Неоновый дождь - Берк Джеймс Ли - Страница 30

• Предыдущая
• 30/58
• Следующая

— Ну что ж, Уэс, уж не знаю, почему, но я тебе верю, — сказал я.

Я дождался рассвета, чтобы нагрянуть в рыбачий домик Старкуэзера. Клубы тумана кружились над протокой, поднимаясь меж затопленных деревьев, когда я выехал с прибрежной дороги, которая была проложена через болото одной нефтяной компанией. Мертвые кипарисы в сером утреннем свете были влажными и черными, а зеленый лишайник, росший у воды, подбирался прямо к толстым основаниям стволов. Туман среди деревьев был настолько белым и густым, что я с трудом различал дорогу перед машиной на тридцать футов. Гнилые доски трещали под колесами и громко стучали по нефтяной котловине. В этой утренней тишине от малейшего звука большие и маленькие цапли, громко хлопая крыльями, взлетали к верхушкам деревьев, залитых розовым светом. Наконец по одну сторону дороги в открывшемся просвете между деревьями я заметил лачугу, построенную из кирпичей, кленовых досок и кипарисовых бревен. Перед домом стоял джип «тойота», а к крыльцу была привязана кривоногая гончая, которая выглядела так, будто в нее стреляли утиной дробью. Я выключил зажигание прямо посреди дороги, тихо открыл дверь и пошел через деревья по одну сторону просвета, пока не поравнялся с крыльцом. Стволы дубов, росших по краям просвета, были все раздроблены ружейными выстрелами; повсюду на обрезках скрученной проволоки качались пробитые жестяные банки и разбитые бутылки; а кора была вся разодрана и выдолблена пулями до белой древесины. Сетчатая дверь в дом была приоткрыта, но изнутри не доносилось никакого шума, не было заметно никакого движения. Позади дома в деревянном загоне хрюкали и фыркали свиньи. Я передернул затвор на пистолете, дослав патрон из обоймы в ствол. Сделав глубокий вдох, я рысью перебежал через грязный двор, одним прыжком перемахнул через ступеньки крыльца, из-за чего псина чуть не свернула себе шею, до отказа натягивая цепь, и ворвался в дом.

Припав к полу, я обвел пистолетом комнату, погруженную во мрак. Сердце колотилось у меня в груди, глаза привыкали к темноте. На деревянном полу в беспорядке были разбросаны пивные банки, пакеты из-под хлеба, кисеты от табака, куриные кости, крышки от бутылок и клочья ваты из полусгнившего матраса, валявшегося в углу. Но никого в комнате не было. Вдруг кто-то отодвинул занавеску на двери в единственную спальню в глубине дома. Я направил пистолет прямо в лицо девице; ладони, обхватившие рукоять, сразу вспотели.

— Кто вы, черт побери, такой? — сонно спросила она. Ей было лет двадцать, одета в голубые обрезанные джинсы, а сверху — только лифчик. Лицо — какое-то вялое, неживое, волосы цвета мореной древесины, только широко открытые глаза сосредоточенно смотрели на меня.

— Где Старкуэзер? — спросил я.

— Кажется, он вышел еще с одним фраером. А вы коп или кто?

Я толкнул сетчатую дверь и спустился во двор. В тумане я разглядел сортир, перевернутую вверх дном пирогу, покрытую росой, деревянный загон для свиней, ржавую машину без колес в серебристых выбоинах от пуль. Солнце уже освещало деревья, можно было различить стоячую воду в болоте, берег, усеянный лютиками, мелкий испанский мох в воздухе, принесенный ветром с залива. Но на заднем дворе никого не было. Тут я опять услышал хрюканье и фырканье свиней и догадался, что они что-то едят у себя в загоне.

Они собрались кружком, склонив головы вниз, как будто что-то ели из корыта; затем одна из них, хрюкая, подняла голову, с громким хрустом что-то пережевывая, и снова опустила рыло вниз. Их морды и рты блестели от крови. А потом я увидел, как еще одна вытянула длинную голубоватую кишку из живота Бобби Джо Старкуэзера и побежала с ней, переваливаясь, по загону. Старкуэзер лежал с обескровленным лицом, с открытыми глазами и ртом, на бритом черепе были пятна грязи. Прямо над бровью чернела дыра диаметром в десятицентовую монету.

