Песня зверя - Берг Кэрол - Страница 54
- Предыдущая
- 54/83
- Следующая
– Очень громко, – раздельно произнес он. – Очень близко. Пройдет. – Оказалось, что по губам читать проще простого. Потом он снова обнял меня и провел по бесконечной равнине к началу тропинки, где должны были ждать элимы. Да будь оно все проклято! Как они собираются вести меня по тропе?! Там же и одному почти что не пройти!
Они сидели на песке, привалясь спинами к утесу. Тарвил притащил мою сумку, запихнул в нее доспехи и хлыст и изъявил готовность так и нести ее всю дорогу назад. Мак-Аллистер обмотался перевязью с мечом. А меня взвалили, как мешок с зерном, на крепкие плечи Давина. И тогда начался самый страшный путь из всех, которые мне приходилось проделывать, – по земле, конечно.
Когда мы добрались наконец до Уайфедда, лицо и пальцы у меня онемели и в глазах двоилось – верные признаки отравления драконьим ядом. Меня положили на грязный пол, и надо мной закружился хоровод лиц – то бледных, то окровавленных. Губы у них шевелились, но разобрать я ничего не могла. Я изо всех сил старалась говорить спокойно, твердо решив не хныкать, будто удемская молочница. Надо было объяснить им, чтобы нашли у меня в сумке гиллию – ее листья остановят яд, пока он не разъел мышцы и кости. Но язык отказывался повиноваться, желтый свет то вспыхивал, то гас, а рев в ушах застил все. Наверно, кто-то дотронулся до моей ноги – было так больно, словно дракон откусил ее вовсе. Я закричала, но не услышала собственного крика.
Факел. Тряска. Что они делают? Странное чувство – то кругом стадо овец, и не выбраться, то вроде бы бьют дубинками, а я прошу отрезать ногу, а не то я сойду с ума, а потом по губам стекает прохладная вода, солнце светит сквозь листву, а постель такая мягкая, будто я упала с дракона прямо в облака. Облака – это прекрасно, только невыносимый рев в ушах и огонь, волнами пожиравший левую сторону тела, никуда не делись, и я падала… горела… падала с небес…
Похоже, я умерла. Ничего не болит. Почему мне не открыть глаз, что давит на веки – тяжкая сырая земля или золотые монеты, которые положили туда на похоронах братья по Клану? Только бы стих этот рев, и я сразу все пойму. Хорошо, что в царстве смерти я не одна. Меня баюкали духи – их прикосновения были нежны, но совсем бесплотны, и я плакала, не поднимая тяжелых замерзших век. «Добрый дух, молю тебя, скажи мне что-нибудь, – просила я, снова погружаясь во тьму. – Коснись меня рукой из плоти и крови, а не ледяным дуновением…»
Духи вняли мне, и, когда я снова вернулась к свету, живые руки прогнали прочь мой страх. Но это были не человеческие руки, нет, – они были очень странные на ощупь и такие холодные… Но их я не боялась. Они были добрые, я это знала.
На груди у меня лежало бремя, как и на веках, и чем дальше, тем тяжелее оно становилось. Во мне и вокруг меня сгущалась тьма, и я чувствовала, как растворяюсь в ней, теряя память и разум, как тону… А я так хотела жить.
Я схватила духа за руку и спросила: «Добрый дух, хочешь, я согрею тебе пальцы? Тогда ты станешь говорить со мной? Может быть, ты согласишься вернуть меня в мир живых? Нельзя мне умирать, у меня много дел, но мне никак не найти дорогу назад…»
И вот сквозь рев прорезались дивные звуки, подобные пению звезд, – короткая призрачная мелодия… слов я не разобрала, но музыка пронзила тьму, и меня охватили мир и покой. Мне больше не было страшно, но прощаться с жизнью я теперь вовсе не собиралась. Передо мной лежала тропа, и я мало-помалу начала выбираться на свет.
Запах дождя и зеленой травы. Где-то жарят ветчину. Рев стих. Я слышала только какое-то потрескивание и стрекотание насекомых, – наверно, цикады. Холодная тяжесть исчезла, и я осторожно открыла глаза, отогнав страшную мысль, что увижу потусторонний мир. Сказители Клана ничего не говорили о том, что во всаднических лагерях в загробной жизни жарят ветчину.
