Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор - Страница 139

• Предыдущая
• 139/202
• Следующая

— Четыре дня я был упорен, как мул, — говорил Рузвельт Стилвеллу, — но мы так ничего и не достигли. Не годится, чтобы конференция завершилась подобным образом. Англичане не хотят этой операции, и я не могу добиться от них согласия.

Когда Стилвелл попросил указаний относительно Китая, президент стал рассказывать ему анекдоты и заговорил о послевоенных планах. Он направил Чану сухую телеграмму, информирующую об отмене операции на Андаманах и предлагающую альтернативы более мелкого масштаба. Как и ожидалось, ответ генералиссимуса был мрачного свойства. Он телеграфировал, что результаты первой конференции в Каире взбодрили китайский народ. Нынешнее же решение Каирской конференции повергнет его в уныние настолько, что он может не выдержать борьбы. Японцы же сделают вывод, что в соответствии с политикой, отдающей приоритет Европе, Объединенные Нации бросают Китай на милость японских военно-воздушных и механизированных сухопутных сил. Тем не менее Чан, казалось, смирился с этим решением и беспокоился больше о своих экономических, нежели военных проблемах. Он просто попросил прислать новую партию боевых самолетов и предоставить 1 миллиард долларов золотом.

В Каире нужно было решить еще одну проблему: определить командование операцией «Оверлорд». Это решение предстояло принять самому Рузвельту. Долгое время ожидали, что именно Маршалл будет командовать силами решающего вторжения, в разработку планов которого он внес большой вклад, а Эйзенхауэр вернется в Вашингтон к своим обязанностям. Но Рузвельт не мог заставить себя произвести это назначение, несмотря на то что большинство советников рекомендовали ему это сделать, а Маршалл желал его, хотя и не настаивал.

— Мне кажется, без вас я не буду спать по ночам, — говорил Рузвельт начальнику штаба сухопутных войск.

Шервуд считал, что в этом вопросе Рузвельт принял самое трудное из своих решений.

Ближе к концу второй Каирской конференции Черчилль настоял, чтобы они с Рузвельтом съездили посмотреть на сфинкса. Смолкнув, два лидера всматривались в каменное изваяние, к которому подбирались вечерние тени. Символично, что Рузвельт завершил в компании с Черчиллем год конференций, который они вместе и начали. У обоих руководителей имелись разногласия, но в конце концов они их разрешили, даже по «Оверлорду». Черчилль провел в Америке с президентом немало дней и недель. Он дважды выступал в конгрессе, присутствовал на заседаниях правительства, единолично председательствовал — с согласия президента, который находился в это время в Гайд-Парке, — на встрече в Белом доме начальников штабов и высокопоставленных дипломатов. Черчилль не делал секрета, даже в общении со Сталиным, что получает удовлетворение от того, что является «наполовину американцем». Однажды во время автомобильной поездки в Мэриленде он заметил во Фредерике рекламу конфет «Барбара Фритчи» и, пока Рузвельт с Гопкинсом в изумлении слушали, процитировал несколько стихов из знаменитой поэмы Уиттиера: «Стреляй, если тебе нужно, в эту старую седую голову...»

В будущем пришлось заплатить определенную цену за буйно расцветшую дружбу этих людей. Черчилль проявлял политическую близорукость в отношении огромных масс азиатского населения. В интимном кругу он выражал беспокойство по поводу размножения, подобно мухам, русских и их возможности опередить по численности белое население Великобритании и Соединенных Штатов. На его отношение к Китаю влияло расовое чувство. Но в данный момент англо-американское сотрудничество достигало апогея.

Рузвельт 7 декабря отбыл из Каира на родину. Сделал остановку в Тунисе, где приветствовал Эйзенхауэра возгласом:

— Отлично, Айк, тебе лучше готовиться к переезду!

Президент приземлился на Мальте, где вручил островитянам грамоту за героизм. Произвел смотр войск на Сицилии. Затем совершил продолжительную морскую поездку на борту «Айовы» домой и был тепло встречен представителями администрации у южного входа в Белый дом. Розенман никогда не видел президента таким довольным и радостным. Он выглядел уставшим, но здоровым и уверенным в себе. Президент сказал Стимсону:

— Я... привез вам «Оверлорд» в целости и сохранности для выполнения.

