаватели, как правило, пугались, спешно просили зачетку, ставили «хорошо» и отпускали студентку с миром. Попадались, правда, нахалы, которые пытались сопротивляться психологическому штурму, но их хватало ненадолго, потому что от подобной бессердечности у Лизаветы случался приступ токсикоза, натурально так случался, прямо на пол аудитории. После удачной сдачи экзаменов беременность тут же самопроизвольно рассасывалась, а цвет лица возвращался к прежней весенней палитре. Так Елизавета Степановна Барышева ухитрилась благополучно дотянуть до четвертого курса, забеременев за три года учебы пять с половиной раз. С поличным Лизавету прихватили в конце шестого семестра. Не повезло: в туалет, где Барышева пыталась избавиться от очередной «беременности», заглянула преподавательница, которая пять минут назад чиркнула в зачетку Лизаветы волшебное слово «зачет». Ушлую студентку попросили из института, но шумиху поднимать не стали: во-первых, правда, могла спровоцировать нежелательный скандал, что, несомненно, подорвало бы репутацию престижного вуза. Во-вторых, Барышев тут же вмешался в конфликт и все уладил. Лиза, получив от отца строгое внушение, пару подзатыльников и наказание в виде лишения карманных денег сроком на месяц, легко перевелась в другой институт, не менее престижный, где благополучно получила диплом юриста. Однако на этот раз учиться пришлось всерьез. Что делать с дипломом, Лиза не знала: плодотворно трудиться на благо Родины в ее планы не входило, поэтому, сунув документ в гламурную рамочку из розового кварца, она повесила его на стенку в своей комнате, чтобы любоваться на него, лежа в джакузи. Барышев, правда, возражал, сказав, что не дело вешать диплом на стену в комнате, где дочь регулярно принимает водные процедуры, так как повышенная влажность может повредить документ о высшем образовании. Но Лизавета настояла на своем, и диплом остался висеть на прежнем месте. Он неплохо смотрелся рядом с подлинником Айвазовского, который папа подарил дочке на окончание института.

• 1/54
• Следующая