Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор - Страница 134
- Предыдущая
- 134/202
- Следующая
Многие из несогласных демократов все еще добивались переключения главных усилий на войну в Тихоокеанском регионе. Ходили слухи, будто лидеры республиканцев поддерживали негласные контакты с Макартуром. Другие ушли недалеко от прежней изоляционистской позиции. Однако часть республиканцев, и особенно Уилки, занимали передовую позицию — поддерживали курс на упрочение англо-американо-советского партнерства и лидерства США в сильной послевоенной организации безопасности. Республиканцы провели на острове Макинак, в Мичигане, широко разрекламированную конференцию в качестве прелюдии к президентской кампании 1944 года. Некоторые из конгрессменов оставались такими же консерваторами, как и прежде, но президентские республиканцы во главе с Дьюи от Нью-Йорка, Уорреном от Калифорнии и другими губернаторами занимали в целом интернационалистскую позицию. Похоже, Рузвельту предстояло иметь дело с двумя внешнеполитическими линиями республиканцев: одной следовали президентские республиканцы, другой — республиканцы конгресса.
Однако в самый темный период советско-американских отношений пробился луч света, принесший благоприятную возможность. После взятия назад своего согласия встретиться с Рузвельтом в Фэрбенксе Сталин регулярно отклонял предложения Черчилля и Рузвельта установить новый срок встречи трех лидеров. Тем не менее одобрил идею конференции в Москве министров иностранных дел трех стран; обмен мнениями относительно планов этой встречи привел, естественно, хотя и необъяснимым образом, к постепенному принятию Сталиным первого приглашения на встречу «Большой тройки». Президент и маршал долго спорили о месте конференции. Рузвельт уверял, что не может лететь в Тегеран, поскольку не в состоянии подписать или отклонить законопроекты конгресса в течение десяти дней, которые предоставляет ему конституция. Сталин упорно настаивал на столице Персии. Оба лидера намекали, что планы проведения конференции могут быть сорваны, если не признают его выбор; Сталин выиграл этот дипломатический «петушиный бой» — Тегеран намечен в качестве места встречи.
Поездка в Москву Халла стала полезным средством дипломатического зондажа президента и чем-то вроде триумфа для государственного секретаря. Он покинул Вашингтон, повысив свой престиж в столице, поскольку президент наконец потребовал отставки Самнера Веллеса, который продолжал раздражать Халла своими самостоятельными выходами на Белый дом и зарубежных послов. «Галантному старому орлу», как позднее называл Халла Черчилль, удалось как-то пережить первый в жизни авиарейс, изнурительные споры, банкет в Кремле. Он вел переговоры с Иденом и Молотовым по вопросам обширной повестки дня хладнокровно, хотя и несколько нудно. Выяснил, что русские заинтересованы главным образом в открытии второго фронта, англичане — в политических преобразованиях в Италии, в то время как сам он добивался декларации четырех держав о принципах послевоенной безопасности. Заручился согласием Молотова на реализацию американского проекта. Основная проблема не столько содержание — принятие на себя обязательства проводить консультации и совместные акции по обеспечению международного права и порядка до учреждения глобальной организации по безопасности, — сколько вопрос, следует ли привлечь к подписанию документа Китай, чего Рузвельт и Халл очень хотели. В конце концов Молотов согласился и на это.
В последний вечер конференции Халл сидел на банкете в честь делегации США в Большом Екатерининском зале Кремля. Маршал был необычайно любезен. Впрочем, когда Халл попытался склонить хозяина банкета к встрече с Рузвельтом не в Тегеране, а где-нибудь поближе к Вашингтону, Сталин посуровел. Затем неожиданно сделал заявление, которое наэлектризовало Халла. Государственный секретарь счел это заявление настолько важным, что сообщил о нем президенту телеграммой, первая часть которой зашифрована кодом ВМС, а вторая — армейским:
«Секретно, срочно.
Москва, 2 ноября 1943 г.
Президенту, лично от Халла, совершенно секретно.
От высочайшего представителя власти мне передано сообщение, которое мне надлежит направить лично Вам в полной секретности. Сообщение обещает вступление в войну и помощь в разгроме противника».
«Секретно.
Без номера, совершенно секретно, президенту, лично от Холла.
На Дальнем Востоке после поражения Германии (здесь заканчивается часть телеграммы, зашифрованная другим кодом). Пожалуйста, телеграфируйте мне чрезвычайно срочно свое мнение в Каир».