Было время Рождества; президент пожелал побыть дома. Впервые с тех пор, как стал президентом, он праздновал Рождество в Гайд-Парке. В канун Рождества он обратился к населению по радио, сидя у домашнего камелька. В основном его выступление представляло собой длинный, обобщенный, оптимистичный обзор событий на фронтах и встреч за рубежом. Он объявил о своем выборе: Эйзенхауэр — командующий наступательной операцией с «других отметок компаса», которая будет происходить одновременно с решительным наступлением русских на востоке и нарастающим давлением союзников с юга. Сказал и о Сталине:

— ...Я прекрасно ладил с маршалом Сталиным. Этот человек сочетает в себе колоссальную непоколебимую решимость с неистребимым здоровым юмором. Уверен, что он истинный представитель сердца и души России. Уверен, мы и дальше будем с ним хорошо ладить; русские — замечательный народ.

На следующий день он председательствовал на семейной встрече в старом поместье. Присутствовали семь из четырнадцати его внуков с матерями. Президент наблюдал, как разворачивали свертки с подарками, вырезал куски из жареной индейки и, как обычно, читал «Рождественский гимн» Диккенса, искусно выбирая фрагменты, которые удерживали внимание молодежи.

Однако президент не полностью поддался праздничному настроению. Незадолго до Рождества он писал Франкфуртеру: «...во время поездки я увидел, как ужасно недостает странам, где мне пришлось побывать, цивилизованности. Но, вернувшись, я не уверен, что знаю степень цивилизованности терра Американа».

Президент вернулся из Тегерана в ожесточившуюся столицу. Закипавшие старые споры дошли до точки кипения. Опытный боец «нового курса» Джозеф Гаффи выступил в сенате с разоблачением «нечестивого альянса» старой гвардии республиканцев во главе с Джо Пью и южных демократов, ведомых Гарри Бердом. В ответ его противники пригрозили создать новую партию юга, которая установит равновесие сил между двумя главными партиями. В палате представителей депутат Джон Рэнкин от штата Миссисипи заострил внимание на евреях Нью-Йорка, поддерживавших законопроект об избирательных правах военнослужащих. Министр внутренних дел Икес обвинил «четырех магнатов прессы» — Херста, Маккормика и двух Паттерсонов, — подготовивших радиопередачи, которые транслировались на всю страну по нескольким радиостанциям, в том, что в своей ненависти к Рузвельту и Сталину они хотели, чтобы Гитлер победил, а не был разбит «лидерами, поддержанными великими русским и американским народами».

«На Капитолийском холме ужасное напряжение, — отмечал директор Бюджетного агентства Смит. — Люди, которые многие годы были друзьями, совершают невообразимые вещи». В частном порядке один ведущий политик признавался:

— У меня нет ни грамма доверия к тому, что делает Рузвельт. Я не верю ни одному его слову.

Редко когда расовая неприязнь проявлялась в столице так очевидно. Бурю негодования вызвали сообщения о бунте в концентрационном лагере у озера Туле 16 тысяч «нелояльных» японцев. Сенат провалил федеральный законопроект в поддержку системы образования, причем республиканцы искусно выхолащивали его статью, направленную против дискриминации. Руководители железнодорожных компаний и профсоюза открыто игнорировали уложение Комиссии по справедливой практике найма (КСПН), запрещающее дискриминацию при найме на работу негров-кочегаров. Со времени реконструкции юга, считала «Нэйшн», в залах конгресса не наблюдалось столь ожесточенного столкновения групповых интересов.

«Президент вернулся на свой собственный второй фронт, — писал Макс Лернер. — Нам нужно строить другой понтонный мост, не для связи с союзниками, а для объединения нас самих, для перекрытия разлома, образовавшегося в нашей собственной национальной воле».

• Предыдущая
• 139/202
• Следующая