Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей - Страница 81

• Предыдущая
• 81/97
• Следующая

Все изменилось.

Как если бы джинна, взлетевшего в небеса, сдернули бы оттуда за бороду и со всего маху ткнули лицом в бетонную стену. И заперли в камере, три на три метра. Без дверей.

Только что она чувствовала, как может все. Только что она ощущала, как нарастает вокруг новая реальность — это было некомфортно и страшновато, но от этого роста захватывало дух!

Теперь она съеживалась. Собиралась в комок. Так бывает, когда жгут синтетическую ткань — из большого и нарядного платья получается крошечный комочек черной смолы, причем за считанные секунды… Сашка, минуту назад всемогущая, умеющая летать, умеющая преобразовывать мир — теперь превращалась в точку на плоскости.

Прозвенел дверной звонок. Вернулся Костя, принес пакетик чая, банку кофе, печенье и шоколадку; Сашка краем глаза видела, как он расставляет покупки на полке, но не повернула головы.

Коженников что-то сказал сыну, тот вполголоса ответил и тут же о чем-то спросил. Сашка не различала слов.

Закрылась дверь. Костя ушел. Сашка не двигалась.

— Не вижу трагедии, — тихо сказал Коженников. — Ты будешь делать все то же самое, только под присмотром педагогов. Я думаю, они назначат тебе дополнительные занятия.

— Я больше не смогу учиться, — прошептала Сашка.

— Сможешь. Наоборот — будешь учиться усерднее. Но — дисциплина, Саша, и самоконтроль — полезные вещи, иногда необходимые. Скажи, я не прав?

Сашка молчала.

— В твоих силах сделать так, чтобы он никогда не зазвонил, — проговорил Коженников мягче. — Все зависит от тебя. Как обычно.

— Я вас видела, — сказала Сашка. — Когда вы вошли. Я почти сразу ослепла… Фарит, ну невозможно ведь жить в мире, где вы есть.

— Невозможно жить в мире, где меня нет, — сказал он после короткого молчания. — Хотя смириться со мной трудно, я понимаю.

— Не сгибайте колено, Саша! Тянитесь, вот так… Еще немного, и получится!

Лиза Павленко сидела на шпагате, упираясь руками в пол, но сохраняя на лице равнодушно-рассеянное выражение. Сашка, застонав, поднялась:

— Я не могу. Мышцы болят.

— Потому что надо растягиваться каждый день! — ради убедительности физрук приложил руку к груди. — Вот Лиза растягивалась, и у нее же получилось?

— Я очень за нее рада, — сказала Сашка.

Дим Димыч вздохнул. Юля Гольдман, выгнувшись триумфальной аркой, уже минут пять стояла на «мостике», и кончики ее волос касались деревянного пола.

— Саша, сдайте хотя бы «колесо». Только телефон уберите, я же просил не ходить на занятия с мобилками!

Сашка, поколебавшись, сняла с шеи розовый шнурок. Положила телефон в карман спортивной куртки, заперла на «молнию». Дим Димыч смотрел почти раздраженно:

— Его что, украдут? Ни на секунду нельзя расстаться?

Сашка ответила таким тяжелым взглядом, что юный физрук смутился.

В пятнадцать сорок из тридцать восьмой аудитории вышла Женя Топорко. Окинула Сашку надменным взглядом и, даже не поздоровавшись, уплыла вдаль по коридору.

— А, это вы, — приветствовал Сашку Портнов.

Она коротко поздоровалась и села на свое место перед преподавательским столом — студентка, каких много. Вытащила понятийный активатор. Текстовой модуль. Уставилась на свои руки.

Телефон на шнурке касался края стола. Розовое пятно на краю поля зрения.

— Сначала я думал, что вы просто зубрилка, — пробормотал Портнов. — Потом я заподозрил, что вы талантливы… Потом я догадался, что вы глагол. Это было, когда вы заговорили. Когда я велел вам молчать, а вы нашли нужное слово очень быстро, чуть ли не за несколько дней… Помните?

Сашка кивнула.

— Потом все повисло на волоске, казалось, я ошибся… И Николай Валерьевич ошибся тоже… И вы переродились скачком. Стало ясно, что вы глагол, и возникло сильнейшее подозрение, — Портнов подался вперед, не сводя с Сашки глаз, — что вы глагол в повелительном наклонении. Вы повеление, Саша.

