Без маски - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/20
- Следующая
Накануне обеденного перерыва в машбюро заглянул кругленький Пятахин и, подозрительно глядя на меня, сообщил, что звонят из психбольницы и требуют немедленно разыскать меня.
Звонила, конечно, Залужная. Первые пять минут она рассказывала о том, как накручивала номера всех наших отделов и нигде не могла меня обнаружить. Вторая пятиминутка ушла у нее на краткое изложение содержания приобретенной втридорога очередной книги по парапсихологии. Когда я мягко посоветовал ей не злоупотреблять телефонной связью (Пятахин перебирал какие-то фотографии и недовольно поглядывал на меня), Лариса вспомнила, наконец, зачем, собственно, звонит.
– Гриша сделал тебе твоего веселого Роджера, – сообщила она. – Через пару часов вырвусь, занесу. И вечно я из-за тебя бегать должна, суетиться!
Я посоветовал ей не суетиться и объяснил, что завтрашняя страница готова, потому что есть на свете люди, пишущие неплохие вещи, и есть люди, дающие этим вещам возможность выйти в свет. Спасибо за содействие, сказал я, но Желязны пусть подождет. Считайте с Гришей, что за мной должок.
Лариса возмутилась по поводу напрасных хлопот и бросила трубку, не желая выслушивать мои оправдания. Я угостил Пятахина сигаретой, зашел к себе, набросил куртку и направился перекусить в кафетерий.
Вторая половина дня догорела стремительно, словно бенгальский огонь. Я сколотил завтрашнюю страницу, да еще отвоевал приличный кусок у объявлений и вновь мог поздравить себя с тем, что день прожит не зря. А за ночным рубежом ждала суббота, и я планировал поработать, наконец, над собственным рассказом, давно уже обдуманным и выношенным, и предпринять кое-что еще. Тихий голос Наташи, назвавший шесть цифр телефонного номера, звучал в ушах подобно наваждению Германна. Дождавшись, когда Цыгульский умчится в секретариат, я набрал эти врезавшиеся в память шесть цифр, недоверчиво вслушиваясь в себя – там, внутри, происходило нечто очень похожее на замирание сердца.
– Технический, – сказала трубка суровым мужским голосом, и я сообразил, что знаю о Наташе только то, что она Наташа. Ни отчества, ни фамилии. Но приходилось полагаться только на эту скудную информацию и, поздоровавшись, я чуть заискивающе попросил: – Мне Наташу, если можно.
– Звоните еще раз, в лабораторию, – буркнула трубка. – Я не буду снимать.
Информация принимает почти лавинообразный характер, думал я, крутя диск. Наташа, оказывается, работает в лаборатории.
На этот раз мне не пришлось никого просить, потому что голос женщины, отозвавшейся на мой звонок на другом конце провода, был голосом Наташи.
– Слушаю вас.
– Добрый вечер, Наташа. Это я.
– Здравствуй, Алеша, – после секундной заминки ответила Наташа и мне показалось, что ее голос потеплел.
Черт возьми, оказывается, я волновался как старшеклассник! Откашлявшись, я решил не тратить время на словесную паутину и сразу внести конкретное предложение. Об этом я и сказал Наташе. Я сказал:
– Наташа, я решил не тратить время на словесную паутину – у меня конкретное предложение.
Говорил я, словно дрова рубил. Не знаю, что уж на меня нашло, но, ей-Богу, почему-то невыносим мне стал разный там вербальный, так сказать, охмуреж.
– Готова выслушать твое конкретное предложение.
Тон у нее был отнюдь не шутливый. Как и у меня.
– Наташа, хотелось бы с тобой встретиться. В субботу. Не возражаешь?
Теперь я уже не дрова рубил. Я прыгал в прорубь. Вылезал – и снова прыгал.
– Не возражаю. Жду в гости, только не раньше трех.
Я немного растерялся. Собственно, ни на какие гости я не рассчитывал, а рассчитывал на прогулку по городу, на обед в ресторане. Гос-споди, да оказывается, я просто извелся от одиночества, хотя никогда не задумывался об этом. Не позволял себе задумываться.
– Нет-нет, не раньше, – торопливо сказал я, замялся, потом неуверенно добавил: – Ты извини, может быть, я навязываюсь, может быть, у тебя какие-то свои планы?..
– Я бы так и сказала, не переживай. – Я чувствовал по голосу, что на улыбается. – Я же не приглашаю тебя раньше трех, потому что там действительно свои планы… Ой, тут уже телефон нужен. До завтра, Алеша.
