Возрождение - Берг Кэрол - Страница 136

• Предыдущая
• 136/143
• Следующая

— Ни один человек не смеет коснуться этого презренного слизняка, этого мягкотелого ничтожества, которое я именую своим сыном. — Лицо Ниеля выплыло из колеблющейся пелены, его щеки пылали, рот кривился, а его глаза… боги, спасите нас… глаза полыхали безумием. — Кто ты такой? — Он едва не плевался от омерзения, опираясь на руку Каспариана и нависая надо мной. — Ты, мадоней, позволил человеку победить себя. По собственному попустительству или по неспособности, не имеет значения… какой позор… все мои надежды… наша история. Я дал тебе все. Ты был призван нести на своих плечах славу мадонеев, а теперь лежишь здесь в пыли у ног презренного человека. Когда-то ты был его рабом, слизняк, только глупый старик мог думать, что это пройдет бесследно!

Тучи вновь сошлись над моей головой. Свет померк. Я не мог ничего объяснить, стараясь хотя бы обрести власть над своим телом, чтобы иметь возможность самому решать свою судьбу.

— Погоди, фиод… Отец…

Но одна моя половина была мертва, а вторая совсем ослабела. Я даже не мог пошевельнуться. Ниель не стал слушать.

— Ты недостоин моего дара. Немощная, жалкая человеческая плоть…

Я знал, что сейчас будет. Ниель мог выразить свою ярость только одним способом. Страх не имел надо мной власти, мне было все равно, кто из них, мадоней или человек, убьет меня. Абстрактные сожаления переполняли меня, когда Ниель вырвал у Александра кинжал. Я закрыл глаза, надеясь, что в голове прояснится, и ожидая прикосновения холодной стали…

Но хриплый крик, эхом отдавшийся от стен комнаты и вспугнувший тени под арками, принадлежал не мне. Я разлепил глаза и увидел бесстрастного Каспариана, осторожно опускающего Ниеля на землю.

— Что ты сделал, Каспариан? — выдохнул Ниель.

— Вы собирались убить своего сына в приступе гнева, учитель. Это уничтожило бы вас.

Делая над собой невероятное усилие, я встал на колени и увидел торчащий из груди Ниеля кинжал. Каспариан выпрямился.

— Убить Валдиса? Ни за что… ни за что я не сделал бы этого. — Голос Ниеля звучал совсем тихо, но ясно. — Как ты мог подумать такое? Я отдал все, чтобы сохранить его, свободу, жизнь, всех остальных мадонеев… ведь все мадоней погибли. Я сделал его богом.

Ни разу до этого мига я не видел так ясно огонька безумия в его глазах. Как быстро он перешел от неистового гнева к тихой печали. Честный безумец гораздо опаснее чудовища. А я когда-то собирался освободить его.

Ниель слабо пошевелил рукой.

— Валдис? Где ты, мальчик? Вынь этот предательский клинок. Он причиняет мне боль.

— Я здесь, — ответил я, переваливаясь на бок, я склонился над ним и тронул рукоять ножа. Удар нанесен мастерски. Если вынуть оружие, даже лекарства мадонеев едва ли помогут ему. Безымянный бог обречен.

Я положил руку на рукоять кинжала и посмотрел в его странно молодые глаза, не яростные и не опасные. Обречен. Он понимал, что ждет его после смерти. У него нет имени. Никто ни в одном мире никогда не вспомнит о нем.

— Я хотел научить тебя большему, мой сын. Осталось еще так много неизвестного тебе. — Он протянул руку и коснулся моего лица. — Я любил тебя больше всех остальных существ в мире. Ты будешь помнить меня?

Но я не мог дать ему то, о чем он просил. Даже те, кто жил с ним, забудут. Я тоже забуду.

— Такой, какой я теперь, я не могу ни любить тебя, ни горевать по тебе, забуду тебя, как забыл свои человеческие горести и любовь. — Мой мозг вновь прояснился. Я был таким, каким сделал меня Ниель.

Рука Ниеля вцепилась в рубаху у меня на груди.

— Но ты будешь сильным, свободным. Ты станешь поступать так, как тебе захочется. Заставь предателя Каспариана помочь тебе вспомнить. Уж он-то меня не забудет. Он мадоней, мой воспитанник. Прикажи ему.

