Не книжный переплет - Брикер Мария - Страница 51
- Предыдущая
- 51/62
- Следующая
– Ко мне домой.
– Вы в своем уме? Я вижу вас первый раз в жизни! – возмущенно воскликнула Катя.
– Я познакомлю вас с мамой, она расскажет вам обо мне. Кстати, вы напрасно думаете, что видите меня впервые, я не пропускал ни одного балета с вашим участием. Несколько раз вы давали мне автограф. Возможно, вы просто запамятовали, что знаете меня.
– Да, поехали! – неожиданно оживилась Катя. – Проходите на кухню, поставьте цветы в вазу и подождите меня. Я переоденусь и буду в полном вашем распоряжении. Кстати, Леонид, – крикнула она из другой комнаты, – а чем вы занимаетесь, если не секрет?
– Я философ! – ответил Леонид с кухни.
– Ну что же, философ, – рассмеялась девушка, – вот вам моя рука, и, прошу вас, никогда больше не дарите мне розовые розы, перевязанные красной лентой!
– Хорошо, – серьезно кивнул Леонид, – обещаю, что всю жизнь я буду дарить тебе только красные розы, перевязанные розовой лентой.
Леонид Кошель сдержал свое обещание: на все семейные праздники отец Веры дарил матери букет красных роз, и Верочка долго не знала, почему букет непременно перевязан отвратительной розовой лентой и почему ее утонченная мать каждый раз подмечает это с восторгом, а не с содроганием.
Она росла окруженная заботой и любовью, в уютной квартирке на Старом Арбате. Единственное, что омрачало ее счастливое детство, – это рьяное желание матери сделать из нее знаменитую балерину. Занятия в балетной студии и дома доводили ее до нервного припадка, ноги болели, одно только слово «станок» вызывало судороги во всем теле, но она, как послушная дочь, безропотно шла на занятия и делала вид, что счастлива, лишь бы не огорчать свою маму. Мучения закончились в седьмом классе, когда Вера неожиданно вытянулась, стала выше всех своих сверстников, и в балетной студии ей тактично намекнули, что следует сменить станок на спортивный зал с баскетбольной сеткой. Теперь она могла с чистой совестью заняться тем, о чем мечтала с самого раннего детства, – и поступила в районную художественную школу. На занятия она летела, как на крыльях, но спустя год ее настроение сменилось тяжелой депрессией. Скучные натюрморты, обрюзгшие натурщицы и постоянные придирки и замечания педагогов по поводу ее техники письма начали раздражать и угнетать. Она рисовала чувствами, эмоциями и душой, строго отвергая все принятые стандарты, и ее работы кардинально отличались от всех остальных. За это ее презирали и высмеивали. Но она интуитивно чувствовала, что все делает правильно, что именно так нужно использовать цвет, и неважно, что восковые груши и яблоки получались другого оттенка и не совсем той формы. Конфликт с педагогами и одногруппниками нарастал, но она продолжала посещать занятия – без выпускного диплома поступить в художественный вуз было нереально. До выпускных экзаменов оставалось несколько месяцев, она пришла на занятие по живописи и в дверях аудитории столкнулась со своим педагогом.
«Дорогуша, – с ухмылкой сказала ей старорежимная тетечка с пучком на голове и брошью на белом кружевном воротничке, – хочу тебя поздравить, я выставила твои работы на нашей новой выставке, и они заняли там почетное первое место. Сегодня я освобождаю тебя от занятий, иди в актовый зал и наслаждайся славой».
Вера с удивлением посмотрела на педагога: ни для кого не было секретом, что училка по живописи ненавидела ее больше всех. Пытаясь прийти в себя от счастья, она бросилась вверх по лестнице. По пути ей встретилось несколько ребят из школы, все они почему-то прятали глаза, отворачивались и хихикали в кулачок. Она добежала до нужной двери, распахнула ее и вошла. Несколько человек при виде ее захлопали в ладоши и расступились. Ее картины висели на стене в окружении отвратительных, ужасающе вульгарных работ, а над ними красовался яркий плакат с названием выставки: «ХУДШИЕ РАБОТЫ ЗА МИНУВШИЙ ГОД».
