Княжья доля - Елманов Валерий Иванович - Страница 10

— Или половцы зашевелились, брате, что вы с Глебом о согласии вспомнили?

Тут Костя решил блеснуть познаниями истории и, сделав многозначительное лицо, а также понизив голос чуть ли не до шепота, изрек:

— Да что там половцы, когда иной враг уже мечи точит, на Русь глядючи. Он нам всем не в пример их страшнее будет.

Князья недоверчиво переглянулись.

— Откуда у тебя, брате, вести такие? — осторожно осведомился Ингварь.

Костя поначалу замялся, но потом нашелся с ответом:

— Купец один, из далеких стран приехавши на торг, сказывал. Да и не он один, — добавил он после небольшой паузы, чтобы сообщение прозвучало повесомее.

— Купец соврет — недорого возьмет. Известно, дело торговое, — махнул рукой Олег.

— Один — да, и соврет, а вот все — так это навряд ли, — возразил Костя. Мысль о скором нашествии татар возникла у него еще вчера, но тогда было но до нее, зато сейчас она пришлась как нельзя кстати. И народ можно настроить на грядущую битву, и заодно выяснить причину сбора.

— И сколько же у них воев? — Ингварь, судя по задаваемому вопросу, почти поверил.

— Тьма, — коротко ответил Костя и начал излагать те подробности о татарском войске, какие он помнил. Особо пришлось остановиться на железной дисциплине, царящей среди монгольских воинов. Больше всего князей удивило его сообщение о том, как за одного бежавшего с поля боя подвергается смертной казни весь десяток, за драпающий десяток — вся сотня и так далее.

— Хорошо бы и у нас такое ввести, — задумчиво произнес Олег, и его красивое лицо неприятно исказилось.

— Что ты, брат. Грех-то какой, христианскую душу губить. Над ней единый Господь Бог властен, — укоризненно заметил Юрий и поинтересовался: — А что у них за вера?

— Язычники они и во Христа не веруют, — кратко ответил Костя и тут же, пока они не остыли от его рассказа, уснащенного красноречивыми подробностями, осведомился: — Так что, братья, дадим этим степным волкам себя поодиночке перерезать или дружно все вместе на смертный бой выйдем?

Ингварь внимательно оглядел всех и отчеканил:

— Передай Глебу, что все приедем. Коль такая беда на Русь идет, негоже старые обиды на сердце держать.

— А сдюжим ли мы, хоть даже и вместе? — робко заметил Юрий, на что Костя авторитетно заявил:

— А кто сказал, что мы одни в той битве будем? Пошлем гонцов в Чернигов, в Муром, в Киев, к князю Владимирскому.

— Это верно, — согласился со мной Ингварь. — Тут нам без помощи Константиновой не обойтись.

Косте очень хотелось уточнить, где его тезка княжит, но он предусмотрительно промолчал. Незнание такого общеизвестного для них факта зародило бы в умах его многочисленной родни ненужное сомнение. В конце концов, это он успеет выяснить. Главное, что он добился основного — их согласия на большой сбор. На радостях Костя даже согласился принять участие в завтрашней охоте, которую Ингварь как гостеприимный хозяин предложил всем присутствующим.

Единственное, что Косте сразу не понравилось, так это бурные эмоции восторга, выказанные боярином Онуфрием. Едва он заглянул к князю в комнату, где с помощью неизменного Епифана Константин переодевался к вечернему застолью, как чуть ли не с порога стал восхищаться его умом, а главное, что Костю больше всего насторожило в его речах, так это туманное обещание показать, кто на Рязанской земле подлинный князь. При этих словах Онуфрий многозначительно поигрывал кинжалом, извлекая его до половины из красиво инкрустированных ножен и с силой вгоняя обратно. Костя уж было хотел с помощью наводящих вопросов поразузнать, в чем тут дело, но тут его сбило с панталыку радостное, с точки зрения Онуфрия, известие.

Оказывается, ту молодую ведьму, которую князь приказал словить — когда он такую ахинею приказывал, Костя, хоть убей, не помнил, — его верные слуги поймали еще вечор. Теперь на все княжья воля — то ли сразу ее на костер волочь, то ли он еще поглядеть захочет на бесовку младую, которая успела приложить князюшку увесистым поленом по голове.

Пришлось сказать, чтобы сразу после пира ее привели для допроса, поскольку без княжеского суда казнить живого человека, пусть даже и ведьму, негоже.