— Не понимаю.

— Понимаете, — Портнов сощурился. — Такова наша специальность: ничего нельзя объяснить. Можно только понять самому. Вы повеление, часть Речи созидания… несущая конструкция. Я говорил вам, что вы проекция. Помните? Так вот: вы проекция Слова, которому скоро предстоит прозвучать. И с каждым днем вы все ближе к оригиналу. Вы фундамент, на котором можно построить целый мир. И это нельзя объяснить, Саша, это можно только понять.

Сашка зажмурилась.

На секунду перестала думать словами. Казалось, мысли ее — живые существа, похожие на цветных, подсвеченных изнутри амеб.

— Вы все понимаете, — сказал Портнов. — Вам не хватает опыта и знаний. Второй курс… Едва начали учить Речь… Но вы уже слово, Саша, слово, а не человек. Повеление, приказ. Ваша ценность как будущего специалиста колоссальна. Мы будем заниматься в мае, в июне, частично в июле — каждый день и очень серьезно.

Сашка скосила глаза на розовый телефон.

— Под наблюдением педагога! — повысив голос, сообщил Портнов.

Похлопал себя по карману в поисках сигарет. Сказал другим тоном, очень по-деловому:

— Берите карандаш и бумагу. Раскрывайте активатор. Начнем с мелочей.

Она была, как воздушный шар, рвущийся вверх. А маленький розовый телефон якорем тянул ее вниз и не давал сорваться; она прожила вот так, «на разрыв», длинный день. Может быть, один из самых счастливых в своей жизни.

Она вышла от Портнова, переполненная картиной мира — яркой, завораживающей и страшной. И носила ее до вечера, стараясь не расплескать.

Озарение накатывало волной и уходило снова. Когда Сашка осознавала себя Словом — ей делалось легко, как никогда в жизни. Это был покой одуванчика, впервые распустившегося на зеленом лугу. Это было счастливое мгновение без ветра, без будущего и, разумеется, без смерти.

Потом она снова чувствовала себя человеком. Вспоминала, что в мире есть Фарит Коженников, вспоминала, что значит телефон на шее. Стискивала зубы и ждала, когда снова нахлынет слово-ощущение, и, дождавшись, замирала в теплом оцепенении…

Вечером ей стало по-настоящему трудно. Закончив читать модуль, она легла в кровать и потушила свет. И закрыла глаза — и под веками сразу же развернулся прекрасный муравейник смыслов.

Закономерности и связи. Проекции и отражения. Сашка перевернулась на другой бок, потом еще раз, потом снова. Скомкала простыню. Села; в темноте цокали часы. Горели фонари на улице Сакко и Ванцетти. На конторке лежал проклятый розовый телефон. А вокруг витали, кружились, дразнили проклятые эйдосы; Сашке не нравилось это определение, но другого слова для обозначения вертящихся цветных амеб она не могла подобрать.

В том только и дело, чтобы правильно изъявить. Все уже есть на свете. Все самое лучшее и подходящее. И счастье. Самое простое, что может быть — схватить за хвост вот эту золотую амебу и изъявить ее правильно и четко, без искажений. Счастье — то, что чувствует Сашка, когда понимает себя словом. Счастье — то, что чувствует любой человек, совпавший со своим предназначением. Что помешает Сашке сделать это? Ведь она может!

Человеческая оболочка раздражала ее, как тесный костюм. Ей надо, необходимо было вырваться, но розовый телефон лежал на столе, и Сашка встала и подошла к окну.

Пошире раскрыла форточку. Мало; распахнула раму настежь. Была довольно холодная весенняя ночь, сырой ветер гонял облака, то открывая звезды, то снова их заволакивая. Сашка стояла коленями на подоконнике, глубоко дышала и чувствовала, как ветер пробирается под ночную сорочку. Холод — это замечательно, это отрезвляет. Сашка — человек.

— Я человек. Но я глагол, — сказала она вслух.

Объяснить это было невозможно. Сашка, проучившаяся почти два года, пережившая распад и воссоздание, измененная и изменившаяся, принимала свой новый статус не умом и даже не интуицией.

Она была, длилась, располагалась в пространстве и времени. Она готовилась прозвучать.

Реализоваться.

• Предыдущая
• 81/97
• Следующая