Алатырь-камень - Елманов Валерий Иванович - Страница 18

Однако не прошло и десяти минут, как большая мозаичная картина с изображением мученика Пантелеймона подалась назад, образовав в стене небольшую щель. Затем щель расширилась, открывая проход в какой-то узкий темный коридорчик. Тотчас же из него в комнату бесшумно выскользнул приземистый служка с одутловатым лицом.

Любим еще продолжал мечтать, как он появится перед Берестянкой, и размышлял о том, что бы такое сказать ей, чтобы она ему поверила, когда чья-то потная рука резко запрокинула его подбородок, и острое жало тонкого венецианского стилета вошло дружиннику аккуратно в сердце.

Он еще успел увидеть березку, только почему-то срубленную, и поздняя догадка обожгла его сердце непереносимой болью… Или все-таки это была ледяная сталь клинка, которую ловко провернула чья-то безжалостная рука? Кто ведает…

Служка неторопливо обошел кресло и несколько мгновений, склонив голову, молча смотрел на мертвого Любима. Потом, будто очнувшись от оцепенения, он подошел к столу, высыпал в кубок константинопольского патриарха какой-то белый порошок, слегка взболтал его и вновь подошел к креслу.

Неторопливо вытащив из груди дружинника стилет, служка деловито и аккуратно вытер его о синие штаны русича и, задрав старенькую заношенную рясу, сунул стилет обратно в ножны, прикрепленные к левой лодыжке. Затем он слегка приподнял неподвижное тело, без видимых усилий взвалил его себе на плечо и направился обратно к изображению мученика Пантелеймона. Едва он шагнул в узкий коридорчик, как мозаичная картина начала сближаться со стеной.

Пришедшие из храма Герман, Мефодий и люди, которые их сопровождали, застали пустую комнату, в которой все по-прежнему находилось на своих местах, вот только никого в ней не было.

– А где же Любим? – удивился владыка Мефодий, изумленно оглядывая все вокруг.

– Наверное, вышел куда-то, а может, вызвал его кто-нибудь, – предположил Герман и пренебрежительно махнул рукой. – Да появится он, куда ему деться.

– И то правда, – засмущался владыка Мефодий. – Чего-то я уж… – Он, не договорив, виновато улыбнулся и жестом отпустил обоих дружинников, заметив им: – Ежели повстречаете его, то пусть он шибко не торопится.

Один дружинник двинулся обратно в свою казарму, расположенную в палатах Халки, а второй, помявшись, предложил:

– Я пожалуй, побуду тут еще немного.

– Да я отсюда все равно никуда не денусь, – начал сердиться Мефодий, но был остановлен патриархом:

– Очевидно, они получили соответствующий приказ от вашего Любима, – заметил он. – Приказ же воину надлежит выполнять. Да и не думаю я, что он в чем-то помешает нашей беседе.

– Ну, раз вы настаиваете, – развел руками Мефодий и кивнул дружиннику, давая понять, что разрешает ему остаться.

В это время где-то поблизости раздался грохот, и в комнату влетел Упрямец. Следом показался сконфуженный дружинник.

– Я же просил, чтобы его пока не выпускали, – с упреком обратился к нему Мефодий.

– Да я только на мгновение дверь открыл, чтоб еду принести, а он как рванулся, – оправдывался тот.

– Вы уж простите его, – обратился Мефодий к Герману, с опаской наблюдавшему за собакой, что-то сосредоточенно вынюхивающей на полу. Не обращая ни малейшего внимания даже на своего хозяина, Упрямец дважды обошел кресло, в котором Любим сидел в последние минуты своей жизни, затем подошел к мозаике с мучеником Пантелеймоном, вынюхивая что-то, после чего злобно уставился на служку с одутловатым лицом и угрожающе зарычал.

– А ну-ка, сидеть! – строго прикрикнул на пса Мефодий.

Упрямец вздохнул, грустно посмотрел на бестолкового хозяина, но послушался, хотя и с явной неохотой, продолжая тихонько поскуливать. Если бы он мог говорить, то непременно сказал бы, что в комнате явно пахнет смертью, особенно от этой вот стены. Он даже может показать, от кого она исходит, да он уже и говорил это, вот только его хозяин так ничего и не понял.