По земле разлились помои из мусорного ведра. Руки Старкуэзера были вытянуты вдоль туловища, было похоже, что в него стреляли с передней стороны загона. Я тщательно осмотрел мокрую землю со следами людей, собак, кур и наконец заметил в грязи нечеткий отпечаток уличных ботинок, прямо в центре которого виднелся контур шаблонной гильзы. На нее стреляющий, должно быть, наступил, а потом подцепил ногтем и вытащил.

Я вернулся в дом. Девица шарила в буфете.

— Так вы коп? — опять спросила она.

— Зависит от того, с кем говоришь.

— Колеса есть?

— Глядя на тебя, можно подумать, что ты уже целую аптечку приняла.

— Если вам нужно его накачать, торазина потребуется не меньше, чем пакетик сладкого драже.

— Надеюсь, тебе заплатили вперед.

Она сморгнула и опять уставилась на меня.

— Где он? — спросила она.

— Кормит свиней.

Она с сомнением посмотрела на меня и направилась к черному входу.

— Оставь его. Ты не захочешь посмотреть на это еще раз, — сказал я.

Но она не прореагировала. Через минуту я услышал, как девица издала такой звук, словно неожиданно шагнула в камеру с испорченным воздухом. С посеревшим лицом она вошла обратно.

— Ужасно, — сказала она. — Вы не хотите отвезти его на гражданскую панихиду или еще что-нибудь сделать? Фу, какая мерзость.

— Сядь. Я приготовлю тебе чашку кофе.

— Я здесь не могу оставаться. У меня в десять часов занятия по аэробике и медитации. Парень, на которого я работаю, следит, чтобы мы ходили на занятия, иначе мы просто не выдержим такого напряжения. Он просто бесится, если я пропускаю урок. Господи, как я оказалась среди этих психов? Вы знаете, что он сделал? Вышел голый в одних армейских ботинках и начал подтягиваться на крыльце. А собака сорвалась с привязи и загнала одного цыпленка в уборную. И он выстрелил в нее из ружья. А потом привязал и дал ей миску молока, как ни в чем не бывало.

— Что это за фраер был, с которым он вышел?

— На лице у него пятно — как будто розовый велосипед.

— Что?

— Ну, не знаю, как его описать. Большой такой. Меня такие типы не привлекают, понимаете, о чем я?

— Скажи еще что-нибудь о лице.

— У него что-то на носу и над одной бровью было. Ну, как будто шрам.

— Что он говорил?

Ее взгляд устремился в пустоту, рот слегка приоткрылся, лицо напряглось — задумалась.

— Он сказал: «Они хотят, чтобы ты подыскал себе новое местечко. Продолжай игру в гольф». Еще этот, не знаю, как его там, сказал: «Деньги болтают, а слухи летают. Мне нужно кормить своих свиней». — Она погрызла заусеницу, и глаза опять стали пустыми. — Слушайте, у меня проблема, — заявила она. — Он мне не заплатил. А мне нужно отдать парню, на которого я работаю, двадцать баксов, когда вернусь в бар. Вы мне его бумажник не достанете?

— Сожалею, но его, скорее всего, уже свиньи достали.

— Вы ничего не хотите предпринять?

— Я тебя подброшу, если хочешь уйти, детка. Потом позвоню шерифу, сообщу о Старкуэзере. Но тебя впутывать не буду. Если захочешь позвонить кому-нибудь попозже, дело твое.

— Вы же полицейский, правда?

— А почему бы и нет?

— Почему же вы меня на свободу отпускаете? Что-то задумали на потом?

— Тебя могут посадить в тюрьму как важного свидетеля. Этот парень, там, в загоне, убил десятки, может, сотни людей, но он сущий сосунок по сравнению с теми, на кого работал.

Она села в мою машину, навалившись на дверцу, лицо у нее отупело от большой дозы наркотиков. Она не проронила ни слова за все время долгой поездки через болота к районной дороге и только крепко стискивала коленями пожелтевшие пальцы.

Подобно многим другим, я получил во Вьетнаме великий урок: никогда не верь авторитетам. Но поскольку я пришел к мысли, что к авторитету всегда нужно относиться с уважением и пиететом, я знал также, что все это предсказуемо и уязвимо. Поэтому в этот день после обеда я уселся под своим пляжным зонтиком на палубе дома, надев только плавки и летнюю рубашку, приготовив на столике перед собой бутылку джина и бокал пива, и позвонил начальнику Сэма Фицпатрика в здание ФБР.

• Предыдущая
• 30/58
• Следующая