Этим Костя, как ему показалось, вроде бы слегка разочаровал Онуфрия, и тот слегка угас, но возражать не стал.

До того, как сесть за вечернюю трапезу со своими братьями, Константин еще успел поинтересоваться у Епифана некоторыми деталями своей, судя по полученному удару, не совсем удачной охоты на ведьм. При этом он страдальчески тряс головой, которая, дескать, до сих пор болит, поскольку оная чертовка так по ней съездила, что князь даже всю память потерял. На самом-то деле голова практически уже не болела, разве если только специально надавить на шишку. Но такой отмазкой для объяснения потери памяти было просто грех не воспользоваться.

Стремянной, приняв все за чистую монету и сочувственно поохав над княжьей бедой, охотно рассказал, как было дело. Оказывается, они потому и не двигались по Оке санным путем, что князь попутно решил позабавиться с красивой чертовкой, которая, как Константину донес слуга Гремислав за три дня до выезда к Ингварю, жила на полпути из Ожска в Переяславль-Рязанский, где-то в Волчьем бору. После этого известия князь и принял решение идти к Ингварю не руслом Оки, а кружным путем и по дороге заглянуть к этой бесовке да позабавиться с нею.

Подъехал княжий поезд к избушке, где она жила, после полудня. Князь едва глянул на нее, как тут же решил времени даром не терять и заняться любовными утехами вплотную. С этой целью все посторонние из избы вышли, и Константин остался с ведьмачкою наедине. Вначале в хате стоял несусветный грохот, спустя минут десять все шумы утихли, и вся свита принялась терпеливо ждать на полянке, когда князь-батюшка вволю насладится девкой.

Потом свите это надоело, и, порешив, что он непозволительно много времени, по доброте своей, уделил этой мерзавке, люди решили осторожно заглянуть вовнутрь. Картина была удручающая. Князь лежал с разбитой головой в углу, а ведьмачка утекла через потайной лаз.

Но тогда-то, очнувшись и будучи вне себя от ярости, он лично возглавил погоню, а когда, уже в сумерках, стало ясно, что ловить бесовку смысла нет, оставил того же Гремислава с двумя крепкими холопами в лесу и приказал без нее на княжьи глаза не попадаться. Сам же нализался, как обычно, и заночевал в ведьминой избушке. Ну а теперь, слава Богу, змеиное отродье попалось и ждет праведного княжьего суда.

В завершение всего сказанного Епифашка выразил удивление, чем она Константина прельстила и уж не бесовский ли это приворот, поскольку у неё ни кожи, ни рожи, ну просто глянуть не на что, и не лучше ли бабы в селищах под Ожском, наливные, как яблочки, и ядреные, как репы. Исходя из этого Костя тут же сделал вывод, что в последние пару дней его стремянной стал слишком бойким на язык, даже набрался наглости критиковать княжеский вкус. Пришлось на него слегка цыкнуть, после чего он обиженно замолк. Костя же пришел к глубокомысленному заключению, что при теперешних условиях излишняя демократизация, пожалуй, вредна для простого народа, который тут же может запросто залезть тебе на шею. Затем, поймав себя на мысли, что рассуждает сейчас как допотопный средневековый феодал, он иронично хмыкнул себе в бороду. Узрев, что господин улыбается, Епифашка тоже заухмылялся, демонстрируя крупные желтые зубы.

В таком веселом настрое Костя и пошел пить медовуху. На сей раз он особо не блистал своими талантами тамады, а в основном вел умные застольные беседы, стараясь в первую очередь вовлекать в них Ингваря, а также Юрия и Олега. Роман с Глебом и без того смотрели на него влюбленными глазами, так что он решил на них не распыляться. Единственное, что слегка подпортило его веселье, так это услышанные краем уха обрывки рассказов неугомонного Онуфрия о том, какой князь Константин замечательный охотник, как лихо заваливает медведя, как метко пускает стрелу в белку и как бесстрашен в очном поединке с матерым вепрем. Причем к концу застолья клыки у заваленного лично князем дикого секача длиной были не меньше полутора метров. Больше они не выросли лишь потому, что у боярина руки оказались не шибко длинными. По той же причине не увеличивалась морда у медведя-шатуна, который, по рассказам Онуфрия, сам величиной был чуть ли не со слона.