Каспариан стоял у меня за спиной, превратившись в одну из колонн. При этих словах он повернулся и пошел прочь. На ходу он отшвырнул к стене нож Александра, выпавший из ослабевшей руки Ниеля, и мимоходом снял с принца парализовавшее его заклятие. Принц сидел на полу, откашливаясь и тряся головой. Женщина бросилась к нему, села рядом и принялась перевязывать рану у него на руке. Мои руки все еще были в его крови.

Я смотрел на них двоих и ничего не ощущал. Никакой боли в голове. Никакой разверстой раны. Никакого сочувствия к принцу, никакой симпатии к женщине, поддерживающей его под локоть. Только разум остался во мне. Один разум. Навсегда. Я развернулся к умирающему мадонею.

— Может быть, я могу предложить кое-что, что будет полезно нам обоим. Я хочу заключить с тобой сделку. — Я наклонился над его ухом и зашептал.

— Нет! — Его слабый протест был едва слышен. Фонтан темной крови выплеснулся из отверстия, проделанного кинжалом. У нас почти не осталось времени. — Я не стану этого делать!

У меня не было чувств, чтобы просить. Только разум.

— Если ты когда-то любил меня, мадоней, люби меня и теперь. Каждый из нас получит то, чего хочет. Я стану таким, каким должен стать. Тебя не забудут.

— Мой добрый славный Валдис, не проси меня… — Но я не отступил, не обращал внимания на его мольбы, и наконец, когда смерть уже громыхала своей косой, он сдался.

— Каспариан, — позвал я. — Пожалуйста, окажи твоему учителю последнюю услугу. — Сначала мне показалось, что старый маг откажется. Но он опустился на колени в пыль рядом с нами, и когда я сказал, что от него требуется, Каспариан был просто потрясен. — Когда дело будет сделано, ты освободишь принца, — добавил я. — Он может забрать женщину и ребенка и уйти.

Каспариан кивнул, положил одну огромную ладонь на лоб Ниеля, другую — мне на голову, и начал творить заклятие, что было позволено в Тиррад-Норе только ему.

Когда все завершилось, мне показалось, что он склонился над умирающим мадонеем и негромко сказал:

— Мой добрый учитель Керован, покойся в мире и знай, что тебя будут помнить и чтить до самого конца моих дней. — Но я не был уверен, что действительно видел и слышал это, потому что я рыдал от такой боли, которой не знал до сих пор. Сила ушла, мозг выворачивался наизнанку, все тело силилось вспомнить, что это значит — быть человеком.

Я мечтал добраться до огня. Он был таким крошечным, золотистый проблеск с голубыми вкраплениями, горел так далеко от темного и пустынного места, в котором пребывал я, но мне казалось, что он может меня согреть. Иногда он разрастался, и я слышал потрескивание, какие-то шорохи, дразнившие слух, но отказывающиеся превратиться в слова. Терпение. Терпение. Если ты будешь слушать внимательно, ты услышишь… конечно, если это действительно слова, а не эхо умирающих снов. Пламя пугало. Откуда оно взялось? Наверное, тьма, холод и тишина были бы лучше. Иногда оно мигало, как кошачий глаз. И, хотя я опасался того, что заключалось в этом огне, я каждый раз отчаянно вскрикивал, когда пламя угасало, — мне казалось, что оно может уже не разгореться снова.

Мои крики не порождали звука. Голоса давно уже не было. Я целую вечность пробыл посреди хаоса. Была только непроглядная тьма. Беспричинный страх. Боль, лишенная источника. Но в какой-то миг я выбрался на этот пустынный берег, где и сидел, дрожа, надеясь, опасаясь, не помня и не чувствуя ничего, и наблюдал за огнем вдалеке. Терпение.

— Если бы мы только могли отвести его домой, где солнце, и жизнь, и еда настоящие, а не порожденные заклятиями. Мне не удается покормить его. Он тает на глазах.

— Опасно забирать его отсюда, Линни. Он может умереть от переезда… или даже хуже. Звезды ночи, только твои слова удерживают Аведди от убийства. Если бы мы знали, что на самом деле произошло, чем он был и чем он стал теперь. Этот Каспариан не может нам рассказать?

— Мне кажется, он в большом горе. Дни и ночи сидит над этой игрой, не спит. Но он продолжает заботиться о нас. Я уверена, что, если Каспариан захочет, слуги, пища и вообще все тут же исчезнут.

Яркий свет не давал мне открыть глаза. Хотя шорохи наконец обрели форму слов, осознавать их было настолько больно, что я не стал слушать. Я понимал лишь только то, что не желаю знать их значения. Я отвернулся и вновь канул в темноту.

• Предыдущая
• 136/143
• Следующая