Алатырь-камень - Елманов Валерий Иванович - Страница 20

– А еще мне не хотелось бы начинать свое правление с казней и жестокостей, пытая монаха-отравителя, который был схвачен нами, – пристально глядя на Германа, заметил он. – К тому же судить надлежит не только его одного, но и тех, по чьему наущению он действовал. Да и тот служка, которого держат у себя в плену русичи, тоже, наверное, знает немало такого, что не принесет кое-кому пользы.

Эти два аргумента крыть было нечем, да Герман и не пытался. Ведь под угрозу был поставлен его собственный сан. Да что сан – жизнь. Он и сопротивлялся теперь лишь затем, чтобы сохранить то возможное, что еще можно было уберечь.

– И кого же ты собираешься судить, сын мой? – вкрадчиво осведомился патриарх.

– Я?! – удивился Ватацис. – Я – никого. Полагаю, что до суда дело дойти не успеет. Достаточно только представить, как взовьется константинопольская чернь, если я выведу его на улицы и скажу, что этот человек хотел подло умертвить воеводу русичей, который вместе со мной только что спас город! А если я скажу, что он сознался, и назову имена, то что толпа сделает со всеми ними?

– Ты пойдешь на это?

– Мне хватает и иных забот, – вздохнул Иоанн. – Венецианцы и рыцари-крестоносцы по-прежнему угрожают городу. Поэтому мне бы хотелось решить все гораздо проще. Как-никак, оба отравителя имеют духовное звание, к тому же по счастливой случайности все-таки никто не умер, а потому я лучше отдал бы их на строгий духовный суд константинопольского патриарха.

– Да, это самый простой способ, который был бы удобен для всех, – подтвердил Герман.

– Пожалуй, я так и сделаю… на другой день после того, как русский владыка Мефодий станет патриархом. Да и воевода Вячеслав пообещал мне помочь разделаться с врагами только при условии, что благодарственный молебен о его победе отслужит сам патриарх. Отслужит и благословит его.

– Я готов, – кротко склонил голову Герман.

– Я не думаю, что Вячеслав согласится принять благословение от тебя, – насмешливо хмыкнул Иоанн. – Ему нужно, чтобы к нему прикоснулась длань патриарха всея Руси Мефодия I.

Герман прикусил губу и с тяжким вздохом произнес:

– Я представляю всего-навсего власть духовную, а потому не могу противиться повелению императора, пусть и будущего.

– Это тебе рассказал сам Ватацис? – спросил Константин.

– И с непременным условием клятвы на кресте, что все то, о чем мы узнали от схваченных монахов, останется тайной, которую можно будет открыть лишь после смерти.

– После смерти Германа? – уточнил Константин.

– Именно, – кивнул воевода. – Кстати, когда мы уже отплывали, Герман все-таки попытался меня благословить. Даже руку для поцелуя протянул, – зло усмехнулся воевода.

– А ты?

– А я, – Вячеслав чуть помешкал, но затем, покосившись в сторону Святослава, решил, что лучше не цитировать произнесенный им ответ, и кратко произнес: – Я отказался.

– А он? – не унимался Константин.

– Он, – воевода насмешливо хмыкнул. – Он утерся.

– А что, батюшка, вот тот Ватацис, что императором Византии стал, – он по правде престол занял или потому, что ты ему подсобил? – осведомился Святослав.

– Ему старый император свой трон завещал, – ответил Константин. – Получается, что по правде.

– Выходит, тебе тяжелее пришлось, – задумчиво констатировал Святослав и пояснил свой вывод: – Тебе-то никто ничего не завещал.

– Ну почему, – поправил Константин сына. – Все старшие князья на святом кресте перед митрополитом роту дали, что отдадут корону тому, кто сумеет с крестоносцами управиться. Это ведь тоже почти как завещание получается.

– Так ведь они все потом на Калке погинули, а сыны их такой роты не давали, – возразил Святослав. – К тому же у них в Царьграде басилевс – обычное дело, а ты у нас самым первым стал. Ведь до тебя царей на Руси не было. Нет, тебе потяжельше пришлось.

