Пещера - Дяченко Марина и Сергей - Страница 10
- Предыдущая
- 10/21
- Следующая
Черный ворс.
Противно.
Зажав «дипломат» под мышкой, она выпрямилась; Кович смотрел прямо на нее, и некрасивое лицо его, казалось, мрачнело на глазах.
«Учись, милая, разговаривать с людьми, – говаривал умный Раздолбеж. – Похвали его последнюю премьеру… Найди хорошие слова…»
– Вы знаете, – сказала она извиняющимся тоном, – мы ведь… ну, эта передача… Ваше творчество надо… ну, я совершенно была потрясена «Девочкой и воронами», это был невообразимый, гениальный спектакль…
Она чуть запнулась на слове «гениальный». Как бы не перебрать в славословиях; любого нормального человека подобное определение смутило бы. Любого, но не Ковича – он-то просто по долгу службы должен верить в собственную гениальность…
– Мне только кассеты. – Павла виновато улыбнулась. – Мне здесь подождать?
Если он и собирался держать ее на пороге, то теперь передумал. Растаял, что ли, от ее неуклюжих похвал?.. Как бы то ни было, но холодный взгляд Ковича делался все более внимательным; наконец он пожал плечами и отступил в глубь прихожей:
– Входите…
Она вошла.
Прихожая оказалась необычайно большой и феноменально захламленной; стены, увешанные вперемежку плакатами, афишами и календарями двухлетней давности, высокий потолок, оклеенный пожелтевшими обоями, и пыльная обувь, толпой стоящая вокруг полочки-подставки. Павла с удивлением увидела здесь зимние меховые сапоги, кеды, кроссовки, босоножки и разноцветные башмаки – все мужские и все одного размера. Все, чем пользовался хозяин в течение года-двух.
Нерешительно потоптавшись, Павла сделала движение, обозначающее желание разуться; Кович поморщился, и это означало, что снимать туфли не следует.
– Вы… как вас, кстати, зовут?
– Павла.
– Так вот, Павла, ты, кроме «Девочки…», ничего, выходит, не видела?
– Видела, – поспешно пробормотала Павла, пробираясь вслед за хозяином среди полок и стеллажей, среди живописного хлама в гостиную, огромную и неожиданно пустую.
Из высоких окон падали столбы света; на скрипучем паркете лежала пыль, и на журнальном столе, и на телевизоре в углу, и даже на кожаном диване, кажется, слоями лежала старая, как этот дом, нетронутая пелена пыли. Под стеной стопками громоздились книги, а на фоне дорогого, но тоже запыленного ковра висели рядом деревянная маска некоего скалозубого демона и портрет самого Ковича, написанный маслом и, как показалось Павле, довольно бездарный.
– И что же ты видела? – небрежно поинтересовался Кович.
– Все… Все спектакли. Но, вы понимаете, «Девочка и вороны» – это было совершенно потрясающе, это был лучший ваш…
Павла осеклась.
Ничего себе похвала. Так бы прямо и сказала: «Вы поставили в жизни один спектакль, все прочее – чушь и пена…»
И, желая исправить ужасный промах, она пробормотала, глядя в широкую трещину на паркете:
– Я сочинение в школе… про «Девочку…»… Я написала, что это о человеке и его страхах… Но мне тройку, потому что на самом деле это о поиске места в жизни… А чего его искать-то, оно у каждого и так есть… Я хотела…
Кович хмыкнул. Смерил Павлу взглядом – по коже ее пробежали мурашки, причем не горячие, как от обычного смущения, а ледяные, будто от смертного ужаса. Павла поежилась – ей во второй раз стало неприятно.
Кович вздохнул, поморщился, насмешливо покривил губы:
– Ладно… Из кассет могу дать только две. И то хотел бы как можно скорее получить их назад.
Павла знала, что следует благодарно кивнуть и принести заверения, но вместо этого стояла посреди комнаты – неподвижно и молча, как обмороженная.
Кович тем временем шел к журнальному столу; там, на пыльной столешнице, одиноко лежала пара видеокассет в ярких футлярах. Кович шел долго, через всю большую комнату, и, как оказалось, чуть прихрамывал; время тянулось и тянулось, Павла стояла, смотрела и чувствовала, как стынет в жилах кровь.
Шаг. Заносится нога в черной ворсистой тапочке… Павла содрогается. Следующий шаг, вот он протягивает руку к кассетам, вот оборачивается, ловит ее взгляд, что-то хочет сказать – но вместо этого резко сводит брови:
– У меня что, дыра на штанах?