Сначала я растерялась. Над головой у меня было синее небо, облака и птицы, но птицы замерли на месте, а облака словно замерзли. В лицо мне не било солнце, хотя небо было совсем ясное. Я скосила глаза влево и в изумлении обнаружила окружавшие меня стены. Небо – я снова взглянула вверх – было нарисовано на потолке. Потолок был очень высокий. До самой стены простирался темно-зеленый ковер. Комната была огромная, как пещера кая, очень ярко раскрашенная и со странной мебелью. Вот длинный желтый диван с небрежно брошенным на него серым мохнатым покрывалом. А вот две каких-то штуковины в белых чехлах – кресла? И еще всякое в белых чехлах – на полу и на бледно-желтых стенах. Я лежала, спеленатая, как младенчик, на чем-то вроде кровати, только очень большом. В жизни не видела ничего более мягкого. Я осторожно повернула голову. Перед белым мраморным камином спиной ко мне сидел темноволосый человек в синей рубахе и черном жилете и чем-то ворошил в огне. Стрекот цикад оказался шумом дождя. Огромные распахнутые двустворчатые двери выходили прямо на вымощенную плитами террасу.
– Я умерла? – Проговорив это, я вздохнула с облегчением. Я услышала собственный голос – он прозвучал у меня в ушах, а не только в голове. К тому же мертвецы, должно быть, вопросов не задают.
Темноволосый человек резко обернулся. В руках у него была длинная вилка с тонким ломтиком недожаренной ветчины. Он так разулыбался, словно получил полкоролевства в награду.
– Ты пыталась, но ничего у тебя не вышло, – ответил он.
Он пристроил вилку на каминной решетке и подбежал к кровати, чтобы помочь мне сесть. Кровать была размером с мою родную палатку, и я никогда бы не поверила, что в мире столько подушек. Простыни из тонкого льна сверкали. Впервые вижу такую большую комнату.
Мак-Аллистер налил в хрустальный бокал вина и сунул его мне в руки.
– Подожди, я сейчас чего-нибудь посытнее раздобуду. – Перчаток на нем не было. – Ну, как ты себя чувствуешь? Наверно, как тухлый гриб. Ты правда меня слышишь? Я поерзала и сразу же почувствовала слабый, но чувствительный отклик в левой ноге. Мне приходилось видеть воинов, лишившихся рук и ног из-за драконьего яда, и я помнила свои безумные мольбы. В лицо мне бросилась кровь.
– Еще как слышу! А что мы делаем в этакой роскоши? – Я решила сначала спросить о насущных делах. Наверняка опять наделал глупостей. Этот дворец никак нельзя назвать заброшенной хижиной у проселка. – А вдруг нас хозяева поймают? Нам же руки поотрубают, как ворам!
– Не волнуйся. Хозяина не было дома очень долго. – Мак-Аллистер отвел глаза. – И он не возражает.
– Твой?! – Конечно, я знала, из какого он рода, но никогда не думала, что у него есть дом… дворец…
– Эм-м-м… – Он вернулся к камину, плеснул из медного котелка в миску жидкой каши и поставил ее на столик возле кровати. Ножки у столика были в виде птиц. Присев на краешек кровати и прикусив губу, как пятилетний малыш, он медленно и неловко понес к моим губам ложку. Ложка накренилась, и часть содержимого пролилась на постель. Мак-Аллистер вздохнул и смущенно рассмеялся.
– Пока никто не видел, выходило лучше.
Я забрала ложку из узловатых пальцев.
– Вот что, давай-ка я сама, а ты мне пока расскажешь, что, Вельи ради, мы тут делаем.
– А ты точно…
Я дала понять, что в состоянии держать миску и с ложкой управляюсь получше него самого, и он слегка успокоился.
– Ну, видишь ли, наши фандинские подвиги получили широкую огласку, и пришлось поскорее убираться. Один родич Тарвила раздобыл нам повозку с шерстью, но тебя надо было где-то спрятать. Мы были отсюда всего в полулиге, но я не знал… Ну, в общем, мой кузен, по всей видимости, за все это время ничего с этим домом не сделал.
Его кузен. Король Элирии. А я ведь думала, что Эйдан все врет насчет своего родства с королем.
– В самой усадьбе Тарвил обнаружил каких-то сторожей, но я совершенно уверен, что наведываться сюда им лень. Идти далеко, через весь парк… Со дня смерти моей матери здесь никто не жил. – Он потер уродливым пальцем крошечную дырочку на простыне. – Это домик для гостей – здесь можно было прятать осмотрительных друзей или несимпатичных родственников… Хорошо, что она не видит всю эту пыль, мышей, дыры на белье… Она следила, чтобы тут было уютно и удобно.
- Предыдущая
- 54/83
- Следующая
