Ночь полководца - Березко Георгий Сергеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/45
• Следующая

«Как я ударю сейчас по немцам!.. Как я ударю!..» — подумал Рябинин, словно разгоряченный молодой лейтенант.

— Мы еще встретимся в твоих Царовцах, Никитин… — продолжал он. — Мы еще увидимся в Берлине. А кого не досчитаемся — помянем добрым словом.

— До свиданья, товарищ командующий… Спасибо вам, — серьезно сказал солдат.

«Служу Советскому Союзу!..» — едва не ответил красноармейцу командарм.

Телефонная связь с армией была быстро налажена. Начальник штаба, вызванный к аппарату, доложил командующему, что атака, ожидавшаяся им, отменена. Дамба на Лопати была повреждена бомбежкой, и река, вздувшаяся от недавних ливней, затопила позиции правого фланга армии. Командующий, расспросив о подробностях, мог лишь подтвердить приказ, отданный в его отсутствие… Минуту он молча, неподвижно лежал, глядя в потолок, жуя тонкими губами. Потом приказал соединить себя с членом военного совета Уманцем. Пока того разыскивали по телефону, Рябинин тщательно отметил на карте участки фронта, оказавшиеся под водой. Адъютанту он поручил вызвать к себе полковника Богданова и Семененко — командиров дивизий.

Вскоре и бойцам в медсанбате стало известно о несчастье, постигшем армию. Раненые, прибывшие с передовой, рассказывали, что вода заливает их окопы. Говорили даже, что какие-то подразделения отрезаны от своих тылов, что связь между частями порвана, что где-то потонула артиллерия. И если не всему следовало верить, было очевидно, что неожиданная катастрофа делает невозможным дальнейшее наступление.

— Середь реки осетра не ухватишь… — заметил пожилой, седоватый солдат, раненный в руку.

Он недавно проснулся и сидел теперь на своем ложе; соломинки торчали в его всклокоченных волосах.

— На оборону переходить надо… Как же иначе… — серьезно сказав Никитин, и все согласились с ним.

Словно уговорившись, бойцы не вспоминали больше о полных надежды обещаниях командарма. И по неловкости, которую испытывал Уланов, думая о них сейчас, он понял, что это же чувство удерживало его товарищей. Люди задумывались, отмалчивались или произносили что-нибудь вроде: «Да, так-то вот… Бывает…»

— Коля! — окликнул кто-то Уланова. Он обернулся и в двух шагах от себя увидел высокую фигуру в мокрой плащ-палатке с откинутым на спину капюшоном.

— Что делаешь тут? Раненый, что ли? — спросил Рябышев, улыбаясь.

— Ты?! — крикнул Николай, и хотя он не только не был близок с Рябышевым, но почти не замечал этого боязливого, туповатого, казалось, солдата, сейчас он очень обрадовался.

— Как наши? Да отвечай же… — торопил Николай.

— Достается нашим… Там такое делается! — Рябышев говорил громко, уверенно, как человек, избегнувший, не в пример другим, смертельной опасности. Это поднимало его в собственных глазах над теми, кому не удалось уйти вместе с ним.

— Двоеглазов жив? — спросил Николай.

— Был живой…

— Колечкин? Кулагин?

— Живые… Быкова убило…

Перебирая по фамилиям бойцов своего взвода, судьбу которых он едва не разделил, Николай почувствовал, что он действительно теперь крепко связан с ними.

— Ну, а где вы теперь? Как вообще положение? — спросил ом.

— Пропадаем, — уверенно ответил Рябышев.

Свернув козью ножку и прикурив, он обстоятельно рассказал, как роте удалось ворваться в окопы первой неприятельской линии. Всю ночь шел близкий огневой бой — немцы нажимали, стремясь выбить атакующих из своего расположения. Утром наступило относительное затишье, и ему, Рябышеву, поручили доставить в тыл раненых. Но добирался он сюда с большим трудом, так как дорог больше не было.

— …На пупе сидим — кругом вода, а спереди фрицы… — закончил он и, поплевав на пальцы, погасил окурок.

— А у меня, понимаешь, опять с ногой несчастье… В госпиталь посылают… — сказал Николай, предупреждая упрек в том, что находится здесь, а не вместе со всеми.

— Подвезло тебе, прямо скажу, — заметил Рябышев.

— Ну, какое там подвезло! — недовольно сказал Николай.