У нас нет документальных подтверждений ответа Рузвельта Халлу. Возможно, его столь же озадачила телеграмма государственного секретаря, сколько обрадовала. В сущности, новость нельзя отнести к разряду сенсационных, поскольку Советы давно намекали о своем желании присоединиться к войне с Японией после разгрома Германии. Но то, что Сталин сделал такое определенное и важное обещание без политического торга и как бы невзначай, причем скорее Халлу, чем Рузвельту, должно быть, и озадачило президента. Несомненно, он полагал, что пелена таинственности вокруг всего этого скоро спадет, поскольку сразу после триумфального возвращения Халла из Москвы президент отбывал на конференцию с Черчиллем и Чан Кайши в Каире и, как он надеялся, в последующем — на встречу со Сталиным.
В день прекращения огня 11 ноября 1943 года, когда сгустилась тьма, президент, Гопкинс, Лихи, Уотсон и два других помощника не спеша выехали из компаунда Белого дома и направились на базу ВМС в Квантино, штат Вирджиния. Спутники сели на яхту «Потомак», которая, пройдя по спокойной реке определенное расстояние, бросила рано утром якорь в устье Потомака. На заре президент наблюдал на расстоянии 5 миль массивный силуэт линкора «Айова». Вскоре «Потомак» приблизилась к «Айове» и с появлением солнца главнокомандующего без фанфар подняли на специальном приспособлении с палубы яхты на главную палубу дредноута.
В своих апартаментах президент обнаружил карточку, указывающую на то, что помещение является каютой капитана, принимать пищу он будет в кают-компании флагмана, совершать морские прогулки на винтовом вельботе «Ли» и прогуливаться по всему пространству палубной надстройки, вдоль левого и правого бортов линкора.
В целом жизнь на большом корабле текла буднично, за исключением пугающего отрезка времени на второй день плавания. С удобного места рядом со своей каютой президент наблюдал за учебными стрельбами «Айовы». Пятидюймовые орудия производили оглушающий грохот, в то время как дредноут неожиданно изменил курс, дал сильный крен и двинулся дальше со скоростью 31 узел. Офицер на мостике, расположенном двумя палубами выше президентской, перегнулся через поручни и прокричал:
— Эта штука — настоящая! Настоящая!
Гопкинс спросил Рузвельта, не хочет ли он уйти в каюту.
— Нет, — ответил президент. — Где она?
Гопкинс бросился к поручням как раз вовремя, чтобы заметить огромный взрыв в кильватере корабля. Оказалось, это взрыв торпеды, случайно выпущенной эсминцем-эскортом. Адмирал Кинг тут же предложил освободить командира эсминца от должности, но Рузвельт не поддержал его, несомненно следуя соображению, что для бедняги достаточное наказание — открытие, что он чуть не торпедировал корабль с пятью адмиралами на борту.
«Пока все идет хорошо, поездка проходит с полным комфортом, — писал президент дражайшей супруге через несколько дней. — Достаточно тепло, чтобы сидеть в одном свитере поверх рыбацкой рубашки и брюк. Не могу писать о маршруте, но завтра вечером мы увидим Африку, а в субботу утром сойдем на берег... Какое облегчение обходиться без газет...»
Рузвельт ничего не сообщил в письме об инциденте с торпедой, но, возможно, это наименьшая угроза. Пока корабль шел в открытом море, сотрудники службы безопасности установили, что некоторые газеты открыто пишут о местах предстоящих встреч. Очевидно, что места остановок президента могут быть атакованы немецкими самолетами с аэродромов Греции или с других территорий или что нацистские фанатики попытаются совершить покушения, но Рузвельт и Черчилль договорились не менять своих планов. Пройдя пролив Гибралтар, «Айова» направился в Оран. Здесь президента приветствовали Эйзенхауэр и другие военачальники, а также сыновья — Эллиотт и Франклин. Затем Рузвельт пережил сорок восемь напряженных часов: летал вместе с Айком в Тунис; ездил на автомобиле в Карфаген, где провел ночь на вилле с окнами, обращенными к морю; инспектировал звено аэрофотосъемки Эллиотта; осматривал руины Карфагена, сгоревшие танки, взорванные военные склады, противотанковые рвы, нерасчищенные минные поля битвы за Тунис. Совершил перелет по маршруту, пролегавшему вдоль Нила, в Каир, где приземлился 22 ноября утром в понедельник.
- Предыдущая
- 134/202
- Следующая
