Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор - Страница 30
- Предыдущая
- 30/202
- Следующая
Рузвельт надеялся, что усиление патрулирования позволит улучшить обстановку в Атлантике. В конце апреля он сказал Стимсону и Ноксу, что, может быть, проинформирует латиноамериканские столицы о действиях рейдеров стран «Оси». Стимсон проворчал:
— Однако вы собираетесь уведомлять о присутствии германского флота не американцев, но лишь британские ВМС.
С присущими ему простотой и прямотой, а также с позиции меньшей ответственности Стимсон добивался, чтобы Рузвельт не обманывал себя. Президент, считал Стимсон, должен взять на себя ответственность и риск, потому что без этого общественность не сможет дать ему понять, поддержит его или нет. Президент тем не менее не брал на себя такой ответственности.
Была ли у Рузвельта надежда, что патрулированием спровоцируется инцидент, который усилит тревогу общественности по поводу угрозы Гитлера Западному полушарию и мобилизует американцев на поддержку более смелой стратегии? Икес и другие полагали, что дело обстоит именно так. Но инциденту следовало быть не обычным, а из ряда вон выходящим. Десятого апреля американский эсминец «Ниблэк», спасавший экипаж торпедированного голландского торгового судна, обнаружил локатором подлодку и отогнал ее бомбардировкой глубинными бомбами. Этот эпизод — первое вооруженное столкновение между американским и германским флотами — Рузвельт не счел чрезвычайным. Чего он ожидал?
Кризис доверия к администрации углубился в мае. Никто не знал, что нужно делать, жаловался Стимсон. Моргентау, убежденный теперь в необходимости вступления Соединенных Штатов в войну для спасения Англии, считал, что Рузвельт и Гопкинс все еще не определились в характере дальнейших действий. Уоллис писал, что фермеры Айовы требовали «более энергичного и четкого руководства». Гопкинс временами защищал президента, временами призывал военных руководителей посильнее нажать на своего Верховного главнокомандующего. В этой трагикомической ситуации Стимсон однажды прервал игру Халла в крокет и потребовал от него выступить за изменение политики. Вместо этого Халл продолжил игру. Личные друзья Рузвельта — Маклейш, Франкфуртер, Уильям С. Буллит — были крайне встревожены. Икес тайком встретился со Стимсоном, Ноксом и Джексоном, чтобы обсудить способы оказания давления на президента. Все согласились: Рузвельт осуществляет руководство не на должном уровне; страна нуждается в более активной политике, а не в пустых разговорах; необходимо предпринять нечто драматическое, чтобы привлечь международное внимание. Наконец Стимсон взял на себя смелую инициативу.
— Не следует ставить людей перед реальностью войны, дожидаясь инцидента или ошибки, — сказал он Рузвельту прямо в лицо, — надо брать на себя моральную ответственность.
Почему Рузвельт был столь пассивен? Его помощники искали ответ на этот вопрос. Большую часть мая президент ложился и вставал в нервном возбуждении, но любое состояние не придавало ему воинственности. Внимательно следил за настроениями конгресса и общественности, особенно за прохождением в сенате резолюции против эскорта конвоев; однако даже после того, как резолюцию заблокировали, Рузвельт не стал более целеустремленным. Очевидно, ощущал себя связанным прежними обязательствами невмешательства в войну; в представлении Стимсона, президент «связан прежними поспешными заявлениями относительно войны и конвоев, как Лакоон кольцами удава»; но ведь военные не требовали объявления войны, они добивались всего лишь более жесткого курса. Вероятно, ближе всех подошел к пониманию Рузвельта в этой ситуации Буллит. Президент сознавал, что Соединенные Штаты останутся одинокими и уязвимыми, если Англия капитулирует (объяснял Буллит Икесу после продолжительного разговора с Рузвельтом), однако не мог заставить себя действовать быстро и решительно. Ожидал серьезной провокации со стороны Гитлера; не исключал и того, что ее может не быть вовсе. Кроме того, верил в удачу, в свое испытанное много раз чутье ко времени и счастливое стечение обстоятельств. У него не было никаких планов.
— Я жду подходящей ситуации, — сказал он в середине мая Моргентау, — и, очевидно, прецедент, который ее создаст, окажется весьма серьезным.
