Похититель душ - Бенсон Энн - Страница 100

• Предыдущая
• 100/127
• Следующая

Голос де Пенкётдика прервал мои тяжелые размышления; он назвал имя милорда и велел ему встать лицом к суду. Жиль де Ре выпрямился во весь рост и повернулся к судьям.

– Вы ответите, месье, на множественные обвинения, выдвинутые против вас, – произнес де Пенкетдик. – Вы дадите клятву и будете говорить по-французски.

Обвиняемый оглядел огромный зал, время от времени задерживаясь на том или ином из своих подданных. Но только две его почитательницы осмелились ему ответить, и то лишь мимолетно. Смотреть в глаза такого человека было небезопасно.

– Вы намерены ответить, месье? – снова спросил де Пенкетдик.

В зале повисла такая тишина, что мы слышали, как жужжат мухи; милорд ничего не ответил на вопрос обвинителя. Все глаза обратились на великого маршала Франции. Затем тишину нарушил вздох разочарования, вырвавшийся у Пенкётдика, и все посмотрели на него. Медленно, поскольку иначе не позволял возраст, он повернулся к его преосвященству и брату Блуину и едва заметно кивнул, видимо, это был заранее оговоренный сигнал. Затем он сел в обитое бархатом кресло, с которого поднялся несколько минут назад, снова превратившись в безмолвного старика.

Жан де Малеструа слегка наклонился вперед и заявил:

– Вы будете отвечать, милорд.

Почему Жиль де Ре ответил его преосвященству, своему давнему врагу, а не Пенкётдику, с которым его не связывала вражда, я не знаю. Он посмотрел в глаза Жана де Малеструа и с подчеркнутым высокомерием сказал:

– Не буду.

Все дружно вскрикнули от изумления. Отказаться отвечать представителю Бога – страшная ересь. Обратиться к нему без полагающегося уважительного титула также неслыханно.

– Я снова повторяю, милорд: вы должны ответить на выдвинутые против вас обвинения. И советую вам хорошенько подумать о своей бессмертной душе.

Я видела, что Жиль де Ре старается держать себя в руках, чтобы не взорваться, – он дрожал и кипел от негодования.

«Клянусь тебе, Этьен, я думала, что он взорвется, – когда он не получил того, что хотел, он задерживал дыхание, пока не посинел. Потом он выпустил воздух и пришел в страшную ярость, он был похож на молодого быка, которому проткнули глаз! Этот мальчик не принимает отказов, он непременно будет добиваться своего… Иногда мне хочется собственноручно его выпороть, и я жалею, что это запрещено».

«Успокойся, Жильметта. Воспитывать этого ребенка не твое дело».

«Если не мое, тогда чье? Его необходимо воспитывать».

И вот теперь мы стали свидетелями этого недостатка в воспитании – уж не знаю, кого следует винить в том, что все сложилось именно так.

– Я не буду отвечать, – снова заявил он и сначала посмотрел на Жана де Малеструа, а потом на брата Блуина. На лице у него презрение боролось с гордостью. – Вы не являетесь и никогда не были моими судьями.

– Именем Господа нашего, который есть и всегда будет вашим судьей, я требую, чтобы вы ответили на обвинения, предъявленные вам сегодня.

Неожиданно Жиль де Ре принялся кричать на Жана де Малеструа и судей, и все трое резко отшатнулись, словно вдруг испугались за свою жизнь.

– Вы все воры и мерзавцы, вы получили взятки за то, чтобы осудить меня, – вопил он, – и я лучше буду болтаться на виселице, чем стану отвечать перед такими судьями, как вы.

Он повернулся и направился к двери, но два стражника его остановили. Он не подчинился и попытался вырваться, и на какое-то мгновение мне показалось, что ему это удастся. А тем временем в зале суда воцарился настоящий хаос. Жан де Малеструа вскочил на ноги и, когда к нему подтащили Жиля де Ре, громко сказал, пытаясь перекричать шум толпы:

– Возможно, вы не до конца понимаете, какие обвинения против вас выдвинуты, милорд. – Он повернулся к одному из писцов. – Повторите обвинения по-французски, чтобы барон де Ре их понял, поскольку он, судя по всему, не осознает, в каком серьезном положении находится, по-видимому, он не знает латыни.

Жиль де Ре возмущенно замахал руками.