— Кто там остался — никуда не уйдет… — проговорил солдат с наивным хвастовством счастливца, и Уланов, смутившись, промолчал.

— Горбунова, старшего лейтенанта, не встречал тут? — осведомился Рябышев. — Повидать приказано…

— Повидать? Вот уж не знаю… — Николай нерешительно посмотрел на двери в палату.

— Помер? — спросил Рябышев.

— Нет еще… Погоди, я посмотрю.

Николай направился было к дверям, но они раскрылись перед ним: Маша и другая сестра вывели под руки в коридор бойца с забинтованными глазами. Полная девушка побежала к выходу, а Маша осталась, поддерживая раненого. Он стоял, напряженно вытянувшись, откинув назад белый марлевый шар своей головы.

Уланов шагнул к Маше и замялся.

— Ну? — спросила девушка, и Николай с ужасом почувствовал, что его губы растягиваются в неуместную улыбку.

— Вот тут… к старшему лейтенанту пришли, — пробормотал он, краснея.

Рябышев выступил вперед. С интересом поглядывая на необычного раненого, он пояснил, что комиссар батальона приказал оправиться о здоровье командира.

Маша отрицательно покачала головой.

— Тебя кто прислал? — переспросила она, помолчав.

— Лукин, старший политрук… Теперь он за Горбунова.

— Лукин! — сказала девушка, и лицо ее смягчилось. — Комбат вспомнил о нем… Обожди тут, пока я освобожусь… Я напишу комиссару.

— Дай ему, сестрица, креслице… Пусть посидит герой… — громко сказав рябой сержант.

Полулежа, привалившись к стене здоровым плечом, он пристально смотрел на Рябышева.

— Чего ты? — спросил Никитин.

— Он знает, чего… — Черные глаза сержанта блестели в полутьме коридора. — Он тебе сам объяснит.

Рябышев, опешив, воззрился на обидчика. Тот оглядывал его с каким-то насмешливым бешенством.

— Тише, — сказала Маша.

— А я тихо, сестрица… Пускай сам расскажет, как старший лейтенант его уговаривал: «Вставай, мать твою… вставай!»

— Не ругайтесь… — сказала девушка.

— Простите, сестрица, я около комбата был, на моих глазах его срезало… Через симулянта… Влипнул в грязь. «Убитый я…» — говорит, а старший лейтенант его поднимает… Ну, не поднял, конечно. — Сержант усмехнулся, оскалив белые зубы.

— Что цепляешься? — недоуменно проговорил Рябышев.

Он плохо помнил, как все происходило в первые часы атаки. Но ему хотелось уже уйти отсюда, и он тоскливо посматривал вокруг.

— Здоровье узнать пришел… Иуда! — сержант с особенным удовольствием выговорил последнее слово.

Маша не шевельнулась, прижав руку к груди, устремив на Рябышева синие, потемневшие, прекрасные глаза, Голикова, только что вернувшаяся, укоризненно смотрела на оробевшего бойца.

— Приказано было мне… повидать командира, — попытался оправдаться он, попятившись под взглядом многих людей и упершись в стену.

В смутных воспоминаниях Рябышева появилось уже нечто заставившее его встревожиться.

— Братцы… Да что же это?.. Да какой он? — услышали все вдруг сдавленный, как будто выходивший откуда-то из глубины голос ослепшего красноармейца.

— Бугай он, — сказал сержант.

— Бугай? — промычал раненый.

— Ростом повыше тебя на голову… Плечи тоже ничего — сажень без малого… — Неторопливо, стараясь быть точным, сержант продолжал описание: — Морда круглая, сытая…

Рябышев покорно слушал; он вспотел, но от испуга не вытирал лица.

— Руки — что кувалды… За-зря только болтаются, — дополнил сержант.

Слепой красноармеец неуверенно ступил вперед и остановился, боясь оторваться от сестры.

— Братцы! — с трудом произнес он, и это прозвучало как «ац». — Что ж это делается?

— Как я по первому разу… — умоляя, пролепетал Рябышев.

— Кровью и слезами земля умывается, — заговорил Никитин, — боец глаза отдает, бабы плачут, детишки — и те игрушкой не балуются, а ты топчешься тут перед нами — рожа гладкая, силы на двоих, только душа копеечная.

— Как я по первому разу! — громко, с жалобой повторил молодой солдат.

• Предыдущая
• 26/45
• Следующая