Павла смотрела ему в лицо.
Его глаза сидели так глубоко, что с трудом можно было различить их цвет; спустя долю секунды она поняла, что его глаза не коричневые, как ей казалось, а голубые.
Почему ей мерещилось, что глаза у него карие?!
Предчувствие, проснувшееся на лестничной площадке, необъяснимым образом росло и крепло. С каждой секундой она испытывала все более сильный, прямо-таки физиологический страх.
– Вот. – Кович говорил медленно, не сводя напряженных глаз с резко побледневшего лица визитерши. – Здесь первое действие «Голубого Рога», а здесь «Железные белки» целиком… Вам что, плохо?
– Не-е…
Кович постоял, протягивая ей кассеты; она не трогалась с места, и тогда он, нахмурившись, двинулся к ней сам.
И снова через всю комнату.
Павле захотелось отступить.
Павле захотелось вжаться в стену, а лучше – кинуться наутек.
Прочь из огромной и пыльной квартиры, по лестнице вниз, вниз, чтобы гремело эхо торопливых шагов…
…отзвук бьющих о камень копыт.
Она судорожно сжала мокрые от пота ладони.
Кович остановился, не доходя трех шагов. Вперился в гостью вопросительным взглядом; снова протянул злополучные кассеты:
– На…
Павла не смотрела на его руку. Ей вполне хватало лица.
Умное, в общем-то, жесткое до жестокости, волевое желтоватое лицо сорокалетнего человека, который выглядит на все пятьдесят…
Но откуда этот непристойный ужас?! Еще минута – и ей срочно понадобятся услуги кое-какого санитарного заведения…
– На, Павла, возьми…
Он двинулся вперед – она отшатнулась.
И вдруг увидела в его глазах вместо крепнущего уже раздражения некое необъяснимое замешательство.
Они стояли друг против друга – бледная девушка с «дипломатом» под мышкой и человек в черном свитере, протягивающий ей две цветные коробки; теперь рука заметно дрожала. Павла слышала стук крови в ушах.
Человек в домашних тапочках ничем не напоминал могучего зверя, чья морда на две трети состояла из клыкастых челюстей.
И все же теперь она точно знала, КТО стоит перед ней на расстоянии трех шагов.
Ее рука непроизвольно потянулась к шее. К тому месту, где сходятся ключицы, где ветер холодит неприкрытую кожу. Где должна сейчас быть проплешина.
Кович заметил ее движение. И вдруг побледнел сам – до синевы:
– Павла…
Она отступила на шаг. Потом еще.
– Павла, – в его голосе скользнула безнадежность. – Кассеты-то возьми…
Она всхлипнула.
Опрометью, прижимая «дипломат» к груди, кинулась прочь. Запуталась в огромном коридоре, опрокинула трехногий табурет, ударилась в дверь – не заперто; вылетела на лестничную клетку, схватила ртом воздух, с топотом скатилась вниз – и только тогда, в полумраке первого этажа, в окружении синих почтовых ящиков, заставила себя остановиться.
Никто за ней не гнался. Не свистел воздух, разрезаемый стремительным телом, не ревел хищник, упускающий добычу…
Что, уже в четвертый раз?!
Она поставила «дипломат» на пол и прислонилась лицом к холодному железу почтового ящика номер шесть.
Она бредит. Дод Дарнец, странный журналист, не зря уделил ей столько внимания – и в дневном мире, спокойном и светлом, ей мерещатся призраки Пещеры…
И она вообразила себе – не хотела, но проклятая фантазия вышла из-под контроля, – как известный и уважаемый режиссер Раман Кович отбрасывает в сторону злополучные кассеты, одним прыжком настигает жертву и вонзает желтые, наверняка нездоровые зубы в дергающееся горло непутевой Павлы Нимробец.
Раман Кович не выращивал на балконе цветов, но и деревянные ящики, наполненные землей, выбрасывать не спешил. Сейчас там зеленела трава, цвел одинокий шальной одуванчик и серыми горками лежал пепел, оставшийся от визита курящих приятелей.
Раман Кович вышел просто затем, чтобы хлебнуть свежего воздуха. Сейчас он очень нуждался в кислороде; привалившись к темным от времени перилам, он смотрел, как по рыжей шапке одуванчика ползает тощая, какая-то угрюмая пчела.
- Предыдущая
- 10/21
- Следующая