Таня Гроттер и пенсне Ноя - Емец Дмитрий Александрович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/15
• Следующая

И Генка решился. Отчасти из-за мамы, отчасти потому, что то, что окружало его – все эти серые пятна реальности, тусклые люди, дежурные фразы и колючие запреты, – давно уже ему обрыдло.

– Аидус лета харонум танталум! – громко и не раздумывая произнес он.

Генка и не подозревал, что на самом деле он использует грозное древнее заклинаниевызова из Потустороннего Мира. Заклинание, которое может иметь силу, только если станет первым заклинанием, которое произнесет начинающий маг.

Волшебного перстня у Бульонова не было, зато присутствовал магический дар. Искру же выбросила сама Книга Рока. Причем такую, что ее ветхие страницы не выдержали слишком яркой вспышки. Обложка вспыхнула и обратилась в пепел. Еще миг – и осыпались страницы. Древняя черномагическая книга перестала существовать, но это уже ничего не могло изменить. Осыпаясь, пепел успел еще сложиться в надпись:

«Берегись хозяйки скорпиона!»

Пока Генка тупо смотрел на пепел, размышляя, кто такая хозяйка скорпиона, комната вдруг заполнилась мятущимся оранжевым пламенем. Генку обдало сухим жаром. Бульонов торопливо оглянулся.

Четыре блика света – отблески раздробленного рамой уличного фонаря – собрались воедино. Обрели объем и плоть. Что-то неуловимое пронеслось по комнате, раздуло шторы, холодным и одновременно обжигающим дуновением коснулось лица Бульонова. Посреди комнаты появилась страшная старуха, сотканная из пламени. Ее тело было из белого огня, лицо с тонкими чертами – из желтоватого огня, длинные же волосы струились по плечам испепеляющими языками. На месте рта и глаз зияли черные провалы, в которых вспыхивали и гасли колючие алмазные огни.

– Фесих ригам хора афоал! – усмехаясь, произнесла она и протянула огненную руку.

Рука вытянулась, пересекла комнату и коснулась волос отпрянувшего Бульонова. В следующий миг Генке почудилось, что старуха вспыхнула еще ярче, взвилась к потолку потоком искр и вдруг втянулась к нему в голову через ухо. Бульонов закричал и стиснул руками виски. Он ожидал жгучей боли, но боли не было. Лишь прошелестел смех, чужой неприятный смех, похожий на звук наждачной бумаги.

Генка покачнулся и схватился за голову. Примерно минуту он простоял так, а потом дико уставился на свои ладони, будто видел их впервые. Теперь он помнил лишь, что вечером лег в кровать, к нему прилетала Гробыня и он прочитал несколько страниц из Книги Рока. А все то, что было после, напрочь изгладилось у него из памяти.

Вытирая пот со лба, Бульон с удивлением обнаружил, что концы волос у него обгорели. Что-то звякнуло у него под ногой. На ковре лежала вполне заурядная брошка в виде серебряного скорпиона. Генка хотел подобрать ее, но брошка вдруг заалела и, мигнув, исчезла.

Ничему уже не удивляясь, Генка, едва раздевшись, рухнул на кровать и сразу уснул.

В первую пятницу мая Безглазый Ужас в подвале перестал душераздирающе стонать и греметь кандалами. По грудь втянувшись в пол, призрак заинтересованно уставился на каменную стену, на которой сами собой проступили кровавые пятна.

– Это та самая стена… Скоро что-то будет… – сказал он с нехорошим смешком.

Почти в ту же минуту тремя этажами выше Великая Зуби с удивлением разглядывала руны, вышедшие только что из-под ее пера. Эти грозные, точно сотканные из пламени руны совсем не походили на заурядные руны угрызений совести, которыми Зуби собиралась усовестить своего мужа Готфрида за то, что он слишком засмотрелся за ужином на Медузию.

«Хм… Хотела бы я знать: что это означает и как меня угораздило?» – подумала Зуби. Она попыталась стереть руны, но те стремительно разбежались от ее ладони. В этот момент Зуби впервые посетило нехорошее предчувствие.

Недолеченная Дама томно выплыла на стену Тибидохса и посмотрела на луну. Луна была красная и плоская. Она точно прилипла к горизонту, окрашивая океан в алый цвет. Взгляд Недолеченной Дамы мечтательно затуманился.

– Такая луна была в день, когда мое сердце перестало биться. Жаль, нельзя заново пережить этот волнующий момент… – произнесла она.