– Может, и так, – не стал спорить Константин. – Хотя и не сказать, что прямо так уж тяжело.

– Да как же нет, когда у тебя вон еще до венчания на царство куски от Руси рвать стали. И не токмо князья, но и короли.

– Было дело. Хотели поживиться, – кивнул Константин задумчиво, и услужливая память почти сразу легко отнесла его в ту последнюю зиму, когда он еще носил титул великого рязанского князя.

Только-только была сыграна его пышная свадьба с Ростиславой, хотя злые языки и осуждали такую спешку – со дня смерти ее венчанного супруга Ярослава Всеволодовича не прошло и полугода.

В подтверждение своих слов злопыхатели ссылались на унылое осеннее небо, хмурившееся от беспросветных туч, уныло свисавших над землей. Дождь и впрямь начал моросить еще в среду, так что к воскресенью – день венчания – на всех улицах Рязани царила непролазная грязь. Да и потом, во время медового месяца, дождь больше чем на день так и не прекращался. Вот только счастливые новобрачные ни на что не обращали внимания.

Лишь один раз Константин, выглянув в окошко, радостно сказал, что сегодня тоже дождь, и пояснил удивившейся – чего же тут радоваться – Ростиславе, что такая погода им на руку, потому что, пока на дворе царит такая грязюка, он все равно не может заниматься никакими делами.

Новобрачные, занятые любовными утехами, даже не заметили, как теплую, хотя и чрезмерно дождливую осень плавно сменила зима. Была она немного чудной – то вьюга с крепким ядреным морозцем, то теплынь, затем опять холодало.

Ох, как не хотелось отрываться от горячих губ, нежных рук и желанного податливого тела, охотно откликающегося на любые причуды и затеи своего суженого, но – хочешь—не хочешь, а пришлось собираться в поход. Причем поначалу путь его лежал даже не в Киев – надлежало восстановить попранную справедливость.

Дело в том, что, воспользовавшись смертью Мстислава Удалого и тем, что рязанский князь вначале залечивал раны, полученные в сражении с туменами Субудая, а затем решал свои сердечные дела, богатым и вечно непокорным Галичским княжеством завладел Александр Бельзский.

Он даже набрался наглости и еще по осени прислал Константину грамотку, в которой писал, что не держит обиды на рязанского князя за захват его исконной вотчины – Бельзского княжества, равно как и самого города.

Напротив, он, Александр, предлагает забыть все старые распри и жить как подобает добрым соседям. Были там и ссылки на худой мир, который, как известно, гораздо лучше доброй ссоры, были и цитаты из библии, но были и недвусмысленные намеки на могущественных союзников, которыми Бельзский успел обзавестись.

Действительно, если бы не помощь конницы и пешей рати венгерского короля Андрея II, подкрепленная мощным полком рыцарей младопольского Лешка Белого, которому Бельзский доводился шурином, то он ни за что не заполучил бы Галич. Оба соседа, не сговариваясь, предпочли видеть близ своих границ Александра Всеволодовича, а не могучего Константина Владимировича Рязанского.

На них, да еще на местных боярах, которым возможное правление рязанца было как кость в горле, строил свои расчеты князь. Мастеровой народ в Галличе Бельзского не поддерживал, но помалкивал и голоса против поднимать не спешил.

Сам же Бельзский хорошо помнил, что он не какой-то там удельный властитель, а внук великого киевского князя Мстислава II Изяславича и Юдифи, дочери польского короля Болеслава III Кривоустого. И не просто помнил – он и Константину заявлял об этом, указывая, что с такой родословной, как у него, владеть чем-то меньшим попросту зазорно. Честь его, Бельзского, предков ко многому обязывает и самого князя.

При этом, опережая возможные претензии Константина на наследство, он вдобавок ссылался и на лествичное право, по которому женщина не имела никаких прав на отцовское наследство, следовательно, и муж ее тоже. Что и говорить – намек был более чем прозрачным. Мол, раз Мстислав Удатный скончался, не оставив после себя ни одного сына, стало быть, княжество теперь бесхозное.