– До завтра.
Я положил трубку и некоторое время сидел с закрытыми глазами, пребывая в каком-то невесомом состоянии, из которого меня вывел взъерошенный Цыгульский. Он ворвался в комнату и сразу закричал в телефон, собирая свою братву на уик-энд. Меня он не приглашал. Он знал, что у меня свой уик-энд. Устоявшийся, традиционный, нарушаемый лишь в исключительных случаях. А именно: постирать и погладить все, что можно, чтобы хватило на следующую неделю. Помыть полы. Сварить большую кастрюлю нехитрого супчика, чтобы хватило, опять же, на всю неделю. И с утра сесть за письменный стол. Как там у Лермонтова или Пушкина? «В уме своем я создал мир иной и образов иных существованье…» Сидеть и создавать миры. Да, модус свой вивенди я старался выдерживать педантично, хотя и не всегда получалось.
Домой я опять шел в невесомом состоянии. Что-то со мной творилось, удивительное творилось, давно забытое, навсегда, казалось, вычеркнутое из жизни. Когда-то я возвращался домой по рассветным майским улицам и, с разбегу подпрыгивая, срывал с веток нежные зеленые листья. Чистыми были улицы, и чистым было небо, и впереди расстилалась почти бесконечная счастливая жизнь… Где-то сейчас эти улицы, где безмятежное небо?
И пускай сегодняшний вечер будет сплошной постирочно-помывочной прозой, думал я, шагая в вечернем сыром тумане, зато завтра меня ждет поэзия. Поэзия творчества. Поэзия свидания. Я поймал себя на этих сентиментальных мыслях, способных слащавостью своей заменить сахар вместе с талонами, сконфузился и весь оставшийся до подъема путь деловито размышлял о том, стоит ли отдавать в химчистку серые брюки или проще и быстрее будет постирать их самому.
В окнах Рябчунов горел свет, на балконе застыла фигура Бориса. Огонек сигареты разгорался и угасал, словно сигнал бедствия.
– Ну что? – спросил я, остановившись у фонаря.
– По-прежнему, – коротко ответил Борис, бросил окурок в черные кусты под балконом и, ссутулившись, ушел в комнату.
В почтовом ящике оказались газеты и письмо. Я сунул корреспонденцию под мышку, поднялся по лестнице и осторожно миновал квартиру Рябчунов. И только открывая свою дверь понял, что невольно стараюсь производить как можно меньше шума, как это бывает, если в доме большое несчастье…
Утром меня действительно ожидала поэзия. В прямом смысле. Закончив гладить и подготовив к работе письменный стол – стопка бумаг, ручка, пепельница, сигареты и спички, – я налил себе чашку чая и направился было в комнату, но обнаружил на холодильнике так и непрочитанные вчерашние газеты и письмо. Проведя весь вечер в трудах праведных, я совсем позабыл о своей почте.
Письмо было адресовано мне, написал его некто Мифрид В., живший, судя по обратному адресу, в трех кварталах от меня. Мифрид, как явствовало из письма, была особой женского пола, сочиняла стихи, и опустила письмо в мой почтовый ящик «для верности», как она поясняла, чтобы оно не затерялось в редакционной почте и попало по назначению. То есть, в мои руки.
Я не делал секрета из своего домашнего адреса, как некоторые. И если звонили в машбюро Шурочке и Раисе Григорьевне, которые были и нашим отделом справок, и спрашивали мой домашний адрес – они давали мой адрес. Пусть пишут, пусть приходят – к счастью, на десяток граммофонов всегда находится один одаренный. Хорошо бы, конечно, если бы больше…
Слово «Мифрид» было мне откуда-то знакомо. Поразмыслив, я извлек из стола одну из своих справочных тетрадей, куда заносил самые различные сведения, и между выписками из «Нравственных писем к Луцилию» Сенеки и родословной предков Одиссея нашел список названий звезд, а в нем обнаружил искомое. Слово «Мифрид» было названием светила из созвездия Волопаса и в переводе значило «единственная». Конечно, все могло быть, я лично знал студентку нашего пединститута по имени Ассоль Кислая, а в школе у дочери преподавала математику Изольда Бедро, но все-таки, прочитав стихи, я был почти уверен в том, что «Мифрид В.» – это псевдоним.
- Предыдущая
- 8/20
- Следующая