Рядом кто-то хмыкнул. Повернув голову на сто восемьдесят градусов, что было бы весьма экстремально для простого смертного и даже живого мага, Дама увидела поручика Ржевского.

– Bon soir, мамуля! Опять скорбим?.. А я вот даже не помню, как умер. Стоит наш гусарский эскадрон полевым лагерем. Гусары, значит, у костров, то-се, кашку, картошечку, а мы, офицеры, в палатке у эскадронного, лихой был рубака. Как раз случился день его ангела. Ну выпили бутылочку-другую за нашу победу… В общем, только нам хорошо стало, а тут часовой стреляет. Французы! Ну я выскакиваю из палатки, прыгнул на коня, саблю наголо – и в бой. Лечу, рублю направо и налево, крошу всех в капусту. Демон тьмы, властитель боя! Неприятель в ужасе! О моей отваге, мамуля, слухи ходили! Меня сам государь отличал! И вдруг вижу – несется мне навстречу толстый французский кирасир. Я увернулся от его удара и всадил ему клинок снизу под кирасу, да только вдруг смотрю: моя сабля проходит сквозь француза, а он даже не замечает. Я лечу дальше – и та же история. Бой идет, я сражаюсь как лев, проявляю чудеса геройства – и ничего. Тут я оглядываюсь и, вообрази, обнаруживаю, что меня убили. Весь окровавленный я лежу на траве, сжимая в руке саблю, а мой верный конь стоит рядом и жалобно так толкает меня мордой…

Поручик душераздирающе вздохнул и покосился на Даму. Недолеченная Дама, никогда не упускавшая случая проронить слезу, сострадательно всхлипнула и начала было деловито отжимать носовой платок перед новыми, уже более продолжительными рыданиями, но, внезапно спохватившись, с сомнением воззрилась на мужа. Она всегда почему-то думала, что он служил в пехоте. Правда, иногда воображение переводило его в артиллерию. Теперь же выплыли вдруг новые подробности.

– Постой-ка, а ножи?.. Ты же утверждал, что тебя зарезали на балу? – сказала она.

Ржевский закашлялся.

– Кгхм-кхх… В самом деле? Э-э… Так и быть, признаюсь. Только для тебя. После того случая с ножами я выжил. Меня спас наш полковой доктор. Гений, мамуля, просто гений. Напоил водкой до бесчувствия и штопал всю ночь. Подумаешь, что такое дюжина ножиков для мужчины в расцвете лет, который выпивает в день не больше двух бутылок вина и выкуривает всего десяток трубок?

Поручик быстро взглянул на супругу, проверяя, какое впечатление произвел его рассказ. Поверила ли?

– Да, дорогой. Конечно, дорогой! Приди же ко мне в объятия! – коварно улыбнувшись, сказала Дама.

Она поняла уже, что одержала победу. Теперь ей долго чем будет язвить мужа. «Лет на пять хватит, а там придумаю что-нибудь новенькое», – прикинула она.

Привидения поцеловались. При этом их носы глубоко вошли друг в друга, чему ни Дама, ни поручик не придали особого значения. Призраки вообще снисходительно относятся к мелочам. Некоторые из них так обленились, что даже не пытаются переставлять ноги, а просто плывут над полом, точно влекомые ветром.

– В ближайшие дни что-то должно произойти. Вот увидишь, дорогой! У меня редкое чутье на смерть, – вдруг задумчиво сказала Недолеченная Дама. Она никак не могла отделаться от того, первого впечатления, когда она только увидела сегодняшнюю луну.

Ржевский расхохотался своим неподражаемым смехом, звучавшим как ржание целого кавалерийского эскадрона.

– Больше трупов – больше призраков! – прокомментировал он.

Нападающий сборной Тибидохса Семь-Пень-Дыр сидел у себя в комнате, запершись на два основных заклинания и одно добавочное. Он был серьезен и сосредоточен, как хирург перед операцией. Перед Семь-Пень-Дыром стояла шкатулка, очень похожая на ту, с которой некогда ездил по России небезызвестный интуитивный маг-психолог и просто пройдоха Чичиков.

Выдвинув у шкатулки секретный ящичек, Семь-Пень-Дыр слюнявил пальцы и пересчитывал жабьи бородавки, зеленые мозоли и дырки от бублика.

• Предыдущая
• 4/15
• Следующая