А может, он сам ошибается? Пес еще раз принюхался. Нет, определенно, запах смерти исходил не только от служки с одутловатым лицом и не только от стены. Он шел еще откуда-то, вот только откуда именно?! Упрямец склонил голову набок и задумался, откуда бы это ему идти?..

– Ну вот он и успокоился, – усмехнулся патриарх. – А не отведать ли нам этого замечательного вина, которое ваш старательный воин разлил нам по кубкам? – как-то по-простецки заметил он.

– Отчего же нет, – охотно согласился Мефодий и потянулся к своей посудине.

– Э-э, нет, – на полпути перехватил его руку Герман. – Думаете, я не догадался, отчего ваш Любим не позволил вам опробовать моего замечательного хиосского? Кстати, точно такое же вместе с другими припасами я несколько дней назад отправил войску императора. Надеюсь, что он угостит им вашего воеводу и его храбрых людей. Но дело не в этом. Просто ваши верные слуги так опасаются за ваше здоровье, что не доверяют даже мне.

– Но он ведь сам разлил его по кубкам, – возразил Мефодий.

– Разлил и ушел, оставив стол без присмотра. Откуда вы знаете – возможно, неизвестный злоумышленник успел за это время войти сюда и что-то подсыпать вам в кубок, – резонно заметил Герман. – Давайте поступим иначе. Вы сейчас возьмете мое вино, а я ваше.

Упрямец заволновался, начал перебирать лапами.

– А вдруг и правда что-то подсыпано, – обеспокоился Мефодий. – Получится, что я…

– Даже слушать не хочу, – резко взмахнул свободной рукой Герман, протягивая свой кубок Мефодию.

Упрямец зарычал. Он начал догадываться, откуда исходит запах смерти. И на этот раз служка уже был ни при чем.

– Вот когда у нас с вами будет одинаковый сан, тогда и будете возражать, а сейчас вам придется мне подчиниться.

Упрямец подобрался. Хозяин явно не понимал, что ему предлагают… смерть. Но он-то это знал, а значит…

– Ну, если уж вы так настаиваете, – нехотя согласился русский митрополит. – Но тогда с непременным условием, что сразу после этого вы меня угостите своим замечательным хиосским.

– Обязательно и с огромным удовольствием, – приторно улыбнулся Герман. – А теперь прошу.

Мефодий протянул руку, но принять кубок не успел. Прыжок Упрямца прямо с места был точен, и в следующее мгновение пес вонзил зубы в кисть константинопольского патриарха, которая держала кубок.

– Собака! – истошно, каким-то бабьим голоском завизжал Герман. – Уберите собаку! Она же убьет меня!

– Упрямец! Фу! – отчаянно закричал Мефодий, пытаясь оттащить пса, но не мог с ним справиться. – Что ж ты творишь-то! Отпусти, я тебе говорю! – Но Упрямец, полностью оправдывая свое прозвище, продолжал мертвой хваткой висеть на руке константинопольского патриарха.

Все присутствующие в каком-то оцепенении смотрели на эту сцену. Первым очнулся от временного столбняка один из служек Германа. Почти молниеносно выхватив откуда-то снизу узкий стилет, он метнулся к Упрямцу.

– Не-е-е-ет! – закричал Мефодий, но служка, не обращая на это ни малейшего внимания, ловко сунул стилет под брюхо пса, вспоров его живот чуть ли не до самого горла.

Упрямец жалобно завизжал, выпустил руку патриарха и свалился на пол. Почти тут же под ним образовалась кровавая лужа, а из распоротого живота показались внутренности.

Мефодий рухнул рядом с ним на колени но, опасаясь, как бы не сделать хуже, только робко водил дрожащими пальцами по собачьей голове.

– Он бешеный! – тоненьким бабьим голоском продолжал визжать Герман. – Я же предупреждал, предупреждал!..

Дружинники, подавленные случившимся, вынесли издохшего Упрямца прочь. На протяжении всего этого времени владыка Мефодий так и не издал ни единого слова. Он даже с колен поднялся не сразу, а после того, как ему об этом напомнили, и теперь продолжал сидеть на своем кресле, тупо уставившись на мозаичную картину, на которой мученика Пантелеймона продолжали терзать жестокосердные римляне. Один из русских дружинников, который так и не покинул комнаты, так же молча стоял возле его кресла, решив после всего случившегося не покидать своего митрополита ни на мгновение.