– Je comprends le Latin![67]

– Даже слишком хорошо, – едва слышно прошептала я.

Мне с трудом удавалось отобрать у него «Двенадцать Цезарей»[68], когда он был ребенком. От этой книги мне всегда становилось нехорошо. Какие страшные вещи творили мерзавцы именем своей власти! Подобные истории могут нанести страшный вред душе ребенка, сделав ее глухой к кровавым ужасам. Однако Жан де Краон настаивал на том, что она должна стать частью его образования, и Ги де Лаваль не возражал.

Несчастный писец, держа в руке пергамент, тут же поднялся со своего места и дрожащим голосом начал переводить обвинения на французский язык. Милорд задрожал и громко выкрикнул:

– Я не идиот! Я знаю латынь не хуже остальных.

Испуганный писец замолчал и посмотрел на епископа, который хмурым взглядом приказал ему продолжать.

Жиль де Ре прекратил возмущаться и сердито уставился на его преосвященство, а в притихшем зале звучали французские слова. Я видела у него такой же взгляд, когда он повзрослел и сбросил иго тирании Жана де Краона, – чистое, холодное презрение и вызов. Он снова перебил робкого писца.

– Я не стану делать ничего из того, что вы требуете как епископ Нанта, – прошипел он.

Пытаясь вырваться из рук стражников, он переводил глаза с одного судьи на другого, словно пытался напугать их силой своей ярости. Никто не выдержал его взгляда. На помощь позвали еще одного стражника, и наконец милорда удалось успокоить – до определенной степени.

Жуткая тишина повисла в зале, когда Жан де Малеструа попытался вернуть себе уверенность. Он расправил складки своего одеяния, пригладил волосы и огляделся по сторонам. Ему не удалось найти поддержки среди собравшихся в зале зрителей.

И тогда на него снизошло спокойствие, так хорошо мне знакомое затишье перед бурей.

Мне казалось, я слышу, как он обращается с молитвой к Богу: «Отец наш, я бы хотел, чтобы эта чаша меня миновала…» Но он не сдался и снова потребовал, чтобы Жиль де Ре ответил на обвинения, выдвинутые против него.

Так продолжалось некоторое время. В конце концов очередной отказ Жиля де Ре отвечать на требования Жана де Малеструа прозвучал так тихо, что мы его едва расслышали, словно он устал повторять одно и то же.

И тогда его преосвященство удивил нас всех.

– Клянусь всеми святыми, Жиль де Ре, своим еретическим отказом отвечать нам вы вынуждаете нас отлучить вас от святой Римско-католической церкви.

Я увидела прежнего Жиля, который пришел в слепую ярость. Он выпрямился и принялся осыпать грязной бранью его преосвященство, я не могу повторить слова, которые он произносил, из страха за свою бессмертную душу. Затем он выкрикнул:

– Я знаком с законами Римско-католической церкви не хуже всех вас. И я не еретик! – А затем он объявил: – Если я совершил преступления, в которых меня обвиняют, в таком случае получается, что я забыл о своей вере. А это не так.

– Возможно, и нет, милорд, – проговорил Жан де Малеструа, – но зато ваша дерзость не знает границ, к тому же, похоже, вы потеряли рассудок. Вы изображаете неведение и отрицаете свою вину, но вам никто не верит.

– Я бы никогда не стал притворяться в столь серьезных вопросах! – Его слова прозвучали скорее как мольба, а не утверждение. – И я потрясен, что месье Л'Опиталь согласился передать церковному суду те жалкие показания, что у вас имеются касательно произошедших событий, и, более того, допустил, чтобы мне предъявили обвинение от имени герцога Иоанна.

Пустые слова!

Де Пенкётдик поднялся со своего роскошного кресла и повернулся к судьям.

– От имени герцога Иоанна я требую, чтобы этот человек был признан виновным за неуважение к суду, которое он проявил, отказавшись, несмотря на все увещевания лиц, облаченных священным саном, отвечать на предъявленные ему обвинения.

Когда он закончил, судьи молча переглянулись, признавая его правоту. Жан де Малеструа взял перо и чистый лист пергамента и принялся писать, старательно выводя буквы, потому что слова, которые обвинитель зачтет с этого листа, будут чрезвычайно важны.

• Предыдущая
• 100/127
• Следующая