Итак, кризис доверия — в то же время кризис стратегии. Рузвельт продолжал ожидать развития событий. Когда президент вместе с Халлом возражал против передислокации части флота из Тихого океана, он в конечном счете способствовал реализации стратегии Гитлера, направленной на поощрение воинственности Токио с целью отвлечь внимание Америки от Европы. Но стратегически недостатки президента — продолжение его достоинств. По крайней мере, он сохранял свободу действий и маневра, а также готовность воспользоваться удобным случаем. В мае Рузвельт согласился передислоцировать в Атлантику четверть флота, базировавшегося на Гавайях. А под давлением военной партии собрался произнести важную речь, предусматривавшую объявление неограниченного чрезвычайного положения. Затем, к разочарованию воинственно настроенного окружения, Рузвельт отложил произнесение речи.
Президент хотел двигаться шаг за шагом. На заседании представителей администрации он заявил, что патрулирование — шаг вперед. Это вывело из себя Стимсона:
— Отлично, надеюсь, вы продолжите ходьбу, мистер президент. Шагайте дальше!
Полмира отделяли Сталина от Рузвельта географически и целый мир — в образе мышления и мировоззрении. Иосиф Сталин тоже пристально следил за Адольфом Гитлером, выжидая и надеясь на лучшее. Если Гитлер и Рузвельт отличались друг от друга почти взаимоисключающими идеологиями и характерами, то советский диктатор и американский президент полярно противоположны в личном отношении: один — жесткий, бесстрастный, терпеливый, выделанный из гранита; другой — проворный, словоохотливый, уступчивый, необязательный. Оба происходили с периферии: Рузвельт — уроженец благословенной культуры, сложившейся на берегах Гудзона; Сталин — выходец из вспыльчивой, нищей, ожесточившейся Грузии. Оба добрались до политических центров своих стран и покорили их. Рузвельт поднимался на политический олимп в условиях свободной и плюралистической жизни открытого общества; Сталин вел совершенно иную игру: медленно набирал влияние в монолитной партийной структуре, держась определенное время в тени, чтобы избежать выпадов со стороны Троцкого и других большевистских вождей; создавал политические альянсы, не стесняясь в средствах для получения ключевых постов, и затем добился высшего руководящего поста в партии, хладнокровно изолировав и уничтожив политических соперников.
Сталин, верховный идеолог, расчетливый и активный в рамках закрытой логической системы, смотрел на мир сквозь призму вульгаризированного марксизма. Рузвельт, верховный прагматик, сторонился догмы, избегал раз и навсегда взятых обязательств. Оба деятеля говорили на разных политических языках. Сталин предпочитал «практичную арифметику» соглашений «алгебре» деклараций, как он однажды выразился в беседе с Иденом. Рузвельт предпочитал политическую алгебру — формы, символы, средства, облегчавшие день ото дня достижение компромисса, хотя и чреватые риском разногласий и недоразумений.
Резкий зигзаг судьбы — и идеолог не в силах контролировать историю, а прагматик — уклониться от нее. Гитлер не только загнал этих антиподов в один лагерь, но и принудил вырабатывать общую глобальную позицию. Стратегически оба лидера маршировали под барабанную дробь нацизма.
Как стратег Сталин искал способ сочетать идеологию и «реальную политику» в интересах большевизма и отечества. Его армии должны стоять в стороне от долгожданной смертельной схватки фашистов и буржуазных государств. Вместе с тем они призваны предотвратить враждебное окружение матушки-России и войну на два фронта. В 30-х годах он предпринимал через министра иностранных дел Максима Литвинова осторожные, спорадические попытки объединиться с западными государствами в борьбе за коллективную безопасность. Западные лидеры, разобщенные и нерешительные, боялись как фашизма, так и большевизма и слишком долго колебались. Идеологический радар Сталина нащупывал, усиливал и искажал характер деятельности разнообразных сил Запада: преувеличивал влияние русофобов и антикоммунистов в западных государственных учреждениях; полагал, что «монополистический капитализм» в силу неотвратимой логики истории стремится к уничтожению большевизма, воспринимая каждый жест примирения на Западе в отношении Гитлера как капиталистический заговор с целью направить нацистскую экспансию на восток. Мюнхенское соглашение стало не только капитуляцией перед Гитлером, но и катализатором страха и взаимных подозрений между Москвой и Западом. В течение года Сталин заменил Литвинова суровым Молотовым, подписал пакт о ненападении с Гитлером и шокировал мир своей идеологической и военной эквилибристикой.
- Предыдущая
- 30/202
- Следующая