Верочка обвела взглядом ухмыляющуюся толпу и дико закричала. Все перестали смеяться, но она продолжала кричать до тех пор, пока не сели связки, потом бросилась срывать картины со стены, рвать их на части, топтать. На ее крик прибежали педагоги, ее пытались успокоить, но она вырывалась, кусалась и царапалась, как дикая кошка. Успокоить ее смогли только врачи «Скорой». Затем последовали три месяца лечения в отделении нервных болезней, извинения со стороны школы и диплом об окончании с отличными отметками, который она сразу, как только получила, спустила в унитаз, увольнения нескольких педагогов – организаторов выставки, стойкое нежелание рисовать и отказ от поступления в институт. Несколько месяцев она не выходила из дома и чахла на глазах. Родители с ума сходили от беспокойства и безуспешно пытались вернуть дочь к нормальной жизни. Помог случай. В квартиру напротив въехали новые соседи: пожилой седовласый мужчина и его дочь. Верочка вдруг ожила, имя нового соседа она хорошо знала. Вениамин Константинович Дюков был любимым художником девушки, его фамилия скандально гремела на весь Союз, критики безбожно хаяли его творчество, выставки его работ отменяли перед открытием – он был не востребован на Родине. Но на его картины стояла очередь из иностранцев, которые скупали их пачками и увозили за рубеж. Верочка не находила себе места несколько дней. Дюков был для нее абсолютным авторитетом, она была уверена, что именно этот человек сможет нормально объяснить, что€ с ее работами не так, и, возможно, поможет ей взглянуть на все ошибки иначе. Наконец она набралась смелости, прихватила с собой несколько своих работ и позвонила в соседскую дверь.
Дюков принял ее нехотя, сварливо отругал, что побеспокоила, хмуро выслушал ее сбивчивую речь, закурил, выдул вонючий дым от папиросы «Беломор» ей в лицо и сухо спросил:
– Значит, критика тебя моя интересует?
– Да, – испуганно кивнула Вера.
– Я, голуба, беспощаден и кровожаден – халтуру на дух не переношу и не умею льстить. Тебя такой критик устраивает?
– Да, – вновь кивнула Вера.
– Ну ладно, давай сюда свои работы, гляну, что ты там намалевала. Но смотри, потом не дуйся – я тебя предупреждал.
Вера трясущейся рукой положила на стол перед художником несколько своих зарисовок и, закрыв от страха глаза, замерла в ожидании. Зашуршали бумажные листы, послышался тяжелый вздох Вениамина Константиновича.
– Что зажмурилась? Знаешь, что ты мне приволокла? – грозно рявкнул Дюков, и Верочка сползла в кресло и вспотела. – Нет, я не пойму, ты действительно дура или притворяешься?
– Да, – прошептала Вера, – я, пожалуй, пойду.
– Что – да?! Критики ей моей захотелось! Обскакала меня на белом коне и еще критику от меня хочет получить! Работы у тебя еще есть?
– Да, – округлив глаза, сказала Вера: смысл слов Дюкова никак не хотел доходить до ее испуганных мозгов.
– Ну и чего ты расселась тут, как кисейная барышня? Волоки все сюда, все, что у тебя есть!
Вера бросилась к себе в квартиру, схватила папку со своими работами и вернулась обратно. Дюков внимательно просмотрел все, отложил папку в сторону и сказал:
– Ты гениальна, детка, и тебя ждет великое будущее! Завтра познакомлю тебя с нужными людьми, они помогут тебе раскрутиться. Хотя совковой славы не жди, газеты будут обливать тебя помоями, и звание народного художника СССР тебе не светит. Ты будешь известна только в узких кругах, подпольные каталоги с твоими работами будут мусолить до дыр хиппи в подвалах. Ты будешь модной в богемных тусовках, и о тебе заговорят на Западе. Все, иди. Хотя нет, постой, что у тебя за идиотская косичка на голове? А надето на тебе что? Это ж надо – напялить на себя такое дерьмо! Чтоб я больше этой кофты с кружевами и рюшами на тебе не видел! Запомни, теперь ты модная художница, и выглядеть должна соответственно. Иди на кухню и сделай нам чаю. Скоро придет моя дочь – она тобой займется.
С дочерью Дюкова они нашли общий язык с полуслова. Александра с энтузиазмом бросилась менять имидж Веры, и уже через несколько дней Верочка была другим человеком и пугала мирных советских людей своим новым обликом: протертыми джинсами, звенящими браслетами, ярким макияжем и умопомрачительной прической, от которой мать Веры при виде дочери каждый раз теряла дар речи и начинала плакать беззвучными слезами. Но Вера не хотела ничего менять: для нее началась новая жизнь, новые знакомства, тихие уютные подвалы Старого Арбата, в которых собиралась продвинутая московская молодежь, интеллектуальные разговоры о запрещенной литературе и музыке, радио «Свобода», травка, портвейн, ленивое поругивание режима, смелые антисоветские анекдоты.
- Предыдущая
- 51/62
- Следующая
